— Блин, стул забыла! — обескуражено сказала Жанна. — Погоди!

Она убежала в кухню, успела по дороге поругаться с папой и вернулась, толкая перед собой стул. Я бросился ей помогать.

— Может, чаю? — предложила Жанна. — Или, вообще, пообедать? Там есть какая-то фигня.

— Нет, спасибо.

— А чаю?

— Не знаю. Можно.

— Щас! — Она снова упорхнула в кухню. Зашипел чайник, зазвенели чашки.

Я внезапно понял, что Жанна — Жанна! — тоже смущена не меньше моего. Это несколько меня обнадежило. Значит, какие-то чувства она ко мне все же испытывает. Я лихорадочно пытался придумать какую-то фразу, которая одновременно была бы и совершенно нейтральной, но и несла бы в себе некую информацию, способную натолкнуть разговор на лирическую тематику. Но в голову, как на зло, лез только Петя.

Жанна вернулась с посеребренным подносом, на котором стояли две чашки с чаем, сахарница и вазочка с печеньем. Все это она поставила на письменный стол. Сесть пришлось очень близко друг к другу, потому что иначе коленки упирались бы в ящики стола. Наши бедра почти соприкасались, и меня бросило в жар. Чай был горячим, как адское пламя, пожиравшее меня изнутри.

— Не трясись, чай разольешь! — заметила Жанна.

— Не могу, — я нервно рассмеялся.

— Слушай, ну серьезно! — она улыбнулась, дуя на чашку. — Ты же должен быть типа учителя! А ты рядом со мной дышать боишься. Ну-ка, дай мне подзатыльник?

— Чего?

— Того! Дай мне подзатыльник и обзови бестолочью, как Екатерина Михайловна!

Я смотрел в ее смеющиеся глаза, и не мог сдержать глупой улыбки.

— Ладно, — махнула она рукой. — Что с тебя взять.

Некоторое время мы пили чай молча. Жанна совсем не брала печенья, и я тоже не решался, пока она строго не сказала:

— Ну-ка возьми печеньку!

— А ты?

— А я на диете. Давай-давай, чтобы все съел. А то я потом грызть начну, стану толстой и некрасивой.

— Да это невозможно, — заверил я ее, взяв печенье.

Жанна смотрела на меня. Я понял, что краснею под ее взглядом.

— А я знаю, о чем ты хочешь попросить, — сказала она внезапно.

— О чем?

— Чтобы я с тобой пошла на осенний бал. Так?

Я о таком даже не думал, но теперь, когда Жанна сказала про бал, я понял, к чему стремиться. Если она согласится со мной пойти, то ближайшие две недели я буду верить и надеяться. Целых четырнадцать дней я буду жить!

— Ну да, так, — признался я.

— Ну, проси.

Я покосился на нее. Глаза сверкали, и было непонятно, хочет ли она говорить серьезно или просто развлекается.

— А ты согласишься?

— Откуда я знаю? Ты же еще не спрашивал.

— Но ведь… Ты не можешь не знать.

— А тебе нужно, чтобы все наверняка, да? Чтобы все по полочкам? Я ни секунды времени не потрачу на человека, который боится сказать несколько слов. Это же просто слова. Я не напишу их на бумаге и не расклею по всей школе.

Набрав полную грудь воздуха, я повернулся к Жанне и спросил:

— Ты согласишься пойти со мной на осенний бал?

Она задумалась, посмотрела в окно, отхлебнула чай.

— Да, — внезапно сказала она, разом подняв меня из глубин преисподней на самые вершины рая. — Но при одном условии.

— Каком?

— Если ты будешь со мной танцевать. Весь вечер. Каждый танец, какой мне захочется.

— Конечно! — пообещал я, упуская из виду тот факт, что танцевать не умею совсем.

— Я не очень-то люблю эти школьные сборища. В ДК на дискотеке будет гораздо веселее. Поэтому твоя задача — не дать мне скучать. Если справишься — обещаю тебе маленький сюрприз.

— Сюрприз? Какой?

— Много просишь! Если скажу — какой же это будет сюрприз?

Она засмеялась и толкнула меня плечом. Прядь ее волос скользнула по моей щеке.

— Ладно, давай заниматься, — сказала она. — Если Михайловна от меня не отстанет, я вместо осеннего бала буду дома геометрию учить.

— А я буду тебе помогать, — с неожиданной смелостью заявил я.

