Когда Кетту надоедала разделительная полоса, она перебиралась ко мне на колени и засыпала. И я рассказывал ей о том, что скоро мы поедем в тайгу, и я покажу ей свои самые любимые места, которые и она, наверное, тоже полюбит. Рассказывал, как мы будем охотиться на уток, глухарей и соболей. А может, добудем оленя или сохатого. Кетту спала и слушала меня во сне, насторожив свои острые рыжие уши.

Во время стоянок у придорожных кафе мы с Кетту пользовались успехом у молодых и красивых женщин. Они по-детски восхищались маленькой очаровательной и темпераментной рыжей лисичкой, путешествующей на грузовике с интересным мужчиной. Пытались пригладить и приласкать рыжую обаятельную собачку, уделяя при этом немного женского внимания в виде улыбок и комплиментов и её хозяину.

После Большого Невера мы свернули на федералку М-56. Пошла грунтовая дорога. Кетту в недоумении смотрела то на меня, но на нижнее окно двери, удивляясь куда подевалась разделительная полоса, на которую так интересно было смотреть. А потом, догадавшись, что дорожной разметки больше скорей всего не будет, снова перебралась ко мне на колени и не слезала с них уже да самой Тынды.

Домой мы приехали в час ночи.

Утром москвичка Кетту впервые познакомилась с тайгой. Тайга начинается в пяти шагах от моего крыльца. Кетту обнюхивала каждую травинку и каждый сухой листок. Особенно ей нравился запах цветущего рододендрона. Она могла долго нюхать то один, то другой цветок с понравившегося куста. Или просто сидела и любовалась как розово-фиолетовые бутончики колышутся на ветках при дуновении ветра. Ну истинная дама, что с неё взять…

Если замечала, что кто-то идёт по дороге, между нашим домом и тайгой, Кетту настораживала свои острые ушки, ещё туже закручивала хвост в кольцо. И вставала в такую изящную стойку, что весь её вид как бы говорил гордо: «А вот полюбуйтесь, какая я красивая!»

Гуляли мы не так много, как хотелось бы. Хоть мы и находились на самом краю города, и тайга тут была чистая, я всё же боялся, что Кетту подхватит какую-нибудь заразу. Ведь ни одной прививки у неё ещё не было. В её ветеринарном паспорте была назначена дата, до которой оставалось ещё два дня.

Дома Кетту сразу поняла где ей отведено место и спала только там. Поскольку она была ещё маленькой, ей разрешалось в доме делать всё что угодно и находиться где угодно, кроме дивана. Если Кетту запрыгивала на диван, я подходил и ругал её. Она делала обиженные глаза, опускала голову и уходила на своё место за диван. Но вскоре она саму себя раззадоривала какой-нибудь из своих игрушек и забывала обиду.

Игрушек у неё было три: самая большая – тряпочная кукла Спанч Боб, которую Кетту принимала, видимо, за странное и нелепое животное и теребила, катала и швыряла её по комнате безжалостнейшим образом. Причём, если собаке надоедала пассивность Спанч Боба, она подбегала ко мне и требовала, чтобы я «оживил» игрушку. Тогда я брал многострадального мультперсонажа в руку и как бы выглядывал им то из-за дивана, то из-за кресла. Кетту такая игра очень нравилась. Она начинала возбуждённо поскуливать и вилять хвостом, после чего стремительно бросалась на беднягу Боба. Но не тут-то было. Инертный квадратный толстячок превращался вдруг (не без помощи хозяина) в гиперактивное существо, и схватить его становилось не так-то просто. Счастливая и довольная Кетту азартно бегала за неуловимым Бобом пока, наконец, мне не надоедала игра. Тогда я отдавал американского героя в её полное распоряжение. А Кетту, счастливая что ей всё-таки удалось перехитрить и схватить неуловимого Спанч Боба, принималась его теребить с удвоенной силой.

Ещё у Кетту был Микки Маус и жёлтый теннисный мяч. Мяч мы любили катать друг другу. Кетту быстро научилась этой игре. Я несильно катил мяч в её сторону, она лапой толкала его ко мне…

IV

На четвёртый день Кетту заболела.

Вечером я собирался ненадолго съездить на охоту, был последний день весеннего сезона, который я в большинстве своём пропустил, посвятив время своей маленькой лайке. Но собачка встретила меня с работы вяло, она почти не играла. Не хотела есть. Мы немного покатали мяч друг другу и она уснула. Ночью Кетту не просыпалась, как это делала обычно (ведь она ещё не успела свыкнуться с часовыми поясами и жила по московскому времени).

