В другой раз их накрыло лавиной, и им долго пришлось выкапываться из снега. Но, в конце концов, все завершилось,— они были у цели. Так думал Таргитай, которого мало заботила судьба золота грифов. Во всяком случае, в данный момент. И даже киммериец был с ним согласен в этом. Он во все глаза глядел на диковинный древний город, похожий на гигантский трехслойный пирог, лежавший у его ног.

— Ну, наконец-то!— довольно проговорил Конан.— Цивилизация! Я, конечно, варвар и не стесняюсь этого, но бесконечная глушь тоже порой надоедает. Мне до смерти охота побыстрее добраться до какого-нибудь завалящего кабака и вцепиться зубами в бок жареного барана, да приобнять смазливую деваху, не очень дорого берущую за услуги. А если при этом будет еще добрый кувшин вина, то я буду чувствовать себя лучше, чем сам Митра в своих небесных садах! Мне, пожалуй, хватит даже гирканской араки!

— Да, Конан,— рассмеялся Таргитай.— Ты и впрямь варвар, если тебя послушать! Хотя, впрочем, я и сам такой. Я сейчас готов забыть про корону, если передо мной поставят блюдо дымящегося мяса с лапшой и кувшин вина! Вяленая медвежатина мне надоела, я хочу баранины! Я все-таки степняк, Папай меня разрази, а не аргиппей из тайги!

— А как же твое кхитайское воспитание?— с иронией спросил у него Конан, садясь на землю и вытаскивая из сумы кожаный мешок с вяленым медвежьим мясом.

— После пяти лет, проведенных в степи,— небрежно усмехнулся Таргитай,— я вспоминаю свою прежнюю жизнь как далекий сон. От Кхитая у меня осталась память о моем незабвенном Учителе,— он благоговейно тронул мешочек на груди, где лежала статуэтка Тан У,— верный меч и умение стряпать. Вот отвоюю Хрустальный Трон и, клянусь Вечным Небом, Уту и Папаем, накормлю тебя такими лакомствами, от которых ты взвоешь от восторга. Салат из кальмаров! Мидии, маринованные с лепестками орхидеи, мозг обезьяны, выдержанный в настойке лотоса! Тонкая рисовая лапша, длинная, как хвост Небесного Дракона, сваренная с омарами и политая душистым соусом, сделанным из мускуса кабарги!

Конан с трудом прервал юного гурмана, не слишком вежливо сунув ему в рот здоровенный ломоть медвежатины. Таргитай тут же замолчал и стал работать челюстями с такой энергией, как если бы перед ним было самое изысканное блюдо с императорской кухни Летнего Дворца в Пайканге.

Молниеносно расправившись с последними кусками, друзья запили трапезу снеговой водой, не особенно сетуя на отсутствие вина, После чего оба растянулись на мягкой шкуре и стали отдыхать, разглядывая город и терпеливо ожидая наступления темноты, дабы проникнуть за стены незамеченными.

— Я, конечно, не помню аргаимских порядков,— заметил Таргитай,— ибо я был слишком мал, когда покинул родину. Но уверен, что попасть в город — дело совсем не простое. Насколько мне известно, высота стен превышает семь человеческих ростов, и на них полно стражи.

— Положись в этом деле на меня,— заверил его варвар,— не было еще ни одной стены, на которую не смог бы забраться Конан из Киммерии, и ни одного стражника, который ушел бы живым или здоровым после встречи с ним!— И киммериец беспечно почесал здоровенной пятерней всклокоченную гриву волос и бросил еще один взгляд — далеко не беспечный — на аргаимский пирог, в сердцевине которого неугасимо пылала свеча Зиккурата Уту...

... Отряд всадников, грозно бряцающих доспехами, возглавляемый самим начальником городской стражи, появился во взбудораженном палаточном поселке внезапно. Грузный Ипшак, облаченный в золоченую кольчугу и затейливый шлем, изукрашенный грифами и львами, гневно потрясал плетью и кричал, брызгая слюной:

— Всем немедленно разойтись!

Но толпа, распаленная речами отчаянного шамана, и не думала подчиняться приказам властей. Народ за считанные мгновения превратился в рычащую стаю волков, с ненавистью глядевшую на свору верных псов проклятого колдуна. В сторону стражников полетели камни и палки, раздались оскорбительные выкрики. А где-то в центре сборища продолжал вещать невидимый за плотно сомкнутым рядами людей мятежный шаман:

— Вот они, кровавые шакалы! Я знаю, их послал Заркум. Он выследил меня своей волшбой, он боится меня! Великий страх вкрался в его черную душу, я чувствую это! Дни тиранов сочтены! Раздавите их, люди!

