— Вещи распакую! — Хохочет Санни.

Хохочет Хаффлпафф. Хохочет Райвенкло. Заходится восторженным воплем Гриффиндор. Санни попадает в тесное кольцо объятий и поздравлений. Я стою у стены и мучительно пытаюсь справиться с колючим комом в горле.

— Скорпи!

Выпутавшись из настойчивых рук, Санни идет прямо ко мне, студенты расступаются перед ней, как перед сошедшей на землю олимпийской богиней.

— Скорпи… — Сияющие глаза, моя рука оплетена тонкими прохладными пальчиками. — Есть унижение, которое возвышает.

Устным выговором Санни, конечно же, не отделалась. В качестве наказания она получила месяц отработок у завхоза и запрет идти на Рождественский бал. Правда, ее это обстоятельство, похоже, совсем не расстроило. «Не до жиру, быть бы живу!» — смеялась она, когда я вздумал было ей посочувствовать. Думаете, она стала осторожнее? Щаз! Продолжала внаглую дымить на своем любимом подоконнике в Восточной башне. Отчитывать ее было бесполезно, взывать к здравомыслию — тоже.

Филч, кстати, отказался от ее отработок на четвертый день. Причина осталась тайной, но, зная природную неуклюжесть Санни и ее легкомысленное отношение к любого рода обязанностям, я мог предположить, что она устроила в филчевском хозяйстве натуральный погром. Завхоз обходил ее, как зачумленную, и только злобно зыркал исподлобья.

Что же до меня… Я приобрел в школе статус вроде неизвестной величины в арифмантическом уравнении. После выходки у кабинета директора отношение окружающих ко мне в очередной раз поменялось. Мои несчастные соратники по слизеринскому фронту не перенесли моего позора, и теперь демонстративно сторонились, обдавая ледяным презрением. Мне, по большому счету, было наплевать. В тесные отношения с кем-либо из них я и так вступать не собирался, а уж по температуре презрения сам мог бы давать мастер-классы. Некоторые навыки Малфои получают с рождения.

Зато гриффиндорская ненависть поутихла. Верно говорит правило — если в одном месте убыло, в другом столько же прибавляется. В целом, их нынешний настрой можно было назвать настороженным: так смотрят на обезьяну с навозной бомбой — никогда не знаешь, куда она ее бросит. А в частности, в глазах обоих Уизли мелькало еще и любопытство. Такой интерес исследователя, обнаружившего вдруг, что обезьяна умеет не только ловить блох, но и метать навозные бомбы.

Барсуки же возвели меня в ранг национального героя. Конечно, это льстило. Но самый существенный плюс их отношения состоял в том, что я теперь мог в любое время дня и ночи приходить в их гостиную и проводить там столько времени, сколько заблагорассудится. Привилегию я оценил по достоинству. Гостиная Слизерина по понятным причинам стала для меня не тем местом, где можно спокойно отдохнуть или позаниматься. Правда, уроки я готовил преимущественно в библиотеке, а вот за отдыхом неизменно шел к барсукам и ждал Санни. Как-то раз я даже заночевал у них на традиционно райвенкловском диване, когда мы с Санни заговорились до полуночи. Возвращаться в неприветливую и холодно-мрачную слизеринскую гостиную в тот вечер было особенно мучительно, да и перспектива напороться на Филча вовсе не радовала…

А Рождественский бал неумолимо приближался. Как и перспектива идти на него в гордом одиночестве. Нет, я нашел бы себе пару даже среди слизеринок, несмотря на мой остракизм. Все-таки я Малфой. Пошли бы на бал как миленькие, не со мной, так с моей фамилией. Но, приглядываясь к разным девчонкам, я оценивал их лишь по одному критерию: кого из них Санни пригласила бы к себе в субботу. По всему выходило, что никого. И болтаться бы мне на балу, как дерьму в проруби, если бы не моя способность оказываться в неподходящее время в неподходящем месте и нечаянная возможность подслушивать чужие разговоры.

Я искал Санни. В хаффлпаффской гостиной сказали, что она пошла гулять по замку, а это могло значить только одно: она опять курит в Восточной башне. Поднимаясь по крутым ступеням, я услышал голоса — и рефлекторно замер. Эх, шпион поневоле…

— … И хоть бы одна сволочь пригласила на бал! — Это Роза. — Санни, я что, уродина?!

— Да ну тебя, Роз! Просто ты дочь своей матери. Все хотят тебя пригласить, но боятся профессора Грейнджер и твоих братьев. И Поттер за тебя голову любому оторвет, если что не так.

