— Напротив, мы здесь видим много нового. Вот, например, здесь… нам бросилось в глаза… — говоривший повернулся к спутникам, точно желая заручиться их поддержкой, — то, что профессор носит такую же одежду, как и больные. Это исключительно гениальная выдумка! Недоверие психически больного к врачу, которая так неуместно разжигается и подчеркивается еще и одеждой… здесь этого нет…

Профессор Ястроу бегло взглянул на свой темно-синий халат и с усмешкой обратился к аудитории:

— Ну, если вы такую мелочь считаете достойной изучения… Нет, мои друзья, если вы действительно хотите учиться новому, вам придется пропутешествовать дальше… на юг Франции, например… в Прованс. Собственно говоря, я, лично, никогда не слыхал, чтобы там был университет. О работах, идущих оттуда, — тоже. И вы не слыхали, не правда ли? Только в Арле есть маленький исследовательский институт при старинном городском музее, с одним единственным ученым, единственным в своем роде, исключительным ученым, профессором Де-Боди. Неизвестен? О, нет! И я, пожалуй, могу вам кое-что о нем рассказать… Коллега Геберлейн сегодня особенно неаккуратен…

Профессор зажег новую папиросу и несколько раз затянулся. На его лице лежал отраженный — шедший из сада — свет.

— Как я говорил уже, — продолжал он, — об Арльском институте я не слыхал ничего. И тем более я был поражен, когда случайно забрел в музей, который, кстати сказать, запущен так, как не могла бы себе представить самая смелая фантазия, — я нашел рядом с залами, заключавшими в себе собрание древностей, настоящий рабочий кабинет. Там, в полутемном, насквозь пропитанном пылью и грязью углу сидел профессор Де-Боди около египетской мумии. Саркофаг был раскрыт, и профессор громко читал нечто вроде упражнений в произношении. Да, да, не удивляйтесь! Сперва предложения со звуком «а», затем такие, где преобладали другие гласные, одним словом — род тех упражнений, на которых актер изощряет дикцию. Я не хотел мешать знаменитому психиатру, работу которого изучал с такой пользой для себя, но мои ботинки скрипнули, он меня заметил, — и нам пришлось раскланяться. Оба мы узнали друг друга по портретам, помещенным в специальных журналах.

После первых же фраз наступило замешательство: я почувствовал, что Де-Боди раздражен до крайности и близок к тому, чтобы без церемоний выпроводить меня из комнаты. Однако, под давлением странного, даже болезненного любопытства, я подходил к мумии все ближе, в то время как Де-Боди явно старался этому воспрепятствовать.

— Что вы здесь делаете, коллега? — вырвался у меня нескромный вопрос.

Мы оба уставились взглядом в открытое обиталище мумии.

Мертвец лежал распеленутый, с закрытыми глазами, высохший так, что его землисто-коричневое тело казалось принадлежащим мальчику, хотя, несомненно, это было тело взрослого мужчины. Кожа походила на пергамент — и около выступающих костей натягивалась так, что, казалось, готова была лопнуть. Де-Боди поднял на меня зеленоватые глаза.

«Я работаю над гигиеной мертвых»— почти враждебно ответил он… Угодно вам слушать дальше, господа?

Студенты не ответили ни слова: они сидели, боясь проронить хоть один звук. Профессор Ястроу слегка улыбнулся, видимо, довольный впечатлением от рассказа. Затем внезапно он повернул к саду оживленное страстным наплывом мыслей лицо, — и эта зеленая глубь сняла с его лица краску и жутко углубила глазные впадины.

«Гигиена мертвых… — сказал мне Де-Боди и продолжал далее: — Египтяне постигли ее… И только для нас утеряно знание того, что мертвые совсем не мертвы, что о них нужно заботиться — и тогда, путем тщательно выполненных, хотя и утомительных манипуляций, можно привести их к состоянию, которое, правда, не может быть названо жизнью, — по крайней мере с точки зрения современных понятий, — но в то же время и не есть смерть. То, что мы неточно называем смертью, по моим изысканиям представляет только могущее стать преходящим состояние ослаблен и я жизненных функций, — правда, глубоко поражающее организм, но не неизлечимое, как это мы утверждаем, слишком поспешно укладывая мертвых в гроб и зарывая их, как животных.

