Катсук услыхал этот вопрос, как будто голос раздался у него прямо в голове, и удивился: «Смогу ли я сказать ему, где я был? Или этого требует его дух?»

Этот вопрос обеспокоил Катсука, снова напомнив о сумятице в собственных мыслях. Он вспомнил о том, как Ворон разбудил его ночью, напомнив про сон, где соединялись два мира. Ворон приказал ему пройтись вниз по течению реки к большой поляне, предупреждая, что там таится опасность для него. Сейчас там стояла лагерем большая группа поисковиков – с палатками, ружьями, рациями.

Катсук вспомнил о своем тайном походе в лагерь. Он полз в высокой траве и приблизился к поисковикам совсем близко, достаточно близко, чтобы услыхать, как просыпались они и готовились к охоте на человеческую добычу. Но пока они выглядели сонными. Их слова многое объяснили. Вчера, поздно вечером, поисковый самолет заметил дым у заброшенного паркового убежища на Сэм Ривер. Можно ли было ругать Хоквата за то, что он развел этот костер? Было ли в этом нарушение его Невинности? Катсук подумал, что нет. Просто мальчика беспокоила болезнь его тюремщика, он знал, как тому нужно тепло.

Раз их цель – добраться до костра, значит они прибудут скоро. Даже сейчас они могли быть в окружающих холмах, ожидая рассвета.

– Так где ты был? – настаивал мальчик.

– Я ходил по своему лесу.

Дэвид почувствовал в ответе увертку и спросил:

– Рассвет скоро?

– Да.

– А зачем ты ходил в лес?

– Меня позвал туда Ворон.

Дэвид чувствовал отстраненность в голосе Катсука и понял, что тот наполовину в мире духов, в месте своих снов и видений.

– Мы будем оставаться здесь на день? – спросил он.

– Да, мы остаемся.

– Хорошо. Тебе надо отдохнуть после болезни.

И Дэвид подумал: «А может, если говорить с ним спокойно, все обойдется?»

Катсук почувствовал, что в мальчике открылось нечто новое, с которым он уже сжился, то, что влияет на него, понимает его. Неизменность внешнего вида мальчика нельзя было принимать за его мирные намерения. Больше уже дух Хоквата не прятался. И Катсук спросил сам себя: «Как это с Хокватом не произошло то, что случилось со мной?»

Почему, скажем, Хокват ухаживал за своим похитителем, когда тот страдал Кедровой немочью? По логике мальчишка должен был сбежать, но он остался.

Дэвид чувствовал напряженность в молчании Катсука и спросил:

– Тебе ничего не надо? Я могу и встать.

Катсук поколебался, потом сказал:

– Нет необходимости. Хотя и мало, но время у нас есть.

Катсук снова подумал про лук и единственную стрелу, спрятанные на дереве позади него. Прошлое и настоящее уже были связаны вместе, но великий круг еще не был доделан. Он чувствовал сумку на поясе, сверток с пухом морской утки, которым следовало осыпать жертву или приколоть к убитому, как делалось это во все времена. Он знал, что его сознание уже свободно от старых шор. Он ощущал Похитителя Душ, который говорил с ним и через него. Страстная простота Пчелы вовлекла его в полнейшее осознание смерти и мира-тишины. Смерть он чувствовал теперь не как отрицание, но как дополнение ко всей своей жизни. Вот почему он стоял здесь, на этом месте. Вот почему он изготовил лук, касаясь дерева только каменным ножом. Вот зачем он привязал древний каменный наконечник с океанского побережья к новому древку, изготавливая стрелу, которая понесет смерть.

Духи питали его энергией. Это были духи без формы, голоса, запаха – но они двигали этот мир. Именно они! Они привели искателей в лагерь на поляне. Они перемещали все эти машины и самолеты, противодействующие Катсуку. Они двигали Невинным, который должен умереть. И они же двигали Катсуком, который уже стал более духом, чем человеком.

Индеец думал: «Я должен совершить это со всем совершенством, которое наказали мне древние боги. Я должен создать тот безупречный духовный образ, что будет понятен всем – добро и зло, объединенные в единую, нерушимую форму, завершенный круг. Я должен быть верен своему прошлому. ДОБРОЗЛО! Единое! Вот что я делаю.»

