– Он выходит! – раздался крик слева.

Ли чуть не сбил Фурлоу с ног, бросившись вслед за Моссманом с камерой наготове к входу в здание. За ними устремились и другие офицеры.

Когда приземистый, уже начавший лысеть человек невысокого роста появился в освещенных прожекторами дверях конторы Мерфи, Фурлоу на мгновение застыл. Когда лучи прожекторов осветили его, он прикрыл одной рукой глаза. Фурлоу заморгал от ослепительного света. Глаза заслезились.

Помощники шерифа плотным кольцом обступили стоявшего в дверях человека.

Ли отошел в сторону и, подняв камеру над головой, направил ее вниз, в центр группы.

– Дайте мне заснять его лицо, – попросил Ли. – Расступитесь немного.

Однако офицеры не обратили внимание на него.

И снова сверкнула вспышка фотоаппарата.

На мгновение Фурлоу увидел лицо задержанного – маленькие мигающие глаза на круглом багровом лице. Удивительно, но в них не было страха. Узнав психолога, Мерфи пристально посмотрел на того.

– Энди! – закричал он. – Позаботься о Руги! Слышишь? Позаботься о Руги!

А затем лишь лысина его была видна в толпе фуражек. Его затолкали в машину, стоявшую у правого угла здания. Ли все еще вертелся вокруг, щелкая вспышкой.

Фурлоу судорожно вздохнул. Ему казалось, словно воздух сгустился вокруг него. Когда машины отъезжали, запах толпы смешался с выхлопными газами. С опозданием он вспомнил о цилиндре у окна и, подняв глаза, увидел, что он стал подниматься вверх, исчезая в темноте ночного неба.

Все это: видение, шум, громкие приказы – вдруг показалось ему каким-то ночным кошмаром.

Один помощник шерифа, остановившись рядом с Фурлоу, сказал:

– Клинт просил передать вам спасибо. Он сказал, что вы можете поговорить с Джо через пару часов – после того, как его допросит прокурор, или же утром – как вы захотите.

Фурлоу облизнул губы. Он ощутил металлический привкус во рту.

– Я… – начал он. – Наверное, утром. Зайду в следственный отдел и попрошу свидания с ним.

– Похоже, это будет не такое уж простое дело, – заметил помощник шерифа. – Я передам Клинту ваши слова. – Он забрался в машину, стоявшую рядом с Фурлоу.

Подошел Ли с наброшенным на шею фотоаппаратом. В левой руке он держал записную книжку, а в правой – огрызок карандаша.

– Эй, док, – начал он, – верно ли то, что сказал Моссман? Мерфи не хотел выйти, пока вы не приехали сюда?

Фурлоу кивнул и отскочил в сторону, когда патрульная машина начала разворачиваться. Этот вопрос казался совершенно бессмысленным, наверное, рожденный тем же безумием, из-за которого он оставался стоять здесь, на улице, после того, как полицейские машины на полной скорости скрылись за углом. Запах вытекшего бензина с резкой болью бил в ноздри.

Ли что-то черкнул в записной книжке.

– А ведь когда-то дочь Мерфи была вашей подружкой, правда? – спросил Ли.

– Мы были друзьями, – ответил Фурлоу. Казалось, что эти слова говорил не он, а некто другой.

– Ты видел тело? – спросил Ли.

Фурлоу покачал головой.

– Просто какое-то грязное кровавое месиво, – заметил Ли.

Фурлоу хотелось бросить ему: «Это ты грязная жаждущая крови свинья!» – но голос не повиновался ему. Адель Мерфи… мертва! Тела людей, умерших насильственной смертью, одинаково безобразны: неуклюжая поза, кровавые лужи, черные раны… полицейские с профессиональной отрешенностью записывают, делают замеры, задают вопросы… Сейчас Фурлоу чувствовал, как его собственная профессиональная отрешенность покидает его. Тело, о котором Ли говорил с таким жадным интересом, это тело было человека, которого знал Фурлоу – матерью женщины, которую он любил… и все еще любит.

Фурлоу признался себе в этом сейчас, вспоминая Адель Мерфи, ее удивительно спокойное выражение глаз, так похожие на глаза Рут… оценивающие взгляды, которые она бросала на него, прикидывая, подойдет ли ее дочери такой, как он, муж. Но и это тоже давно кончилось. И кончилось первым.

– Док, что это вам показалось, что вы увидели возле того окна? – спросил Ли.

