БАЙЯР. Люди не бывают одиноки. Все мы — участники исторического процесса. Может, кое-кто этого и не знает, но пусть узнает, если хочет выжить.

ЛЕДЮК. Значит, все мы — только проявление каких-то общественных сил?

БАЙЯР (не зная, надо ли спорить). Да. Почему же нет?

ЛЕДЮК. И вы считаете, что это вам помогает? Поверьте, меня это очень интересует.

БАЙЯР. Мне это помогает потому, что это правда. Кто я для них лично? Разве они меня знают? Попробуйте подойти ко всему этому с личной меркой, и вы превратитесь в идиота. Со своей вышки вам тут ни в чем не разобраться.

ЛЕДЮК. Согласен. (Доверительно.) Но вот в чем трудность: как можно преодолеть свое «я»? Например, когда думаешь о пытках...

БАЙЯР (пытаясь следовать своим убеждениям). Я не скрываю, эта мысль и меня пугает. Но они не могут замучить будущее, это не в их власти. Человек создан не для того, чтобы быть рабом капитала. Что бы они ни делали, в душе я над ними смеюсь. Потому что победить они не могут. Это невозможно. (Теперь он подивил растущий в нем страх.)

ЛЕДЮК. Так что в известном смысле... вас здесь как будто и нет? Лично вас.

БАЙЯР. В известном смысле. Ну, а что в этом плохого?

ЛЕДЮК. Ничего, может быть, это наилучший способ, чтобы себя сохранить. Правда, обычно стараешься не допустить разлада с собой, быть и духом там, где твое тело. Кое-кому трудно выключить мотор, чтобы машина шла на холостом ходу. Но для вас, видно, это не проблема.

БАЙЯР (сочувственно). Вы думаете, человек можег быть собой в этом обществе? Где миллионы голодают, а немногие живут, как короли, где биржа поработила целые народы — как можно быть самим собой в таком мире? Я гну спину по десять часов в день за несколько франков, и я вижу людей, которые никогда палец о палец не ударили, а владеют всем миром... Разве мой дух может быть там, где мое тело? Нет, человек так не может. Он не мартышка.

ФОН БЕРГ. Тогда где же ваш дух?

БАЙЯР. В будущем. В завтрашнем дне, когда рабочий класс будет хозяином земного шара. Вот что меня держит... (Монсо.) А не чужая личность, взятая напрокат.

ФОН БЕРГ (широко раскрыв глаза, непосредгпкн но). А вы не думаете... простите меня... разве большинство фашистов не из рабочих?

БАЙЯР. Ну, конечно, пропаганда кого хочешь собьет с толку.

ФОН БЕРГ. Понимаю.

Короткая пауза.

Но в таком случае, разве можно на них полагаться?

БАЙЯР. А на кого же полагаться? На аристократов?

ФОН БЕРГ. Не слишком. Но на отдельных аристократов положиться можно. И на отдельных людей из народа.

БАЙЯР. Вы хотите мне сказать, что историю делают «отдельные люди»? Но разве нас арестовали как «отдельных людей»? Разве кто-нибудь из нас существует для них как личность? Историю определяет классовая борьба, а не личность.

ФОН БЕРГ. Да. Кажется, в этом-то и беда.

БАЙЯР. Какая же тут беда? Это факт. А человек радуется, осознавая факты.

ФОН БЕРГ (с глубокой душевной тревогой и желанием понять). Но ведь факты... Друг мой, а что, если факты ужасны? И всегда будут ужасны?

БАЙЯР. Как и деторождение, как и...

ФОН БЕРГ. Но там на свет появляется ребенок! А что, если ваши факты будут рождать только бесконечные, бесконечные беды? Поверьте, я счастлив, что вижу человека, лишенного цинизма; в наши дни так дорога способность верить. Но обращать свою веру на... общественный класс невозможно, просто невозможно, ведь девяносто девять процентов фашистов — обыкновенные рабочие.

ФОН БЕРГ (с безотчетным волнением, словно решение этого вопроса определяет его судьбу). Но кому же нельзя задурманить голову? Разве не в этом... вся суть? Только личностям. Вы не согласны?

БАЙЯР. Вы же умный человек, князь. Неужели вы верите, что пять, десять, тысяча, десять тысяч честных и мужественных людей — это все, что стоит между нами и всеобщей гибелью? Неужели вы думаете, что мир висит на такой тонкой ниточке?

ФОН БЕРГ (растерянно). Да... это выглядит неправдоподобно.

БАЙЯР. Если бы я так думал, у меня не было бы сил войти в ту дверь. У меня отнялись бы ноги.

