Хаятолла зачарованно уставился на рифленую рукоять оружия, выглядывавшего из кобуры на поясе Олима.

— Калибр семь и шестьдесят две? — спросил он, безбоязненно дотрагиваясь пальцами до потертого металла.

— Он самый. Разбираешься.

Хаятолла хмыкнул. Пуштуны с детства привычны к оружию, что тут удивительного?

— Что за дело привело тебя к нам?

Девушка близко наклонилась к Олиму, зашептала ему на ухо, а пока она говорила, Олим хмурился все больше.

— Понятно, понятно, — кивнул он девушке и отпустил ее, повернулся к маленькому гостю.

— Ну что, будем знакомиться? Меня, как ты слышал, зовут Олим.

— Хаятолла. — Мальчик шагнул ближе, чтобы пожать протянутую руку, сделал шаг и оступился. Он нагнулся, чтобы поправить слетевшую с ноги, немного великоватую калошу, и тут из-под светло-зеленой его рубашки выскользнул амулет, закачался на тонком шнурке.

— Талисман? — Олим кивнул на сердолик. — Можно посмотреть?

Сосредоточенно он разглядывал резное изображение змеи, вставшей на хвост.

— Древняя штуковина. Ты береги ее. Мальчик убрал амулет под рубашку.

В комнате появился солдат-охранник, поставил поднос с термосом и двумя прозрачными чашками, блюдечком, полным сладостей.

— Пей, не стесняйся. — Олим налил гостю чаю, с удовольствием сам отхлебнул из чашки. — Что же ты теперь намереваешься делать?

— Пойду к дяде.

— Это невозможно. Дяди у тебя больше нет. Хаятолла отодвинул от себя чашку.

— Все равно я отыщу его дом и буду ждать, когда за мной приедет отец.

— Ты грамотный?

— Умею и считать и писать. Показать?

— Не надо, я верю. А чем ты думаешь здесь заняться? Ну, пока за тобой не приедет отец? Хочешь, я отведу тебя в пионерский лагерь?

Хаятолла насторожился, слегка отодвинулся к двери.

— А что это такое?

— Ну лагерь, где отдыхают пионеры. Где они читают книжки, устраивают игры, смотрят телевизор.

— Телевизор? — Хаятолла как бы пробовал на вкус новое, прежде неведомое слово.

— Тебе сколько лет? Одиннадцать? И ты никогда еще не видел, даже не знаешь, что такое телевизор?.. Ты не обращай внимания на мои слова. Это я так. Электрический свет — и тот далеко не во всех кишлаках, а что уж говорить о телевизоре. До него еще далеко. Но такое время настанет. — Непременно настанет. Я в это верю. Знаешь, пойдем-ка сейчас со мной…

Они миновали улицу, уже заметно опустевшую к близкому полуденному часу, когда все живое спешит укрыться в тени, подошли к обнесенному дувалом саду, возле которого на самом пекле жарились одетые в полную форму солдаты с автоматами наперевес.

— Зачем они здесь? — спросил Хаятолла, поневоле прижимаясь к своему провожатому.

— Они охраняют детей. Это и есть пионерский лагерь. В прошлом году на него налетели бандиты. Вот с тех пор лагерь и охраняется. Ну что, войдем?

Солдаты отдали Олиму честь.

— О, рафик Зарин! Салам алейкум. Примете вот этого богатыря? Ему совершенно некуда деться. Вот и договорились. А ты, Хаятолла, знай: это начальник лагеря. Он тебя и с ребятами познакомит, и телевизор покажет, и вообще не позволит скучать. А меня, извини, торопят дела. В случае чего, приходи. Будь здоров!

Хаятолла не сразу отошел от Олима, но Зарин ждал у распахнутых ворот, и мальчик шагнул следом за начальником лагеря.

Но Олим еще раз его окликнул:

— Да, Хаятолла, забыл спросить: ты умеешь делать из глины кирпичи?

Хаятолла приосанился: еще бы! Сколько он вымесил своими руками глины, когда они с отцом заделывали развалившиеся после ливней стенки дувала? Не счесть…

— Ну, тогда все в порядке. Скоро, через неделю, мы намечаем провести субботник, хотим отремонтировать наш Дом советско-афганской дружбы, и твои руки очень нам пригодятся.

Хаятолла подумал, что через неделю за ним приедет отец…

Но в следующую джуму отец за ним не приехал. Не объявился он и еще через одну джуму… Мальчик затосковал, отправился к начальнику лагеря.