Чую запах сигаретного дыма. Курит, зараза…

— Если б ты знала, как мне это все осточертело! Мало того, что я должна учиться лучше всех, раз я — дочь Гермионы Грейнджер, так еще и ни один нормальный парень ко мне не подойдет без оглядки на мою героическую матушку…

Санни делает «пуффф-пуффф-пуффф», это значит, она пускает дым колечками.

— Роз, посмотри на это с другой стороны. Если они боятся — на фига тебе такие нужны? Вот найдешь того, кто не испугается, тогда и будет разговор.

— Да нету таких.

— Да есть! — Собственный голос кажется мне чужим и чересчур нахальным. Впрочем, мне положено нахальство, я — Малфой.

Девчонки вздрагивают от неожиданности и поворачиваются ко мне. Санни — с улыбкой, а Роза — вытаращив глаза и разевая рот, как рыбка гуппия.

— Мисс Уизли, я прошу Вас оказать мне честь сопровождать меня на Рождественском балу! — Я склоняюсь в церемонном поклоне, стараясь не рассмеяться, уж больно потешно выглядит изумленная Роза.

Впрочем, она быстро пришла в себя — дочь Грейнджер, как-никак.

— Да уж, действительно честь, — криво усмехается Роза. — А что? «Пощечина общественному вкусу», так ты говорила?

Санни согласно кивает, и Роза спрыгивает с подоконника.

— Так и быть, Малфой. Я пойду с тобой на бал.

Я поймал ее руку и легонько коснулся губами тонких подрагивающих пальцев. Этикет еще никто не отменял.

Роза иронично вскинула брови, прошептала: «Докатилась!», и пошла прочь из башни. Я обернулся к Санни:

— «Пощечина общественному вкусу» — это она про что?

Санни сделала последний «пуффф» и затушила окурок о стену:

— Был такой русский поэт, Маяковский. Называл свои стихи «пощечиной общественному вкусу».

В другое время я бы непременно расспросил про русского поэта, но сейчас мои мозги были заняты другим.

— Ну и как ты думаешь, я за такую пощечину по шее не получу?

— А это зависит от того, останется ли довольна Роза.

Определенно, смех Санни — это лекарство от всех сомнений. Роза останется довольна, не будь я Малфой!

Пощечина удалась.

Наше с Розой триумфальное шествие через Большой зал было достойно упоминания в «Истории Хогвартса». Перед нами молча расступались, за нашими спинами потрясенно перешептывались.

— Мальчишки, челюсти подберите! — Негромко скомадовала Роза, когда мы проходили мимо ее братцев.

— Роз, ты спятила?! — прошептал в ответ Ал.

Если кто и спятил, так это я. Скорпиус Малфой ведет на Рождественский бал Розу Уизли. Хотя нет. Скорпиус Гиперион лорд Малфой и Роза Уизли, дочь Героев войны. Так гораздо лучше.

Справедливости ради надо сказать, выглядела Роза потрясающе. Она и в обыденной жизни была вполне себе ничего, а тут превратилась в настоящую королеву. Не иначе, ее матушка постаралась. Я мало что понимаю в женской моде, но декан Гриффиндора считается у хогвартских девчонок эталоном вкуса. Помнится, когда я упомянул об этом при отце, он долго хохотал: Гермиона Грейнджер в его рассказах всегда была гриффиндорским пугалом, перемазанным чернилами и со шваброй на голове. Верилось в это с трудом. Вон она стоит вместе с Поттером, непроницаемо-холодная, гордая, безупречно элегантная. Взглянула на явление дочери под руку с главным слизеринским гадом — и бровью не повела. Выдержка у нее что надо, впору поучиться. А вот у Поттера, по-моему, аж очки вспотели. Он несколько секунд таращился на нас, словно увидел призрак Вольдеморта, а потом склонился к Грейнджер и что-то прошептал ей на ухо. Ответная улыбка Героини войны оказалась грустной…

Дальше я никого не разглядывал — объявили первый тур вальса. Мы с Розой откружили протокольный танец, после чего чопорно раскланялись и разошлись в разные стороны. Уизли танцевала весьма сносно, и я бы даже получил удовольствие, если бы посреди вальса в моем мозгу не вспыхнуло: «Санни!» Мы тут веселимся и чревоугодничаем, а она небось курит в Восточной башне с гитарой в обнимку, и хорошо если не плачет!