Он направил воду на труп, тщательно отмыл кровь. Постоял немного, наблюдая, как красная вода исчезает в воронке…

Человек, человек… Кто же тебя таким создал? Если задуматься — ты обычный кусок мяса. Вот сейчас на кольце висит труп. Труп девочки. А насильник, садист и маньяк спокойно смотрит на него. Ну и что? Кусок мяса висит. Кусок мяса смотрит. А еще какие-то куски мяса храпят за стенкой. А другие куски мяса катаются в автомобилях или дерутся. А может быть, любят друг друга. Забавно получается — куски мяса любят друг друга. Печень любит печень. Задница — задницу. Окорок — окорок… Ну и что! Все равно все сдохнем когда-нибудь. Поэтому все правильно: Богу — Богово, кесарю — кесарево, слесарю — слесарево, а кускам мяса, возомнившим о

себе, что они пуп земли и венец творения, — свое. Заслуженно. И точка. И не думать.

Пора было приниматься за дело.

Хлынов мягко поднялся. Еще раз все тщательно осмотрел. Затем достал из-под ванны заранее приготовленные пакеты, разложил их аккуратно. Пересчитал. Должно было хватить…

Он быстро разделал труп — расчленил его на небольшие куски — и рассовал эти куски по пакетам. Берцовые кости оказались длиннее, чем он думал, и поэтому их пришлось распилить листовой пилой. Это заняло некоторое время, но Хлынов не волновался — он должен был успеть, тем более оставалось делов-то — всего ничего. Чувствуя, что он вписывается в график — конечно же, приблизительный, примерный! — Хлынов даже негромко засвистел, двигая пилой в такт бессмертной «Кармен». Но почти тут же остановился, свистеть в доме — плохая примета. А приметы Хлынов уважал и, честно говоря, даже побаивался их.

Закончив работу, он огляделся с удовлетворением. Что ж, остались пустяки — развезти пакеты по Москве, пошвырять их в мусорные баки. А голову, как обычно, — в реку. Пусть пескари полакомятся…

Семен Безруков посмотрел на часы и дал друзьям понять, что разговор пора заканчивать.

— Ну и вот, други мои, — сказал он, широко разводя руками. — Сейчас вы мне позвольте удалиться на пару-тройку часов, а потом мы с вами можем встретиться здесь же, — он посмотрел на Котова и спросил: — Ты где остановился?

— Нигде, — пожал плечами Никита.

— У меня, очевидно, — тут же предложил Петр.

— Да не надо, — махнул рукой Никита, — я на колесах, так что не пропаду.

— Спать же тебе надо где-нибудь? — удивился Петр. — Тебе не двадцать лет — в машине ночевать.

Котов покачал головой.

— Если уж очень приспичит, — сказал он, — могу поспать и в машине, не дворяне. А так, чтоб специально куда-то ехать и ложиться в постельку чистую — не могу, пока Таню не найду.

— Понятно, — проговорил Петр.

Семен кивнул головой.

— Ладно, — заговорил он решительно. — В общем, так, Никита. Если тебе нечего делать и ты не знаешь, куда себя деть, короче, если тебе неймется, можешь поехать со мной и вспомнить, что когда-то был оперативником. У меня не государственная контора, и заявить, что ты не имеешь права участвовать в операции, я не могу. Как не могу предложить то же самое нашему дорогому Петеньке, потому что он как раз государственный служащий. Убьешь

время, пока все это кончится, ну а потом мы вплотную займемся твоей дочерью. Идет, дружище?

Котов почувствовал знакомое волнение, которое всегда возникало у него перед операцией.

— Идет, — только и сказал он.

— Отлично, — кивнул Семен. — Начинаем практически уже сейчас. Ты, Петр, иди домой, мы тебе позвоним, как только освободимся и ты нам понадобишься.

— Фиг, — сказал Петр.

— Что?

— Фиг вы будете обделывать свои делишки без меня, — пояснил Акимов. — Я иду с вами.

— А по попе начальство не надает? — напомнил ему Семен его социальный статус.

— За меня не волнуйся, — успокоил его Петр, — лучше расскажи, что мы должны с Никитой делать.

— Ты что, серьезно? — удивленно смотрел на него Безруков.

— Вполне.

— Петр! — попытался образумить его Никита, — может, не надо лучше, а?

— Не надо меня уговаривать, — обозлился вдруг Петр. — Сказал — иду, значит, иду! И нечего тут…

Семен пожал плечами.