Фурлоу посмотрел на толстяка-коротышку, на его толстые губы, проницательные умные глазки и подумал, какой же будет его реакция, когда он опишет фотографу ту штуковину, висевшую за окном Мерфи. Непроизвольно Фурлоу взглянул в сторону окна. Теперь там ничего не было. Ночь вдруг показалась ему холодной. Фурлоу поежился.

– Может, Мерфи выглядывал наружу? – спросил Ли.

Гнусавый голос репортера действовал Фурлоу на нервы.

– Нет, – ответил Фурлоу. – Я… Полагаю, я просто увидел какой-то отблеск.

– Не знаю, что можно вообще рассмотреть сквозь ваши очки, – заметил Ли.

– Вы правы, – согласился Фурлоу. – Конечно, это все из-за моих очков, вот мои глаза и увидели… какое-то отражение.

– У меня есть еще куча вопросов, док, – сказал Ли. – Может, заскочим в «Ночную Индейку», где мы можем спокойно поговорить. Давайте сядем в мою машину, и я отвезу вас…

– Нет, – перебил его Фурлоу и покачал головой, чувствуя, как проходит его растерянность. – Нет. Может быть, завтра.

– Черт побери, док, но уже завтра наступило.

Однако Фурлоу уже отвернулся и побежал к своей машине. В его голове стучала лишь одна мысль, слова, брошенные Мерфи: «Позаботься о Руги».

Фурлоу знал, что должен найти Рут, предложить ей всю свою помощь. Она вышла замуж за кого-то, но это не уничтожило того, что было между ними.

Аудитория шевелилась – единый организм в безымянной темноте амфитеатра корабля историй.

Келексел, сидевший почти по центру этого огромного помещения, внезапно почувствовал странную угрозу в этом шевелении в темноте. Рядом с ним были съемочные группы наблюдения и свободный от дежурства персонал, интересовавшийся новым творением Фраффина. Две бобины уже неоднократно прокручивались без перерыва, во время редактирования, и теперь они ждали повтора первой сцены. Но Келексела по-прежнему не покидало ощущение какой-то надвигающейся опасности, направленной непосредственно против него; что-то связанное с этой историей, однако он не мог определить связь.

Сейчас в воздухе ощущался слабый запах озона от перекрещивающихся невидимых полей Тиггивоф, связывавших аудиторию с трехмерным изображением фильма. Кресло, на котором он сидел, было непривычным для него – специально приспособленное для редакторской работы с твердыми подлокотниками, по кромке которых располагались рычажки переключателей. Только огромный куполообразный потолок, опутанный паутиной силовых нитей, тянувшихся вниз, к сцене (как и сама сцена) были привычными, напоминая обычный амфитеатр.

И звуки – щелканье переключателей редактирования, профессиональные реплики: «Сократите вступление и переходите к основному действию…», «Ослабить влияние бриза…», «Усилить эмоциональность жертвы и немедленно повторить предыдущий кадр…»

Во всем этом не было никакой гармонии.

Келексел уже два дня пробыл здесь, пользуясь предоставленной его высоким положением возможностью понаблюдать за работой по созданию истории. Но раньше, когда он оказывался в амфитеатре, он был просто зрителем.

Где-то издалека из темноты слева от него раздался голос:

– Запускайте.

Силовые линии исчезли. Зал погрузился в полную темноту.

Кто-то прочистил горло – свидетельство нервозности, которая охватила весь темный зал.

В центре сцены вспыхнул свет. Келексел принял более удобное положение. «Всегда одно и тоже странное начало», – подумал он. Заброшенный огонек, бесформенный, медленно превращающийся в свет уличного фонаря. Стала видна часть лужайки, поворот дороги и на заднем плане призрачно-серая стена какого-то дома. Темные окна из простого стекла блестели, точно невидящие глаза.

Откуда-то из глубины сцены доносилось чье-то тяжелое дыхание, что-то стучало в бешеном ритме.

Застрекотало какое-то насекомое.

Келексел вдруг понял, что цепи репродьюсера воспроизводили все шумы со всеми оттенками оригинального звучания. Сидеть здесь, в этой паутине силовых полей, связанным с проектирующими устройствами сенсоров, было все равно что видеть настоящую живую картину с какой-то точки сверху, находясь непосредственно рядом с местом событий. В некотором роде это было похоже на единение Чемов. Холодный ветерок пощекотал его лицо.