Ишпака перекосило от этих слов... был ли то гнев или страх? Скорее, и то и другое сразу. Камень, гулко ударившись о его шлем, оставил уродливую вмятину в затейливом узоре. Глаза военачальника налились кровью. Он резко махнул кольчужной перчаткой, и закованные в сталь и бронзу всадники, ощетинившись пиками, с воинственным кличем врезались в толпу взбунтовавшихся людей. Началась кровавая бойня.

В обезумевших коней вцепились десятки злых рук. Они стаскивали стражников на землю, топтали их ногами и рвали их в клочья — ножами, топорами, ногтями, зубами. В руках у некоторых мятежников появились луки — и несколько воинов Заркума вскоре превратились в ощетинившихся дикобразов, Однако колонна всадников продолжала, подобно стальному тарану, упорно пробиваться к центру сборища — туда, где стоял, выкрикивая угрозы, шаман.

Ишпак, работая тяжелым бунчуком как палицей, проложил себе дорогу в толпе, но в тот момент, когда его закованная в сталь могучая рука протянулась к старику, стремясь схватить того за белые космы, шаман вдруг закричал диким голосом и бешено завертелся волчком. Он вращался все быстрее и быстрее, беспрестанно завывая, так что уши Ипшака заложило, а в глазах зарябило. Но вот вой резко оборвался... а на том месте, где только что был шаман, хлопнула нестерпимо яркая вспышка. Ишпак ослепленно заморгал, а когда зрение вернулось к нему, вещего старца уже нигде не было...

... Подобного унижения кичливому военачальнику испытывать еще не доводилось. Заркум клял его последними словами, точно ничтожнейшего из рабов. Мясистые уши Ишпака горели огнем, в груди закипала злоба, но он продолжал стоять, покорно склонив голову и потупя взор. Оставалось лишь надеяться, что чародей, зайдя слишком далеко в своем гневе, не превратит его в кучу золы. Однако обошлось. Немного поутихнув, Заркум презрительно развернулся спиной к провинившемуся военачальнику и небрежно процедил:

— А теперь иди и подготовь рапорт о победоносном разгоне мятежных толп твоими доблестными,— он нарочито подчеркнул это слово,— Серебряными Грифами. Его Величество примет тебя в самое ближайшее время. Но учти: о шамане — ни звука! Иначе...— он не докончил, но в наступившем молчании было столько угрозы, что Ишпак почувствовал, как волосы шевелятся у него под шлемом. Он понял, что аудиенция закончена, и, стараясь идти строевым шагом, удалился из кельи.

Заркум не обратил внимания на уход старого вояки,— его занимали гораздо более важные мысли.

«Пожалуй, солдафону вряд ли по силам найти поганого старца,— думал колдун,— дело попахивает магией. Похоже, это мой коллега по ремеслу, и к тому же довольно опасный. Ну что же, попытаемся разобраться с ним нашими скромными силами».

Встав с кресла, чародей подошел к одному из столов с амулетами и взял в руки невероятно древний череп, принадлежавший весьма странному существу. Череп был плоским и вытянутым — четыре искривленных клыка торчали по бокам почти крокодильей пасти, над широкими глазницами возвышались уродливые наросты, шипы и рога. Заркум взвесил череп на ладони и удовлетворенно хмыкнул. Затем, порывшись в многочисленных карманах, нашитых на широкий шелковый пояс, стягивавший его иссиня-черную, отороченную волчьим мехом тунику, извлек кусок синевато-зеленого, фосфоресцирующего мела.

Леденящим кровь голосом колдун протяжно, нараспев, произнес слова древнего заклинания:

— Хойла — Буридан — Ганиль — Аро — Сарат! Шабарот — Ахр — Заманг!

Он начертил на лбу черепа светящуюся пентаграмму.

После чего с размаху бросил череп на пол. Едва коснувшись каменных плит, череп раскололся на множество мельчайших осколков. И все эти осколки неожиданно засветились призрачным, зеленоватым светом. Раздалось шипение, казалось, что в келье плавится железо. Светящиеся осколки черепа превратились в лужицы переливающейся жидкости. Лужицы начали образовывать потоки, и вскоре множество переливающихся струй устремились к одной точке — к тому месту на полу, куда упал череп.