«Референт» высвечивает надиктованный текст на дисплее. Прочитав его и убедившись, что ни одной ошибки не сделано, я поднимаю руку, чтобы, нажав на клавишу, отправить сообщение Крепчалову. Но, задержав руку в воздухе, как это делает пианист после особенно выразительного звука, роняю ее на колени.

А может, не надо? Неужели блокада — единственный выход?

Ладно. Сейчас вдохновлю на подвиг Гришу и еще раз все обдумаю. Как это делал Витек? Какие такие слова находил, что мы работали почти без отдыха по нескольку суток, порою в самом логове технокрысы, иногда даже рискуя жизнью?

— Ну что, Григорий Андреевич… Настала та минута, когда спасти компьютерные сети страны от катастрофы…

Мою вдохновенную речь прерывает сверчок срочного вызова. Реф держит в зубах неотправленное сообщение и не знает, как быть. Звоночек дилинькает, не переставая, до тех пор, пока я не произношу сакраментальное: «Слушаю. Полиномов».

— Паша, ты слышал? — вопит Воробьев.

— Что там у тебя? — недовольно спрашиваю я. Попробуй, вдохнови народ на подвиг, когда то телефон, то Референт, то еще кто-то… Отключить бы их все разом…

— Наш «Референт тоже удостоился чести!

— Какой чести? Говори яснее, у меня времени нет!

— В сети «Патруль» вирус, — огорошивает меня Воробьев. — Твой терминал что, занят? Можешь прийти, полюбоваться на моем.

Мы с Гришей вскакиваем одновременно, но у выхода я оказываюсь раньше.

Какой дурак придумал эти двойные двери…

На бегу ловлю Леночкин взгляд: призывный, застенчивый и встревоженный одновременно. У женщин есть удивительная способность: параллельно переживать то, что мы, мужчины, можем, только последовательно.

Рывком открываю двери кабинета напротив. Воробьев восседает на своей вертушке, скрестив на груди руки. За его спиной стоит Грибников и озадаченно мнет пухлый подбородок. Через мгновение я начинаю слышать голос нашего — одного на двоих со Славой — «Референта».

— Жизнь есть имя. Имя есть бессмертие. Мое имя — «Тригон». «Тригон» есть бессмертие.

Синтезированный голос замолкает. Воробьев, рявкнув: «Референт», запомни последнее сообщение!» — хищно нависает над клавиатурой. Прямо-таки Орлов, а не Воробьев.

— Есть! Попался, голубчик! — вопит он через несколько секунд. — В «коконе», теперь никуда не денется!

— Забрось его прямо сейчас моим ребятам, — просит Гриша. — Пусть погоняют его на «Полигоне».

— С удовольствием! — улыбается Слава. — С превеликим!

Но я не разделяю его радости. Вирус обнаружен не где-нибудь, а…

— Насколько мне известно, сеть «Патруль» — закрытая и связывает только спецслужбы? — угадывает мое состояние Грибников.

— Вы неплохо осведомлены об организации работ в вашем Управлении, вежливо отвечаю я. Вообще-то на риторические вопросы отвечать не принято, но глупые вопросы под это правило не подпадают.

— Благодарю за комплимент, — реагирует на колкость Артурчик. — Но это значит, что технокрыса, по всей видимости, работает здесь же?

— Или в Управлении, — резонно замечает Слава.

— Ни в одном другом узле сети «Патруль», а тем более в нашем Управлении, не работают профессиональные технокрысы, — улыбается Грибников. — Так что с большой долей вероятности можно предположить, что преступник…

— Один из нас четверых, — заканчивает мысль Гриша. — Потому что, кроме нас четверых, доступа к сети «Патруль» в нашей фирме больше никто не имеет.

— Почему четверых? — возмущается Грибников. — Я в их число…

— В самом деле, почему четверых? — протестует и Слава. — Поскольку до вашего, господин инспектор, появления здесь в сети «Патруль» никаких вирусов не было, логично предположить… Паша, у тебя найдется пара наручников?

Артурчик напружинивается, мгновенно оценивает ситуацию, убеждается, что шансов против нас троих у него мало… и, наконец, улыбается:

— А что еще прикажете думать?

— Наш начальник в таких случаях приказывает то же самое: думать! Просто: думать! — кивает на меня Гриша.

