— Мне нравится ваш подход к делу, — сказала Рита.

— Спасибо; но сейчас пока мы ни о чем говорить не будем, — ответил Вайт.

— Входите, — сказал Стентон Коннерли.

Он проводил их в музыкальный салон, в котором раньше была библиотека.

Вайт завел со стариком беседу о его любимых произведениях, спросил и о том, как он относится к стилю танца Риты, и, увидев огромное пианино каштанового цвета, удивился:

— Вы разучиваете на нем свои квартеты для скрипки?

— Квинтеты, а не квартеты, доктор, — поправил его композитор. — Первая и вторая скрипки, виолончель, контрабас и виола. Мне необходимы пять индивидуальных голосов и более того. Но сейчас я вообще не играю со своими музыкантами. В молодые годы я был связан с филармонией. А теперь не будете ли вы так любезны послушать мой Опус восемьдесят один?

— С большим удовольствием, — сказал Вайт, а Рита улыбнулась.

— Это очень впечатляющая пластинка, — объяснил Стентон. — Мне необходимо прослушивать свои произведения в отсутствие музыкантов. Прекраснейшая музыка!

Ватни Вайт почувствовал какую-то неловкость.

Началась музыка с низких тонов, со странного стона, издаваемого пятью инструментами, резко вступили повторяющиеся композиции, потом пиццикато. После этого Вайт услышал в музыке какую-то странную жестокость... резкий и необычный мотив, исполняемый скрипками, перешел в низкий звук виолы, и тут вступила виолончель. Потом опять раздался пронзительный звук скрипки, а затем инструменты как бы развили тему и дополнили ее. Это была динамичная, неприятная, но гармоничная музыка. Сначала она придавала слушателю ощущение силы, потом приводила его в замешательство и, наконец, оставляла тяжелый осадок на душе. Слушая эту музыку, психиатр смог приложить к симфонии один из своих тестов.

Он вдруг стал беспокоиться за Риту, у него неожиданно затвердели, а потом расправились мускулы спины. Различные сочетания тонов и контрапунктов больно раздражали его слух. Когда Стентон захотел поставить вторую пластинку, Вайт быстро поднялся, сказав:

— Великолепная музыка, мистер Коннерли! Мы обязательно придем послушать ее еще раз. Но на сегодня хватит. Вы — серьезный композитор. В вашем Опусе восемьдесят один я обнаружил отдельные моменты, которые могут заинтересовать мисс Бриджеман для того, чтобы включить их в свой танец. Скажите, кто-нибудь из вашей семьи умеет играть? Например, ваш племянник Джон?

— Спасибо за вашу высокую оценку, доктор. У меня много пластинок, которые вы сможете послушать. Мой племянник глух в своей душе. Для него не существует музыки; у него только пристрастие к разным подонкам. Что касается моего брата, то он всегда смеялся над моим искусством, издевался над моим призванием и даже не хотел о нем слышать. Но теперь это кончилось...

— Скажите, — очень любезно осведомился Вайт, — где вы овладели музыкальной культурой и композиторской техникой?

— Я родился с ней, — сказал Стентон, и у него порозовел череп. — Я — гений.

Через окно Вайт увидел машину, которая проехала по направлению к гаражу.

— Извините, — сказал доктор, — я увидел своего приятеля.

Он многозначительно кивнул Рите, и они вместе вышли из музыкального салона, выполненного во французском стиле...

Машина, как заметил Вайт, принадлежала департаменту полиции.

Около гаража Коннерли из машины вышел представитель шерифа с Кливом Поллоком. Полицейский сопровождал арестованного в гараж, а потом поднялся вместе с ним по лестнице на верхний этаж.

— А теперь покажи, где ты прятал свои две тысячи долларов, — задыхаясь от подъема, приказал полицейский.

— Хорошо, только вы должны будете возвратить мне их обратно, — сказал Клив.

— У меня с собой расписка, — заверил его, нахмурившись, агент. — И не вздумай валять дурака. Помни, у меня кольт тридцать восьмого калибра.

— Да, — сказал боксер, — вот не думал, что смогу прийти сюда после того, как меня заключили в тюрьму, и вообще после всего того, что произошло.

Агент смотрел, как Поллок приподнял матрац и начал его трясти. Затем Клив направился к столу и выложил какие-то старые газеты. Он выбрал из них ворох красочных детских журналов-комиксов.

