Я вскрыл еще несколько коробок, пока Боря стонал и нес какую-то чушь, ткнувшись в стол головой. Наконец, мне посчастливилось: я нашел таблетки активированного угля и вернулся к Боре.

— Вот, выпей.

Он поднял голову, и я отступил на шаг. В глазах Брика застыл ужас.

— Дима, — прошептал он. — Мама… моя мама, она… Я же ее сам…

Я замер, не в силах не то чтобы шевельнуться — слова сказать. Я говорил с настоящим Бриком!

— Мама… Мамочка!

Он завизжал, попытался вскочить, но зацепился за ножку стола и упал. Несколько секунд я слышал только его дыхание. Потом он поднялся на ноги.

— Все в порядке, — сказал другой человек. — Больше я этого не допущу. Где таблетки?

Я шел домой, размышляя об услышанных откровениях. Как мне поступить? Любые мои действия должны основываться на одном лишь допущении: верю ли я в то, что мой друг — не человек? А как я мог безоговорочно поверить в это?

Без приключений я добрался до дома. Мама готовила ужин. В доме царила атмосфера недовольства.

— Привет, мам, — сказал я, входя в кухню. — Прости, я…

— Понятно, — отмахнулась она. — Чайник поставь, я печенья купила. Все равно не скоро приготовится.

Я наполнил чайник, включил его и задумался, сидя за столом. Мама, заметив мое состояние, спросила:

— Ты чего такой грустный?

Внезапно я решился на откровенный разговор. Хотел спросить какую-нибудь глупость, типа: «Мама, а если я узнал, что один из моих одноклассников совершил преступление, как мне стоит поступить?» Одним махом преодолеть огромную пропасть, разделившую меня с родителями. Я даже открыл рот, но мама меня опередила:

— Что, наполучал чего-то? «Двойка», поди, опять?

— Ничего я не получал, — отозвался я, как тает в душе порыв.

— А чего грустишь тогда?

— Так. У друга неприятности.

— Тебе не о друзьях думать надо, а об учебе. Дима, это же выпускной год, в конце-то концов!

— Я понимаю…

Позже, сидя в своей комнате, я смотрел невидящим взглядом в учебник и думал. Думал о своем будущем, которое представлялось мне в каком-то сером и вязком тумане. Безрадостная громада института высилась надо мной, являя собой воплощение Высшего Образования. Чему я там буду учиться? Кем пойду работать?

Лишь годы спустя я осознал, что жизнь подростка проходит в абсолютной тьме. И взрослые, которые должны бы помочь тебе выбрать нужный путь, зажигают лишь один тусклый фонарь. «Ты должен учиться, чтобы не забрали в армию. Ты должен устроиться на работу, где платят много денег». Это — все жизненные ориентиры. Нас готовят к бегству от армии, к бегству от бедности. Но никто не поможет тебе понять, где твое место в этом мире.

Сейчас же я сидел, не понимая ничего этого. Я был уверен, что жизнь такая и есть: серая и безрадостная. В ней нет места любви, восторгу, приключениям. Только страх и деньги, деньги и страх.

Тогда я принял твердое решение молчать. Возможно, это был некий подсознательный протест против взрослого общества. Ведь сдай я Бориса, я сыграл бы им на руку. Позволил бы бесчувственной машине правосудия разжевать и проглотить этого необычного человека. Возможно, его преступление было для меня символом освобождения. А может, я просто успел привязаться к нему сильнее, чем можно было ожидать.

Ночью я спал плохо. Мне постоянно снилось искаженное ужасом лицо настоящего Брика. Каково это — очнуться после долгого забытья и найти в своей памяти убитую маму? Может ли рассудок выдержать такое? Проснувшись утром, я решил задать этот вопрос Принцу.

На большой перемене ко мне подошла Жанна, источая приторный запах духов, и сказала:

— Ну что, зайдешь сегодня?

Как будто и не было того разговора. А может, она просто о нем забыла?

— Сегодня? — переспросил я.

— Ну да. Есть время?

— Есть! Конечно же есть!

— Ну и хорошо. Ты домой заходить не будешь?

— Нет.

— Тогда сразу после уроков пойдем! — улыбнулась она.