ФОН БЕРГ (помолчав). Да. Я никогда не пытался взглянуть на это так, как вы говорите... Но... вы действительно думаете, что рабочий класс сможет?..

БАЙЯР. Он уничтожит фашизм потому, что фашизм ему враждебен.

ФОН БЕРГ (кивнув). Но в таком случае все становится еще более загадочным.

БАЙЯР. Я тут никакой загадки не вижу.

ФОН БЕРГ. Да они боготворят Гитлера!

БАЙЯР. Что вы! Гитлер — порождение капитализма

ФОН БЕРГ (с глубочайшей горечью и тревогой). Но они его боготворят! Мой повар, мои садовники, мои лесничие, шофер, егерь — все они фашисты! Я видел, как оно их захватывает — преклонение перед этим проходимцем, моя экономка видит его во сне, он» бредит им наяву! Я видел это в своем собственном доме. Вот вам факт, чудовищный факт. (Сдерживая волнение.) Вы меня извините, но я не могу относиться к этому спокойно. Я восхищен вашей способностью верить. Всякая вера в чем-то прекрасна. Но я знаю, что ваша вера покоится на ошибочной основе, и это меня страшно тревожит! (Тихо.) Я лично не могу радоваться фактам, они слишком безнадежны. Немцы его обожают, он для них соль земли... (Глядя в пространство.) Обожают.

Из кабинета доносится взрыв смеха. Князь, как и все, смотрит на дверь.

Странно, если бы я не знал, что там есть французы, я бы сказал, что это ржут немцы. Но, как видно, хамство — не свойство какой-нибудь одной нации.

Дверь отворяется. Из кабинета, смеясь, выходит ФЕРРАН.

Смех внутри стихает. Ферран машет в кабинет на прощанье рукой и закрывает за собой дверь. Улыбка сходит с его лица. И когда он проходит мимо Официанта, он бросает взгляд на дверь, наклоняется и что-то шепчет Официанту на ухо. Все остальные за ними наблюдают. Ферран идет к выходу. Официант хватает его за передник.

ОФИЦИАНТ. Ферран!

ФЕРРАН (отталкивая его руку). Что я могу сделать? Я же тебе сто раз говорил, чтобы ты уехал! Скажи, что нет. (Заплакав.) Ну, скажи, что нет!

Поспешно уходит, вытирая слезы передником. Все смотрят на Официанта, который неподвижно уставился перед собой.

БАЙЯР. В чем дело? Говори. Ну, давай, я ведь следующий, что он сказал?

ОФИЦИАНТ (шепчет, с расширенными от ужаса глазами). Это совсем не на работу.

ЛЕДЮК (наклонившись, чтобы лучше слышать). А куда?

ОФИЦИАНТ. У них печи.

БАЙЯР. Какие печи?.. Говори! Что это за печи?

ОФИЦИАНТ. Он слышал, что говорили сыщики, они только что заходили выпить кофе. Людей сжигают в печах. Это совсем не на работу. В Польше они сжигают людей.

Молчание. Долгое время его никто не прерывает.

МОНСО. Это самая идиотская выдумка, какую я слышал в жизни!

ЛЕВО (Официанту). Но ведь если у человека настоящий французский паспорт... В моем паспорте не сказано, что я еврей.

ОФИЦИАНТ (громким шепотом). Они проверяют, сделали ли вам обрезание.

Мальчик вскакивает, словно ужаленный. Дверь кабинета отворяется. Выходит КАПИТАН ПОЛИЦИИ и делает знак Байяру. Мальчик поспешно садится.

КАПИТАН. Можете войти.

Байяр встает, напускает на себя бравый до нелепости вид Но, подойдя к Капитану, говорит с подлинным достоинством.

БАЙЯР. Я старший электромонтер на железной дороге. Вы, может, капитан, сами видели меня в мастерских. У меня броня первой категории.

КАПИТАН. Входи.

БАЙЯР. Вы можете справиться у министра путей сообщения Дюкена.

КАПИТАН. Ты еще будешь меня учить?

БАЙЯР. Нет, но всякому полезно послушать добрый совет.

КАПИТАН. Иди!

БАЙЯР. Иду.

Байяр решительно входит в кабинет. Капитан идет за ним следом и прикрывает дверь. Долгое молчание. Потом Монсо старательно разглаживает складку на полях своей фетровой шляпы. Лебо с ужасом разглядывает свои бумаги и потирает бороду тыльной стороной руки. Старый еврей поглубже заталкивает свой узел под ноги. Ледюк вытаскивает полупустую пачку сигарет, хочет вынуть одну, потом молча встает, обходит арестованных и угощает всех. Лебо берет сигарету. Они закуривают. Из соседнего дома доносятся тихие звуки аккордеона, наигрывающего модную песенку.