— Рафик Зарин, мне надо сходить к Олиму. Что-то случилось с отцом.

Но Олим сам, будто стоял рядом и все прекрасно слышал, вошел в ворота пионерского лагеря, и лицо его было неприветливым, хмурым.

— Мне надо с тобой поговорить, Хаятолла. Они отошли в тень, присели на скамью.

— Вспомни хорошенько, Хаятолла, что за гостинец ты вез своему дяде? Поверь, это очень важно.

Хаятолла начал подробно рассказывать, как была разукрашена плоская коробка, насколько она была тяжелой и никак не хотела открываться.

— Там еще были буквы, много букв. Я некоторые запомнил, память у меня хорошая. Хотите, я нарисую?

Он взял палочку и принялся чертить ею на песке, радуясь, что Олим не смеется над его каракулями, а, наоборот, слушает и наблюдает за ним внимательно.

— Вот тут, — показал Хаятолла на песке, — еще были две дырочки, а внутри что-то шуршало, я только не мог туда заглянуть.

— Очень хорошо, — сказал Олим. — Очень хорошо, что ты не довез свой гостинец до дяди. Это была мина…

— Мича?

— Да. И предназначалась она для газового завода, который бы взлетел на воздух вместе с тзоим дядей, не случись с ним несчастье и не потеряй ты в дороге этот «гостинец». Кстати, ты не. вспомнишь, где именно у тебя украли коробку?

— Ее взял Мухаммед и подложил мне в мешок камень.

— Я так и знал… Так и знал… Отец специально отправил тебя в город, чтобы с твоей помощью взорвать завод.

— Это неправда! — Хаятолла вскочил, ноздри у него раздувались. В эти минуты он почти ненавидел Олима. — Отец… он не мог! Это неправда. Его самого обманули. Это неправда!

— К сожалению, это правда, и поэтому я пришел, чтобы поговорить с тобой начистоту. — Олим отщипнул от куста твердый зеленый листок, принялся со скрипом растирать его жесткими пальцами.

— Я сегодня же уеду домой. Пусть все узнают, что мой отец не виноват.

Олим придержал мальчика за руку.

— Тебе не следует, Хаятолла, возвращаться домой. Люди покинули кишлак, потому что он стал приносить им несчастья. Люди ушли в другое место. Ты почти взрослый человек, Хаятолла, и поэтому выслушай меня внимательно. Мина, которую у тебя украл Мухаммед, взорвалась ровно в полдень. Твой дружок решил спрятать у себя в доме красивую коробку, а когда вечером вернулся с отарой, на месте дома была одна яма.

Олим отбросил скрученный листок.

— Судя по твоему описанию, точно такую же коробку нашли и в ковре твоего отца. Он как будто бы собирался на базар в Акчу, но потом передумал и приехал на площадь, когда там собрали джиргу. Только чудом удалось предотвратить взрыв, иначе бы погибло много невинного народу… — Олим ненадолго умолк. — Одного не пойму: зачем он, батрак, дехканин, пошел к врагам? Посулили богатства? Но хан свои сокровища никому не отдаст. За них одураченные ханом люди расплачиваются собственной головой, — неужели это не ясно? Релюция — для таких, как ты, как твой обманутый отец…

— Где он? — сурово спросил Хаятолла.

— Тогда, на площади, твоему отцу удалось бежать. Говорят, будто бы он хотел отомстить за брата, который был бандитом.

Хаятолла снова рванулся, но Олим держал его за руку крепко, и твердые шишечки мозолей больно впивались мальчику в ладонь.

— Подожди, не рвись, я еще не все сказал. Да, тебе не следует возвращаться домой, потому что дома у тебя больше нет. Он сгорел. Никто не знает, отчего это произошло…

Жар бил Хаятолле в лицо. Горел дом, трещали, рассыпаясь, сухие доски, валились ворота, пылали одежда и утварь, которые почему-то спешно выбрасывал из готового вот-вот рухнуть дома неутомимый Олим с матово поблескивающим пистолетом, наполовину торчащим из кобуры.

Хаятолла пытался увернуться от сыплющихся на лицо искр, дотронулся ладонью до глаз и только тут пришел в себя, понял, что нигде ничего не горит, что это дотлевает дневной жар пустыни, а сам он по-прежнему лежит на песке и ждет, когда стемнеет, чтобы можно было безбоязненно войти в свой кишлак и попытаться отыскать в нем воду и хоть какую-нибудь еду.