Надвигающаяся глотка–тоннель с горящим внутри светом неугасающего факела смотрелась ужасно завораживающе.

 Первым опомнился дед Зимарь.

 - Ковер, вверх, вверх, вверх!!!..

 И ковер, как диплодок из асфальтового озера, стекая ручьями черной жидкости и борясь с неоткрытым еще, но уже навязчивым поверхностным натяжением, медленно стал подниматься вверх.

 Акула, клацнув всеми своими тремястами зубами — кошмар стоматолога — чуть пониже безвольно свисающих ног волшебника, пронеслась мимо.

 - УР–РА–А–А!!! — раздался громовой лукоморский клич над черной гладью озера.

 - Ур–р… — представителям прочих народностей подхватить его не удалось.

 Ковер, повисев задумчиво в воздухе несколько секунд, также тяжело, как поднимался, опустился обратно на поверхность воды.

 И акула снова пожалела, что рыбы не разговаривают.

 Уж она–то бы этот клич поддержала сейчас с удовольствием.

 Но вместо этого она смачно изобразила хвостом фигуру высшего подводного пилотажа и быстро пошла на третий — последний заход.

 Теперь у ее увертливого позднего ужина (или раннего завтрака?) вариантов не оставалось.

 Но оставался специалист по волшебным наукам.

 Так и не решив, что ему сначала сделать — утонуть или замерзнуть, Агафон меланхолично оторвался от созерцания своей невеселой дилеммы и решил разлепить сомкнувшиеся уже навечно, как он полагал, очи и посмотреть, из–за чего там у внешнего мира разгорелся такой сыр–бор.

 И первое, что он увидел — гигантскую разверстую пасть повышенной зубастости с горящим в глотке огнем, несущуюся прямо на него.

 Агафон заорал, хотя еще мгновение назад мог поклясться своей быстро подходящей к концу карьерой волшебника, что сил у него не осталось даже на шепот и, размахнувшись, зашвырнул свой драгоценный мешок в эту пасть, прямо в огонь.

 Акула подавилась, закашлялась, отхаркивая волшебное пламя, попыталась выплюнуть бесценный мешок чародея, но он зацепился за третий ряд клыков, и ей больше ничего не оставалось делать, как раздраженно впиться в него всеми имеющимися в наличии зубами и попытаться разжевать…

 Раздался взрыв.

 Иванушке снилось, что он снова лежит на стеллийском песочке у моря, и раскаленное добела солнце старается — наяривает, чтобы прожарить его до костей, чтобы хватило тепла до конца самой длинной и суровой лукоморской зимы…

 Но ведь они только что тонули в ледяных водах какого–то не отмеченного ни на одной карте горного озера в стране Костей!..

 Это приснилось, наверное, в кошмаре… Сейчас он проснется, и гости на свадьбе Мими и Ирака посмеются над ним, что он опять забыл надеть шляпу и снова обгорел…

 Нет, они точно тонули в этом ужасном озере — совершенно правильно его не открывали, такие озера не имеют права на существование! — и громадная волосатая акула хотела их проглотить!..

 Волосатая акула… Какая нелепость… Всем известно, что волосатых акул не бывает… Еще одно подтверждение того, что это был глупый сон…

 Нет, сон — это Стелла, а царство Костей — это самая настоящая явь, и они потерпели коврокрушение над этим холодным безымянным озером!..

 Так вот значит, какая бывает смерть от переохлаждения… Как тепло и приятно… Спать… спать… спать… спать…

 Нет, не спать! Сенька в беде, и я должен спасти ее!!!

 При мысли о разлюбезной Серафиме Ивана подбросило, как катапультой, он мгновенно растопырил изо всех сил глаза и закрутил головой, стараясь понять, что из того, что ему только что пригрезилось, сон, а что — суровая действительность.

 Вокруг было темно и жарко.

 Другого источника света, кроме луны, просвечивавшей мутно сквозь тучи, зависшие над вершиной соседней горы, не было, но и его было достаточно, чтобы определить, что на благословенную стеллийскую природу это похоже не больше, чем дырочки, прорезанные в воротниках вамаяссьских сорочек — на настоящие шантоньские кружева.

 Была жара, был песок, но на этом сходство заканчивалось.