Я, снисходительной улыбкой подтвердив полезность только что данного совета, обращаюсь к его автору;

— Ну что, Григорий Андреевич, гора пришла к Магомету. На тебя смотрит вся Европа.

— Почему — Европа? — обижается Гриша. — Весь мир! Вирус, успешно размножающийся в режиме «карантин», — это вам не «гарем» и даже не «ведьма», оказавшаяся на самом деле артегомом. Так что попрошу мои будущие заслуги не преуменьшать!

Черенков величественно задирает голову. Даже Грибников смотрит на него с уважением. Интересно, кто из них двоих нахальнее? Надо бы осадить слегка Гришу, но ничего остроумного в голову не приходит. Пусть живет.

Вернувшись в кабинет, я еще раз перечитываю свой рапорт, мерцающий на дисплее. Блокада… Режим, ни разу ни в одной сети еще не применявшийся. Все связи между узлами прерываются, обмен информацией прекращается, и могучая компьютерная сеть превращается в россыпь дорогих, но малоэффективных игрушек. Задерганные диспетчеры аэропортов, вокзалов и энергосетей, неизбежные ошибки, затем аварии… Резкое уменьшение количества рейсов, строгая экономия энергии… Парррам-парррам-парррам. Блокада.

А за невыполнение инструкции — суд.

Я решительно поднимаю руку на клавиатурой. Пускай у Витька голова болит.

Оглушительно звонит белый телефон.

— Что там у тебя стряслось? — спокойно спрашивает Витёк. Референтов моих переполошил, от дел оторвал… Сам разобраться не можешь?

— Во всех моих компьютерных сетях, включая служебную «Патруль», обнаружено явление, которое может быть интерпретировано как вирус.

— Так вирус это или не вирус? — сердится Витёк. Видно, в сетях «Невод» и «Звезда» дела тоже никудышние, вот Крепчалов и нервничает.

— Пока не знаю. Карантин на него не действует. По инструкции нужно вводить блокаду.

— Что, и ничего нельзя сделать?

— Можно. Нарушить инструкцию и не вводить блокаду,

— Что предлагаешь ты?

— Это и предлагаю.

— Не только это, — усмехается Виталий Петрович. — И даже не столько это. Ты хочешь, чтобы я взял на себя ответственность.

— Только вы это и можете сделать, в соответствии с Положением.

— И я сделаю это, не сомневайся, — орет Витёк в телефон так, что мне приходится отвести от уха трубку. — Как только получу твое представление в виде документа, естественно — так и одобрю введение блокады. Но вся полнота ответственности за это безобразие будет лежать на Корпорации «Кокос», и в первую очередь на Генеральном директоре. Позиция ясна?

— Абсолютно. А что, разве в сетях «Невод» и «Звезда»…

— Ну, будь!

Трубка в моей руке хихикает короткими гудками, а я смотрю на нее, словно на голову смертельно укусившей меня гадюки-альбиноса, и никак не могу прийти в себя.

Ай да Витёк! Так легко, так небрежно даже переложить ответственность с могучих плеч Комитета на хрупкие — «Кокоса»… И что теперь делать? Делать-то что?

Я переступаю порог приемной, как всегда, в девять часов десять минут. У Леночки звонят сразу три телефона и вдобавок что-то бубнит «Секрет».

— Довел Андреевич! Я не успеваю! — вскакивает она со стула и бросается ко мне. Еще бы мгновение — и на грудь. Но я вовремя отстраняюсь. Для постороннего глаза неуловимо, но Леночка замирает на полушаге. Надо бы, конечно, успокоить ее — метод общеизвестен — во времени для этого нет. Да и настроения тоже. Третьи сутки я сплю по три-четыре часа, глаза словно песком засыпаны. Так что — в другой раз.

— Воробьев на месте?

— Только что ушел.

— Понятно. Сделаем так: срочные депеши ты замыкаешь на меня, не прослушивая, все обычные сбрасываешь в архив, тоже не прослушивая. На звонки отвечаешь по мере возможностей.

Последние слова я произношу, закрывая двойные двери кабинета, предварительно затолкав в него Лену. И, едва клацает защелка, привлекаю девушку к себе.

— Ну, что ты? Все пройдет. Выловим этого зверя — и опять заживем, как прежде.

— Устала я. И «как прежде» — не хочу, — говорит Леночка, запрокидывая голову и пристально глядя мне в глаза.