Я родилась в 1912 году в одном из маленьких городков, расположенных на севере Италии, получила среднее образование и окончила университет по филологическому циклу. Когда началась война, я вынуждена была на время оставить работу по специальности (в тот год я была уже замужем и у меня были дети), покинуть город и переселиться в одну из деревень в долине реки По. Мы долгое время жили среди крестьян. Их жизнь послужила мне материалом для создания первой повести — «Операнда», увидевшей свет в 1954 году.

В настоящее время я живу в Парме, преподаю в школе, воспитываю своих детей и пишу новую книгу о молодежи.

С детства я мечтала заниматься журналистикой, потому что эта профессия помогает много видеть, помогает узнавать и рассказывать людям правду. Однако на этом поприще я сделала немного, что объясняется весьма просто: у нас в стране большинство газет — частные, и правду можно рассказать только на страницах тех газет, которые поставили себе целью писать о ней.

Несколько лет назад у меня возникла потребность рассказать людям правду о жизни низших слоев городского населения, то есть о той части нашего общества, для которой характерна и материальная и моральная нищета; в этой среде можно встретить и мелких воров, и проституток, и ничтожных людишек, живущих различными махинациями. Эта часть общества живет, забытая всеми, из последних сил борясь за свое существование; о жизни ее мы узнаем главным образом из уголовной хроники, которую каждый день печатают наши газеты.

«Переулок Солнца» — это не крупное социальное полотно, а скорее эскиз к картине жизни городских низов. Старые уголки города, подобные описанному в книге, постепенно исчезают благодаря социальному развитию и безжалостно стираются с карт городов, уходя в прошлое, чтобы освободить место для широких улиц и благоустроенных домов.

Однажды я случайно забрела в один из таких вот старых переулков городской окраины и вернулась оттуда с чувством ужаса в душе. Однако любопытство оказалось сильнее, и я стала частенько наведываться в этот район города, часами просиживая в маленьком кабачке, наблюдая за постоянными посетителями и прислушиваясь, к их беседам.

Скоро я уже знала по именам завсегдатаев кабачка, помогала им разрешать споры и убедилась, что у каждого из них не было такой заботы, о которой не знали бы все вокруг. Потом мне удалось познакомиться ближе с несколькими женщинами переулка и проникнуть в один из его дворов.

Но в это время заболела моя мама, и я целиком отдала себя уходу за ней. Для меня наступили страшные, полные отчаяния месяцы, и я забыла о своих новых друзьях из мрачного переулка на окраине, У моей матери был рак — она умирала. Но в эти дни она терзалась только одной мыслью, что я, проводя дни и ночи у ее постели в больнице, не имею времени для литературной работы.

А я чувствовала себя совершенно опустошенной. Где-то очень близко, совсем рядом со мной была смерть, смерть медленная, мучительная и неотвратимая, которая ежеминутно грозила поразить самого дорогого для меня человека. И все-таки именно в эти дни пришлось найти в себе силы взяться за перо.

По ночам при свете ночника, где-нибудь в дальнем углу комнаты, в которой находилась моя мать, я, глотая слезы, писала веселые, комические сценки из жизни обитателей того самого мрачного переулка, с которыми я познакомилась несколько месяцев тому назад.

На заре я на пару часов уходила из больницы и бежала домой, чтобы умыться, посмотреть, как живут без меня мои дети, поспешно отстукивала на машинке те несколько страниц, которые мне удавалось написать за ночь, и, захватив их с собой, снова бежала в больницу. Там я отдавала только что отпечатанные страницы матери.

Мать читала медленно, потому что очень быстро уставала, но к вечеру она все-таки прочитывала то, что мне удалось написать за ночь, и я часто слышала, как она смеялась. Она говорила мне, что в юности ей тоже приходилось бывать в таких уголках города, и с удивлением отмечала, что время как будто совершенно не коснулось убогой жизни этих окраинных районов.

«Вот посмотри, — говорила она мне, — ты пишешь всего-навсего маленькие отрывочки, наброски, но все равно читатель получает верное представление о самом главном — о человеческой солидарности, о готовности этих людей оказать друг другу посильную помощь. Это похоже на то чувство, которое испытывает человек, идущий по голым полям мимо голых деревьев. Он смотрит на омертвевшую природу, но уже ощущает приближение весны. Она всюду, наступающая весна, она дремлет в корнях растений, прячется за высоким облаком, она везде. Так же и в том уголке мира, о котором ты пишешь. В нем столько человечности… Эта глубокая человечность чувствуется даже в ссорах и маленьких личных заботах этих людей»

Моя мать умерла весной. За несколько дней до ее смерти я перестала писать, потому что она уже не в силах была прочитать ни строчки.

Почти два года я не дотрагивалась до этих страничек. Но однажды решила закончить начатую работу, переработать, углубить, написанное раньше. Но… не смогла.

Напрасно я искала в глубине души какие-то смягчающие обстоятельства. Их не было. Был только один факт — я просто не могла. Мне казалось, что в том мире, который я когда-то увидела и узнала, не осталось больше ничего, что могло бы меня заставить снова почувствовать то человеческое тепло, которое исходило от его обитателей, от нищеты, окружавшей их, от тех лохмотьев, которые они вывешивали сушить у себя во дворе.

Я собрала разрозненные страницы и решила оставить их в том виде, в каком они появились у меня из-под пера, добавив только несколько заключительных сцен, рассказывающих о гибели маленького мирка, — ограниченного одним двором.

Однако гибель этого мирка не могла остановить весну. Весна вступала в свои права, сопровождая моих юных героев, которые ушли из старого переулка, и их путь лежал к новой жизни, не похожей на ту, которая окружала их раньше, к новому сознанию, рожденному опытом старой жизни.

Таким образом, эта книга — «Переулок Солнца» — осталась такой, какой писалась в те ужасные ночи. И я никогда не стану, да и не смогу изменить в ней ни строчки, потому что боюсь заглушить то дыхание жизни, которое встречало меня в мрачных домах и в сердцах бедных обитателей старого переулка.

Сильвия Маджи Бонфанти

Нунция открыла окно и толкнула ставни. Они распахнулись, хлопнув о ветхую стену, и с нее посыпалась старая штукатурка. Закалывая в пучок свои густые волосы, прачка высунулась наружу, осмотрела двор, потом взглянула наверх, туда, где кусочек неба, словно голубая эмалевая крышка, прикрывал темную коробку двора, и решила, что день будет ясный и можно высушить белье.

У окна с засученными рукавами и болтающимися по бокам подтяжками стоял сосед — учитель на пенсии и, внимательно глядя в зеркальце, висящее на оконной скобе, намыливал кисточкой лицо.

Нунция громко поздоровалась, но учитель, поглощенный своим занятием, не расслышал и продолжал бриться. Женщина окинула взглядом окна напротив — все они были еще закрыты.

— Их милость синьора еще спят, — усмехнулась Нунция. — Синьора! Хотела бы я знать, откуда этот каторжник берет денежки, — добавила она про себя.

— … день, Нунция! — донесся из глубины расположенной напротив комнаты веселый голос, и Йетта, маленькая, беленькая, в черной сатиновой сорочке, появилась в окне, взяла е подоконника бутылку молока и махнула прачке рукой. Нунция поспешила ответить на приветствие в надежде немножко поболтать, но Йетта уже исчезла.

Во дворе не было ни души. Разочарованная Нунция собиралась уже отойти от окна, как вдруг на нее посыпался целый дождь хлебных крошек. Изогнувшись змеей, она быстро взглянула наверх как раз в тот момент, когда в верхнем окне исчезал край скатерти.