— Вот все, — сказал Клив.

Он достал из журнала одну бумажку в 20 долларов, между следующими страницами находилась еще одна в 20 долларов и другая в 10. Между второй и третьей страницами лежала еще одна десятка и пятерка. Когда со страниц были изъяты деньги, Клив с большой осторожностью отложил первый журнал и принялся за второй. Агент шерифа зачарованно смотрел на него, забыв про свой кольт. Он сбился со счета.

Когда последний из семи журналов был освобожден от денег, Клив сказал:

— Я думаю, это все. Сколько вы насчитали?

— Погоди немного, — просопел агент и крепко прижал купюры к столу, потом послюнил палец и начал считать:

— Двадцать, сорок, пятьдесят, шестьдесят пять, семьдесят пять, нет... семьдесят, восемьдесят, восемьдесят пять...

Клив рядом с ним наблюдал за происходящим с мрачным видом.

— Где расписка? — спросил Клив, когда полицейский положил деньги в карман.

— Подожди немного, — повторил тот. — Ее должен оформить следователь, но он сказал, что я тоже могу ее написать. У тебя есть ручка?

— Нет, — ответил боксер.

— Неважно, деньги у меня, а у тебя будет расписка. Как бы вспоминая какие-то сложные инструкции, агент дрожащей рукой потрогал деньги в своем кармане и, отойдя шаг назад, объявил арестованному, что тот выпущен под залог, а потом сказал:

— Скажи мне честно, Поллок, сколько времени у тебя находятся эти деньги?

— О, уже давно, — ответил Клив. — Я храню их еще с тех пор, как умер мой отец. Он мне завещал их.

— Ясно, — сказал агент, забывая о том, что ему было поручено, — но ведь две тысячи ты добавил на этой неделе?

— Что вы хотите этим сказать?

Наступила напряженная тишина, полицейский посмотрел на телефонный аппарат и быстро спросил:

— Работает?

— Думаю, что да.

— Оставайся там, где ты сейчас стоишь, — приказал агент, приближаясь к телефону. Центральная соединила его с шерифом: на расстоянии трех метров Клив узнал его голос.

— Слушайте, шеф, это Хэнк. Я сейчас в комнате этого парня, у меня деньги и я собираюсь дать ему расписку. Он говорит, что он скопил их. Большей частью это купюры по двадцать и десять долларов. Крупнее нет. Но, шеф, я думаю о том, что банкноты такого достоинства были вытащены из карманов жертвы. Да, я уже освободил его под залог, но послушайте, шеф, деньги у него были заложены в страницы детских комиксов. Мне кажется, что это не может быть местом для долгосрочного хранения денег. Надежно прячут в коробку из-под сахара, например, или в матрац... Да, шеф, у меня две тысячи долларов и я дам ему расписку, но я думаю вот о чем. Это не деловой человек, он всего лишь боксер, а боксеры как правило не копят деньги. Денег у него столько же, как и у убитого, и вы также должны вспомнить, что этот человек услышал рев тигра, а мы уже знаем, что никакого тигра не было. На самом деле мне кажется, что он выдумал про тигра, чтобы навести нас на ложный след. Да, я слушаю... Я знаю, шеф, но... очень хорошо... Слушаюсь, я дам расписку. Нет, здесь нет никакой ручки для... да, я вам позвоню. Хорошо...

Агент шерифа повесил трубку и провел по лицу ладонью. Он посмотрел на Поллока, как бы извиняясь за свои действия. Боксер мрачно сказал:

— Я не брал у мистера Коннерли ни цента!

— Не брал! — отчаянно крикнул агент, — я знаю! Вы накопили! Не знаю, существует ли справедливость в этом округе, но я твердо знаю одну вещь, мистер Поллок. Вам повезло, и очень повезло! Я не верю, что вы совершили преступление и поэтому на этот раз мы вас отпускаем. Вы будете под наблюдением и ничего больше.

— Да, — Клив подмигнул. — И ничего больше! Агент, тяжело дыша, за два прыжка спустился с лестницы.

Он прошел мимо трех людей, которые стояли в стороне от гаража, но ему не хотелось ни смотреть на них, ни разговаривать с ними. Он сел в машину и уехал.