— Дело, конечно, твое', я лично только

рад буду, — вопросительно посмотрел ца своего товарища.

— Поехали! — сердито бросил Петр. — В машине все расскажу, если интересно.

Они ехали в шикарном «БМВ» с затемненными окнами. После того как Семен самым тщательным образом проинструктировал друзей, он спросил коротко:

— Все понятно?

Никита и Петр молча кивнули.

Но Семена это не устроило. Обращаясь персонально к Никите, он спросил еще раз:

— Никита! Тебе все ясно?

— Все, — ответил Никита.

Семен повернулся к Акимову.

— Петр! Тебе все понятно?

Петр разозлился:

— Ты кого тут корчишь из себя? — повысил он голос. — Что тебе тут — пацаны собрались?! Понял я твои приказы, сделаю все как надо. Если сомневаешься, зачем позвал? Генерал нашелся…

Семен улыбнулся:

— Ну, если тебе все понятно, тогда давай рассказывай, что хотел поведать. У нас как раз есть минут пятнадцать.

Петр хмыкнул.

— Психолог, да?

— Приходится, — подбадривающе улыбался Безруков. — Приходится быть черт те кем на этой работе. Давай, Петр, разгрузись. Я же вижу — тебе давно хочется душу излить, а некому. Кому ж как не нам пожаловаться, своим старым боевым товарищам. Так ведь? — он повернулся к Никите и хлопнул его по плечу с такой силой, что тот, отстранившись, больно ударился головой о косяк дверцы.

— Черт! — прошипел он. — Что ты пристал к человеку? Захочет — расскажет.

— Да и рассказывать нечего! — махнул рукой Петр. — Просто не могу забыть то время, когда мы все вместе работали.

— Да ты сентиментален, Петя! — засмеялся Семен. — Вот уж не замечал…

— Какая там к черту сентиментальность! — чуть не заорал Акимов. — Дело в другом совсем. Вы вспомните, как мы жили тогда! Оперативники были — кто? Романтики, люди благородной профессии, уважаемые люди! И, правда, ведь уважали нас. Да и дела мы делали, чувствовали, что нужны стране, людям, обществу. Понимали, что бьемся против мрази всякой, и — вы вспомните, вспомните, — авторитетные воры нас уважали, а уж всякая шелупонь подростковая — вообще как огня боялась!

— Да-а, — мечтательно протянул Семен, — были времена. Были, черт меня возьми совсем.

— Вот. А теперь? — Петр закипал, видно было, что он говорит очень больные для него вещи. — Что мы теперь имеем?! Эта долбаная преступность, как гидра. Многоголовая. Ей одну башку сносишь, глядь —

а через неделю у нее три новых, да в придачу к этим новым еще и старая болтается — выпустили, понимаешь, под залог. Ты их ловишь, ночей не спишь, все просчитываешь, как лучше операцию провести, язву себе наживаешь, жизнью рискуешь, ловишь их, ловишь, а они — сунут судье продажному, и гуляй, Вася. Зла не хватает. Я уж об уважении и не заикаюсь даже, какое там уважение, о чем разговор!

— Ну, а что ты хотел? — примирительно бросил Семен. — Рынок…

— Вот именно — рынок, — мрачно кивнул Акимов. — Все на продажу, сволочи.

Ум, честь, совесть, эпоху, — все коту под хвост. За тридцать сребреников. «Пожалте, господа, не изволите ли меня в жопу отха-рить? Недорого возьму». Тьфу!

— Что-то ты, Петя, разошелся, — попытался урезонить друга Семен. — Не принимай ты так все близко к сердцу.

— Да как не принимать? — вздохнул Акимов. — Как не принимать, если уже ну все, все, что возможно, продали?!Вот ты подумай, ведь психология один к одному: те, в семнадцатом, как пели, помнишь?«Весь мир насилья мы разрушим до основания!» А эти сейчас — что поют? Да то же самое! Ну, не поют, зато ведь рушат все подряд. До основания! Дворцы разрушены; где народ отдыхал — там теперь салоны мебельные да автомобильные; дети беспризорные в метро нищенствуют, и везде, куда

ни глянь, разруха да стон. Ну чем не большевики? Скажите мне?

— Успокойся, Петя, — снова урезонил его Семен. — Ты лучше скажи, пошто с нами поехал? Судя по твоим рассказам, оперативку-то еще не закрыли.