— Размечтался! — фыркнула Жанна.

Самое опасное, что может сделать человек, это впасть в эйфорию. Когда ты идешь по улице, на твоем лице расцветает глупая улыбка, а в душе поют ангелы, ты представляешь собой идеальную мишень. Такому не учат в школах и институтах. Об этом не скажут родители. Но это — истина, которую необходимо знать.

Путь от дома Жанны до моего дома занимал пять минут. Я не ждал ничего плохого, в мыслях я перебирал, как четки, все услышанные от своей возлюбленной слова. Я пытался проникнуть в их тайный смысл, разгадать все полунамеки, когда розовую пелену разорвал громкий свист.

Остановившись, как вкопанный, я повернул голову, и всю романтику смыло в унитаз. Ко мне бежали шестеро. Я успел заметить налитые кровью глаза Рыбы, синюю спортивную куртку Семена. Остальных я не знал. Казалось, прошло не больше секунды, прежде чем меня свалили с ног, бросили в грязную лужу и принялись пинать.

В этот момент я даже не чувствовал боли — все пожрал липкий, противный, бесконечно расползающийся страх. Я не воспринимал их вопли, страшные ругательства. В голове колотилась лишь одна мысль: «Этого не может быть!» Да, я до последнего не верил, что происходящее реально.

Внезапно избиение закончилось. Я поднял голову, и Рыба плюнул мне в лицо. Я почувствовал, что пла?чу и, наверное, уже давно.

— Гомик, нюни распустил! — мерзким визгливым голосом произнес один из нападавших.

Потом они ушли. Я остался лежать в грязи, сотрясаясь от рыданий. Вставать не хотелось. Не хотелось даже дышать. Пределом моих мечтаний стала смерть. Почему бы мне просто не умереть здесь? Как можно жить после этого?

Я закрыл глаза. Представлял, как приду завтра в класс. А там будет Рыба, там будет Семен. Они будут смеяться и показывать пальцами. Может быть, на перемене или после уроков все повторится, снова и снова. Зачем им это нужно? Почему они хотят лишить меня света? Тот робкий огонек, что всколыхнулся у меня в душе, погас. Его втоптали в ту же самую грязь. Не было больше света в целом мире.

— Жив? — послышался голос.

Я нехотя открыл глаза и увидел присевшего рядом пожилого мужчину.

— Вижу, жив, — сказал тот, не дождавшись ответа. — Вставай.

— Не хочу, — всхлипнул я.

— А ты через «не хочу». Жить иногда приходится через «не хочу».

Я поднялся, скрипя зубами от боли. Болело все — голова, руки, ребра, грудь, живот, ноги — не было такого места, куда бы меня не ударили. Кроме того, было мерзкое ощущение на лице, залитом кровью, слезами и слюнями Рыбы.

— На вот, держи. — Мужчина протянул платок. — Вытри лицо. До дома доберешься?

— Доберусь, — сказал я. — Спасибо.

Ноги дрожали от пережитого кошмара, но идти я был вполне способен. Машинально протянул мужчине обратно окровавленный платок.

— Оставь себе или выброси, — махнул тот рукой. — И запомни: когда тебя бьют — это не стыдно. Стыдно, когда ты бьешь слабого.

Может быть, в его мире так оно и было. А в моем мире все наоборот. Никто не осудит поступка Рыбы. Так, пожурят немного, если узнают. А вот я для всех теперь стану ничтожеством. Кроме, может быть, Маши. И Брика.

Дома с моим приходом началась паника. Мама кинулась промывать мои ссадины и заклеивать их лейкопластырем, а папа требовал назвать имена виновников. Почему они не желали понимать, что этим делают мне только больнее? Своей заботой заставляют меня чувствовать себя еще более маленьким и несчастным.

Суббота — день особенный. Из каких-то непонятных соображений его в прошлом году сделали учебным, но примерно половина учеников продолжала привычно его игнорировать. Да и уроки-то были такие, пропустить которые можно без особого вреда здоровью: литература и английский язык.

Соблазн пропустить субботу и залечить раны был велик, но я преодолел его. Во-первых, мама по субботам была дома и продолжала бы кудахтать надо мной весь день, а во-вторых, я должен был предупредить Борю о грозящей ему опасности. Ведь я отнюдь не был главной мишенью гнева Рыбы. Я — лишь побочный эффект Бориса в его глазах. Была еще и третья причина: я хотел попросить у Маши помощи.