Огромных трудов мне стоило успокоить бешено колотящееся сердце. В немалой степени этому поспособствовал Брик, все еще бледный и хмурый с похмелья. Он принялся доканывать меня расспросами о назначении алкогольных напитков.

— Я все еще не могу понять, — причитал он, — какой в этом смысл? Сначала ты полностью теряешь познавательные способности, а потом и весь следующий день оказывается безвозвратно потерянным. Голова болит, работоспособности никакой. Зачем люди пьют?

— Чтобы не думать, — отозвался я, все еще мысленно перебирая произнесенные Жанной слова.

— Чтобы не думать? — поразился Брик. — Люди добровольно отрекаются от самого дорогого, что у них есть?

— Выходит, так. Большинство людей живет не очень-то хорошо. У них куча проблем, их мучают всякие мысли. Чтобы на какое-то время забыть обо всем этом, они пьют.

— Ужасно, — сказал Брик, и его изможденное бледное лицо придало этому слову поистине устрашающую окраску. — Пообещай мне, что никогда не будешь пить.

— Чего?

— Пообещай, что не станешь таким. Когда я тебя оставлю… В общем, я хочу быть спокойным за тебя. Если у тебя будут проблемы — решай их, а не забывай. Хорошо?

— Обещаю, — улыбнулся я.

Тогда мне было очень легко дать такое обещание.

Перед уроком русского языка Софья Николаевна поделилась с нами новостью: через две недели в школе будет осенний бал.

— Я очень надеюсь, что вы все придете, — сказала она. — Ведь это последний год, когда вы вместе. Будет профессиональный оператор. Представляете, какая прекрасная память останется?

Я представлял. Одноклассники и одноклассницы кружатся в вальсе посреди огромного зала, а я сижу за столом, делая вид, что мне все равно. Великолепная память. Надо обязательно будет купить видеокассету с этим торжеством.

— Можете уже сейчас искать себе пару! — Софья Николаевна с улыбкой забила последний гвоздь в крышку моего гроба.

Но вот, наконец, уроки закончились. Я видел, как Петя подошел к Жанне и что-то сказал. Она покачала головой. После этого Петя окинул меня презрительным взглядом и, вскинув голову, удалился.

— Готов? — Жанна повернулась ко мне.

Я распрощался с Бриком и вместе с Жанной отправился к раздевалке. Там на меня всем своим весом обрушились вопросы, ответов на которые я не знал. Идти рядом с Жанной, или чуть поодаль? Подать ей куртку? Если да, то как найти куртку в гардеробе быстрее нее? Как, открыв перед ней первую дверь, успеть подбежать и открыть вторую? Как поступить с дверью, если она открывается от себя? И, наконец, о чем говорить по пути?

— А по какой теме нужно заниматься? — выдавил я, когда мы прошли уже половину дороги.

— А, черт ее знает, — поморщилась Жанна. — Там эти плоскости какие-то, прямые… Вообще этого не понимаю.

— Ясно. Попробуем.

От дальнейших переживаний меня спас телефонный звонок. Жанна достала из сумочки телефон и принялась разговаривать с какой-то своей подругой. Я плелся рядом и украдкой бросал взгляды на ее смеющееся лицо.

Квартира, в которой жила Жанна, встретила меня легким беспорядком. Ее отец, вышедший нам навстречу, поприветствовал меня рукопожатием и обратился к дочери:

— Ты бы прибралась, что ли. Знала ведь, что человек придет.

— Я забыла, — откликнулась Жанна и за руку потащила меня в свою комнату.

— Достал, — прокомментировала она, закрыв дверь.

Я с любопытством осматривался. Впервые в жизни довелось побывать в спальне девушки. Пусть и не в том качестве, о котором все мечтают, но все же. Обстановка была такой необычной. Разбросанные повсюду журналы «Космополитен» и им подобные, бретелька лифчика, свисающая из неплотно задвинутого ящика комода, открытый шкаф с кучей нарядов, большое зеркало и целая батарея разнообразных баночек и флаконов на полочке под ним. Ну и, разумеется, аккуратно застеленная кровать. Та самая кровать, в которую Жанна ложится каждую ночь. Я не решался даже на метр приблизиться к этому святилищу.