Каким-то внутренним зрением он видел вокруг себя копья с наконечниками из рогов. Древка были опушены медвежьим мехом. Эти копья держали люди из прошлого. Они прибыли из тех времен, когда люди жили в согласии со своей землей, а не боролся с ней. Катсук поглядел на свои руки. Общая форма еще различалась, но детали терялись в темноте. Память подсказала ему, где белый знак укуса на коже.

«Каждого человека может укусить пчела. А человек может вонзить жало во всю вселенную, если сделает это должным образом. Ему всего лишь надо найти подходящий нервный узел, чтобы вонзить туда свой шип. То, что я делаю выглядит, вроде бы, как зло, но если вывернуть этот поступок, в нем увидится добро. А внешне в нем будет видна одна только ненависть, месть и сумасшествие. И только через много времени увидят в нем любовь…»

Дэвид ощущал противотоки, противостояние в этом молчании. Он обнаружил, что боится и самого Катсука, и боится за него. Этот человек еще раз стал тем диким созданием, что связал своему пленнику руки и всю ночь тащил его на ремешке из Лагеря Шести Рек до самой пещеры.

«О чем он сейчас думает?» – размышлял Дэвид, потом спросил:

– Катсук, может ты ляжешь?

Индеец услыхал два вопроса, заключенные в этих словах мальчика: один на поверхности, другой под ней. Второй вопрос был таким: «Чем я могу тебе помочь?»

– Не беспокойся обо мне, Хокват. Со мной все хорошо.

Дэвид почувствовал в голосе Катсука нежность. В сознании мальчика до сих пор серым облаком лежал сон. А индеец опять сконцентрировался на своем юном пленнике. А тот закутался в одеяло и сел поближе к горячим углям костра. Ночь была холодной.

Катсук понимал жизнь как движение. Он снова со страхом подумал о том, что должен сделать с этой сидящей рядом юной вселенной, с ее плотью и временем. Воспримут ли его деяние правильно?

Духи требовали поставить это как спектакль. Но это могло быть и утонченной кровавой местью, высоко оцененной всем миром. Люди его племени могли понять его лучше всего. Ведь традиция кровной мести уже была заложена в истории его народа. Она постоянно шевелилась в их внутреннем мире. И его раса поймет, почему все было проведено по древнему обряду: отметка на сырой земле, песня; лук, которого не касалась сталь; смертельная стрела с каменным наконечником; пух морской утки на жертве. Они увидали бы круг, а тот, в свою очередь, привел бы их к иному пониманию его поступков и поведения.

А что хокваты? Их примитивные времена не тянулись в прошлое так далеко, хотя были гораздо более жестокими. Свою жестокость сейчас они скрыли под покровом осведомленности и потому могли и не понять значения обряда, проведенного Катсуком. Его понимание могло прийти только с духовной стороны. Так что большая часть сути смерти Невинного белыми могла быть упущена и совершенно не понята.

– Я и вправду стал Похитителем Душ! – сказал Катсук. И только сейчас до него дошло, что слова эти были произнесены громко гораздо позднее того, как вообще были сказаны.

– Что ты сказал? – сонным голосом спросил мальчик.

– Духи создали меня.

– Ты снова заболел, Катсук? – Мальчик тут же вскочил, в голосе неподдельная забота.

– Нет, Хокват. На мне больше нет Кедровой немочи.

Но тело его корчилось в муках.

Он думал: «Осталось только одно. Невинный сам должен попросить меня послать стрелу. Он должен показать свою готовность. Он должен высказать мне свое духовное желание.»

И беззвучно Катсук молил:

«О, Дающий Жизнь! Покажи себя сейчас всемогущим. Дополни круг. Направь все по пути своего всеведения.»

Где-то далеко, вниз по течению реки, за спиной Катсука зашумели люди. Слова были непонятны, но в них чувствовалась угроза.

Дэвид встрепенулся:

– Что это было?

Катсук даже не обернулся на шум. Он подумал: «Все должно решиться именно сейчас.»

– Искатели обнаружили нас, – сказал он.

– Идут люди?

– Твои люди, Хокват.