Алексей Смирнов

Прикол

- ...человек похож на луковицу. Под каждой шкуркой оказывается следующая; вы ее снимаете и ожидаете увидеть бог знает что. Когда же добираетесь до конца, убеждаетесь, что в сердцевине ничего нет. Совсем ничего.

(...)

- Ничего?! Вы говорите, ничего! Лук и вода. А слезы? Как же пролитые слезы? О них-то вы и забыли, господин мой.

М. Павич. "Пейзаж, нарисованный чаем"

1

Голубь сосредоточенно семенил по дорожке. Стояла изменчивая, незрелая "весна-еще-не-лето". Прыщавый май. Время от времени голубь останавливался, чтобы выклевать из мелкого гравия микроскопическую небесную манну, и вскоре почти вплотную подошел к новенькому, слегка запыленному ботинку цвета спелой вишни. Ботинок не шелохнулся, неподвижным оставался и второй, зависший над первым. Карклин, опасаясь спугнуть голубя, смирно сидел на скамейке. Он следил за птицей остановившимся взглядом, сожалея в душе, что не располагает подходящим кормом. "Ему бы булку покрошить", - сочувственно думал Карклин. Булки не было, но идти за ней не стоило. Лишний груз - опасная обуза. Батон будет куплен позднее, ближе к дому, а домой отправляться рано, Карклину придется торчать на скамейке еще в течение двадцати-тридцати минут. По расчетам Карклина, именно тогда наступит пик часа пик.

Голубь на секунду замер и склонил голову, оценивая дорогую брючную ткань. Решив, что ловить ему здесь нечего, он двинулся дальше, и Карклин переменил затекшую ногу. Вскинул подбородок, поправляя шарф, и встретился глазами с двумя девицами, что направлялись к набережной. Те мигом задрали носы и чинно продолжили путь, но не сдержались и прыснули. Одна оглянулась, шепнула что-то на ухо подруге, а та покрепче подхватила ее под локоть и увлекла вперед. Ветер, налетевший с Невы, задрал им полы плащей, и женатый Карклин снисходительно отвернулся. Он не слишком интересовался женщинами, ему казалось много и одной.

Женщины, напротив, довольно часто интересовались Карклиным, так как он полностью совпадал с расхожим в их дурной среде шаблоном интересного, респектабельного мужчины. Высокий, приятной полноты, при швейцарских часах и сотовом телефоне, он не мог не привлечь внимания; ко всем достоинствам вдобавок неприступный Карклин не носил обручального кольца. Правда, в кармане демисезонного пальто он носил нечто более оригинальное. В настоящий момент он осторожно ощупывал сей необычный предмет, пробуя его на ощупь то так, то этак. Удовлетворившись свойствами предмета, Карклин перевел взгляд на циферблат вокзальных часов - собственно говоря, можно было и трогаться, но сидевший на скамейке относился к той породе людей, что любит устанавливать для себя всяческие правила и ритуалы. Поэтому Карклин глубоко вздохнул и начал изучать памятник вождю, вновь и вновь возвращаясь к банальному выводу, что скульптор превзошел самого себя, стремясь истребить в исполине авторских кошмаров человеческие черты. "Интересно, пустой он внутри, или нет?"- подумал Карклин. С некоторых пор его весьма занимало внутреннее содержание вещей. Он поморщился, вспомнив старую армейскую байку о солдате, которому велели покрасить статую Ленина свежей краской. Служивый приставил лестницу, вскарабкался наверх и оперся о лобастую голову, но сил не рассчитал: гениальная балда слетела с плеч и провалилась внутрь, в пустоту. Памятник оказался полым - вроде большого шоколадного Деда Мороза. Обезглавленный дедушка происходил, конечно, из другой сказки. Солдат полез доставать голову, забрался в памятник, а вылезти обратно уже не смог - так и торчал из Ленина с простертой чужой рукой и со своей искаженной харей, а тут и рота вернулась со стрельбища...

Время, однако, тянулось медленно. Пять минут ушло на голубя, на девушек - еще одна, плюс три на монумент - девять в итоге. Сидеть на скамейке надоело; Карклин неторопливо встал, отряхнул пальто и размеренным шагом устремился к безжизненному колоссу. Обошел его с запрокинутой головой, убедился в правильности собственных наблюдений и заключений. Снова взглянул на часы и принял решение повторить круг, теперь уже против часовой стрелки. Гравий вкрадчиво шуршал под прессом тяжелых подошв - роста Карклин, уточню, был без малого метр девяносто, да и весил немало. Правая рука его по-прежнему находилась в кармане. Потом он пошел по периметру площади, стараясь держаться с достоинством и вообще по возможности запомниться случайным прохожим - так, чтобы в дальнейшем никто и не подумал связать столь безупречного субъекта кое с чем. Дойдя до проезжей части, Карклин остановился и поплотнее надвинул шляпу. Он сощурил глаза и оценил поток пассажиров, спешивших в метро: жидковат. Да, он правильно рассчитал, следует дождаться выборгской электрички. Стоило Карклину об этом подумать, как люди посыпались из здания вокзала, подобно деловому бисеру для праздных городских свиней; тротуар мгновенно заполнился сумками-тележками, сбились в кучу рюкзаки и уродливые сумки, солнце отразилось зайчиками от десятков пивных бутылок в руках, готовых брать от жизни все и сверх того. Карклин понял, что время пришло. Он быстро пересек трамвайные пути и смешался с толпой, понесшей его ко входным дверям. Перед этим пришлось отмахнуться от бродяги, попросившего пять рублей на три пирожка: "Съем при вас", - пообещал он Карклину, но остался ни с чем. Уличный музыкант, расположившийся на солнцепеке, трудился, что было сил, и могло, если прикрыть глаза, показаться, будто растекается парижская аккордеонная патока. Правда, подкачала мелодия. Карклин не толкался, никуда не спешил и ни с кем не спорил, он спокойно плыл в распаренном потоке, не делая лишних движений. Изредка он что-то извиняющеся шипел. Ему, не понаслышке знакомому с психологией толпы, высокомерие оставалось в значительной мере чуждым чувством, хотя он прекрасно сознавал собственную инородность и обособленность, по причине которых на Карклина не распространялось действие массовых законов. По ту сторону дверей, в полумраке вестибюля, виднелся хищный мент, отслеживающий черных и пьянь; Карклин ощутил, как у него заныло в животе, хотя ему-то бояться было нечего.