 Хотя, нет, пришел к выводу Иван, налетев в темноте на что–то шершавое, лохматое и деревянное, оказавшееся при ближайшем ощупывании небольшой пальмой.

 Откуда бы она тут ни взялась, тут же решил он, пальма — это хорошо. И лукоморец, не решаясь более продолжать разведку местности на ощупь, нарезал мечом коры, надергал–нарубил методом слепого подпрыгивания листьев и быстро, поминая в который раз добрым словом свою учительницу Серафиму, развел крошечный костерок — не для тепла — его тут было предостаточно — а для освещения.

 В его скупом свете он разглядел белую от мелкого песка равнину, теряющую свои границы во тьме, бессистемно утыканную кособокими мохнатыми пальмами, и темные неподвижные фигуры Агафона и деда Зимаря неподалеку.

 А на границе света и мрака чернела громадная стеклянная туша, по очертаниям похожая на злополучную шерстистую акулу, так и не успевшую попасть в Красную книгу.

 И даже в темноте было видно, или, даже, скорее чувствовалось, как она мощно излучала волны тепла.

 Магия, понял Иванушка.

 Агафон в последний миг скормил ей кусочек, который она не смогла переварить.

 Если захочет, он, наверное, сможет по возвращению в свою высшую школу написать еще одну профессорскую диссертацию — вряд ли хоть одно светило чародейских наук хоть когда–либо проводило эксперименты по разжевыванию и сожжению целого мешка волшебных предметов в магическом огне, горящем внутри ископаемой акулы.

 Ковра нигде не было видно, но это не значило, что и он был поглощен реакцией, превратившей горное озеро в стелийский пляж. Может, он отыщется попозже. Хотелось верить.

 Надо было будить друзей, определяться с географией, и продолжать путь.

 Царя Костей и его неумолимые беды никто еще не отменял.

 И тут царевич заметил, что костерок, подъев все запасы топлива, что он припас для него, стал хиреть и съеживаться. Желая нарубить еще коры, Иванушка махнул мечом по стволу, и едва успел увернуться от падающей пальмы.

 Что это было?..

 Он быстро раздул смятый ветками костер и кинулся к тому месту, где стояла пальма, и где сейчас находился ее остаток.

 Совершенно гладкий.

 Как будто спиленный.

 С человеческую ногу в самой толстой ее части.

 Пенек.

 Не может быть.

 Иван снова размахнулся, ударил мечом по пеньку, и даже не почувствовал, как перерубил его пополам.

 Все равно — не может.

 Он наклонился над поваленной пальмой — другие губить ему было жалко — и стал быстро и методично нарубать ее кругляшами, как колбасу для пикника, приговаривая при каждом ударе «Не. Мо. Жет. Быть. Не. Мо. Жет. Быть. Не. Мо. Жет. Быть…».

 Этого быть действительно не могло, однако, было.

 Их предки называли это «меч–кладенец». И сами немногочисленные мечи, и секреты их изготовления были безнадежно утеряны в веках, и вздыхающим от зависти потомкам остались лишь былины, предания, да рисунки в толстых фолиантах, изображающие сильномогучих богатырей былых времен, гордо позирующих художникам прошлого со своим прославленным оружием.

 И тут — меч–кладенец.

 У него.

 Вдруг.

 Не может быть.

 Он вспомнил, что еще ни разу не применял меч сержанта беды в деле. Были ли они все такие, или его меч приобрел это волшебное свойство, побывав в эпицентре магического взрыва — оставалось только догадываться. Пока. Пока не проснулся Агафон. Он должен знать.

 И Иванушка посмотрел в ту сторону, где видел раньше две лежащие фигуры.

 Фигуры были на месте. Правда, они уже не лежали, а стояли и во все вытаращенные глаза глядели на экзерцисы лукоморца.

 - Агафон! — кинулся к чародею царевич. — Ты не знаешь, у сержантов умрунов у всех такие мечи?..

 Маг медленно покачал головой.

 - Нет. У них мечи самые обыкновенные. Где ты этот взял?

 - Это тот, который мне дала болотница. Меч сержанта, помнишь? Черн… Постой, — Иванушка поднес меч поближе к огню. — Он уже не такой черный, могу поклясться чем угодно! Видите, он отливает синевой!.. Он не был таким!.. Я помню!.. И камни на рукоятки стали из черных синими!