Я думаю, — продолжал Де-Боди, — что есть нечто, протестующее в нас самих против этого скотского зарывания в землю. Разве вы не замечали при смерти близкого вам человека, как чуется этот процесс в каждой горсти земли, в каждом камне, бросаемом в могилу. Разве вы не чувствуете, что совершается грубое насилие над так называемым «умершим»? Это, конечно, субъективные ощущения, и они не имеют ничего общего с наукой. Но я утверждаю, что смерть излечима! Я вылечиваю смерть — конечно, в известном смысле. Одно лишь является для меня непреложным — тело мертвого может быть возвращено к жизни. Даже ранения, инфекции, даже раковые образования мне удавалось ликвидировать после смерти. Не нужно только прекращать ухода за телом, когда человек умирает, и тогда — после специальной тренировки — умерший сможет даже в известной форме общаться с нами».

Видимо, взволнованный профессор Ястроу подошел к окну. Глубоко вздохнул ветер, качавший зеленую листву деревьев.

— Пора кончать, — заговорил он, повертываясь к студентам. — Профессор Де-Боди показал мне вторую мумию, скрытую за занавесом в большом стеклянном шкафу. Мумия сидела на стуле.

«Вот это более податливый ученик» — представил он мне ее, делая в то же время пренебрежительный жест в сторону лежавшей мумии. Вслед за тем он вошел сам в стеклянный шкаф, сел там на второй стул и начал что-то шептать на ухо мумии.

«Вот, теперь слушайте, — она отвечает».

Я, собственно, не слыхал ничего, или, вернее, очень мало. Еле уловимый, легкий шелест, — вот и все. Ни в коем случае не членораздельную речь. Да и самый шелест, возможно, происходил оттого, что Де-Боди все время поглаживал мумию рукой, но так осторожно, как будто опасался, что она каждую минуту может рассыпаться в прах.

— Скоро вы обнародуете ваши работы? — прервал я его. — Мне ничего не приходилось читать о подобного рода изысканиях, а вы, если я не ошибаюсь, работаете над ним уже…

«Тридцать пять лет» — сказал Де-Боди.

— И не напечатали ни единого слова?

«Я не принадлежу к тем, кто выступает преждевременно на арену общественности с сенсационными откровениями. Я презираю этих крикунов с их методами омоложения, теориями гормонов и т. д. На что мне шум и деньги? Строго-научное обоснование новой и сложной биологической теории, — вот то, что мне нужно. А популярная форма, громкое название для моего дела — об этом могут позаботиться другие. Это уж не мое дело!»

— Но разве вы не понимаете, — сказал я горячо, — что здесь дело вовсе не в вас и не в вашей личной честности. Может быть, вы можете ждать, да люди этого не могут. Именно теперь, непосредственно после войны с ее многими миллионами трупов… Неужели вам не ясно, — в том случае, конечно, если вы действительно находитесь на пути к истине, — что ваше открытие меняет всю картину мира?..

Глаза Де-Боди закрылись, как клапаны.

«Напротив! — медленно проговорил он. — Война, например, в будущем, несомненно, будет еще ужаснее. Он поглотит десятки миллионов жертв, но, к сожалению, мой метод ограничивается только хорошо сохранившимися трупами. Современные мины, даже современные гранаты разрывают тела на тысячи частей… Естественно, что не может быть и речи о восстановлении, так же точно, как бессилен мой метод восстановления после сожжения в крематории. Тут не поможет никакой врач. Но я, — слышите, — я должен поделиться с человечеством сознанием того, что оно отнимает у павших не только отдельные годы жизни, но и вообще всякую жизнь».