Утром я заметил у собаки гнойные выделения из глаз. Гулять Кетту отказалась. В лесу она свернулась в клубок и заснула.

Ко всему прочему заболела ангиной жена, у неё поднялась температура, и отекло горло.

Работа в нашей фирме построена так, что кто-то из нас всегда должен находиться там. Клиенты платят нам деньги, и мы не можем их подводить. В бизнесе никого не интересуют болезни. В бизнесе нельзя пропускать работу даже по уважительной причине.

Решили, что я поеду на работу на автобусе, а Юлька пока останется дома. Через пару часов она возьмёт собаку, заедет за мной на грузовике, и мы быстро съездим в ветеринарную больницу. После чего они вернутся домой, а я в офис.

Отёчный с похмелья ветеринар поставил Кетту диагноз энтерит и сделал три внутримышечные инъекции.

В двенадцать часов дня Кетту вырвало желчью. Жена сказала мне это по телефону, и мы решили, что после обеда она отвезёт её снова в ветеринарку. Потому что, скорее всего, у собаки не энтерит, а чумка.

И тут я вспомнил про клеща, которого Кетту привезла на себе из Москвы. Я попросил рассказать об этом врачу. Клещ мог быть заражён пироплазмами. И тогда у собаки пироплазмоз.

После обеда в больнице был уже другой врач. Он отверг наше предположение о пироплазмозе и решительно заявил, что у щенка чумка. Он ввёл собаке еще два внутримышечных укола и один внутривенный. Жене он дал шприц, наполненный лекарством, которое нужно было ввести в двенадцать часов ночи.

Я ни разу не ставил уколы собакам. В детстве у меня были две лайки Умка и Рэда. Они часто приносили щенков, которые, бывало, болели чумкой. Но я лечил их народным средством – водкой, я никогда не ставил им уколы.

Всю необходимую информацию о том, как правильно сделать внутримышечную инъекцию, я почерпнул вечером из интернета. И ночью успешно поставил Кетту первый укол.

По рекомендации врача мы закапывали собаке глаза стрептоцидовыми каплями и поили отваром дуба и ромашки.

Под утро, Кетту, не смотря на прошлые запреты, забралась всё-таки к нам на диван. Я не стал её прогонять. И остаток болезни собака провела на диване.

На следующий день я снова поехал на работу на автобусе, оставив грузовик жене, чтобы она утром отвезла собаку на уколы. Ни жене, ни собаке не стало лучше.

Вечером Кетту ходила с трудом, при этом она сильно шаталась из стороны в сторону и предпочитала лежать. Еду собака категорически отказывалась принимать. Выделения из глаз и рвота прошли. Но в моче появилась кровь. И опять у нас возникли сомнения по поводу правильности поставленного врачом диагноза.

На третий день жене стало лучше, температура прошла, утихла боль в горле.

Но Кетту окончательно слегла и больше уже не вставала. Она всё время дремала на диване. Жена на всякий случай подложила под неё пелёнку, сделанную из старой простыни, и укрыла тёплой шалью. Кетту ни разу не сходила в туалет под себя. Если вдруг ей хотелось по маленькому, она начинала поскуливать и тогда жена брала её на руки и подносила к полу, на который стелила тряпочку. Кетту делала на тряпочку все свои дела и снова немного поскуливала, давая понять, что её нужно возвращать на диван. Вечером мы сделали собаке массаж, опасаясь пролежней и думая, что хоть немного приведём её мышцы в тонус.

В тот вечер я понял, что собака умрёт.

На четвёртый день Кетту стало ещё хуже. Мордочка её потеряла былую привлекательность и шарм. С виду Кетту была похожа на взрослую собаку. Болезнь состарила и изуродовала её. Но чёрные огромные глаза оставались всё теми же глазами маленькой лисички. Только взгляд стал не радостный и лукавый, как раньше, а умный, пронзительный и почему-то виноватый. Мне казалось, что она как бы говорит мне: «Ты так долго меня ждал, так радовался, а я взяла и заболела». И тогда я говорил Кетту: «Маленькая моя девочка, ты ни в чём не виновата. Это просто болезнь. Мы вылечим тебя и осенью пойдём охотиться на глухарей. У нас впереди вся жизнь и столько интересных охот».