— Не скажите, Николай Иванович, — возразил Болотов. Он опасался метафизических разговоров. — Бывают такие люди, что их называть средоточием всех пороков следует, а не то что венцом создания. Вот я вам доложу. У меня в волости на мельнице поймали вора, а было их двое, люди видели. «Кто с тобой ходил?» — спрашиваю. Молчит. Я его пороть…

Новиков провел рукою по лицу. Болотов не заметил жеста и с воодушевлением продолжал:

— Чем только я его не сек — молчит. Наконец, после новой разделки назвал одного мужика. Взяли его — не признается. Порем — твердит, что напрасно. Я к моему вору. «Скажи, что соврал про мужика!» — «Ошибся, память худая. Не он это, а вот кто…» Что же вы думаете? Пять человек оговаривал, и все они на поверку невинными оказались. Тогда, боясь, чтобы непомерным сечением бездельника моего не умертвить, удумал я испытать особое средство — велел бросить его связанного в жаркую баню, кормить соленою рыбою, а воды не давать.

— И долго так страдал он, бедняга? — спросил участливо Новиков.

— На третий день выдал-таки товарища, бестия! Или другой вам приведу случай…

— Да, да, люди есть разные, — нетерпеливо прервал Новиков, — но мы рассуждаем не о вашем примере, а говорим некоторым образом философски, держим в виду род людской в целом.

— Ну, разве что в целом, — согласился Болотов. — А я вам доложу…

— Погодите, теперь я вам скажу, — перебил Новиков. — Итак, человек, люди. И нет ничего для нас приятнее и прелестнее, чем сами себе. Самое важное — наука познания самого себя. Мы хотим весьма уроненную на свете добродетель снова возвести на ее величественный престол, а порок, яко гнусное и человеческой природе противоречащее вещество, представить свету во всей его наготе. И об этом пишется в нашем журнале «Утренний свет». А тех, кто попирает свое достоинство и противится благородным побуждениям, врожденным у человека, мы наказываем бичом сатиры, однако наказание достается лишь порокам, а не особам, то есть личностям.

— Я понимаю, — сказал Болотов. — Сатира не на лица, а на пороки.

— Нравоучение, — продолжал Новиков, — есть наука, которая направляет нас, ведет к благополучию и совершенству, но предписывает и наши обязанности. Это первая, важнейшая и для всех полезнейшая наука, и больше всех ей должно научаться юношество. Стало быть, речь идет о практическом наставлении, которое мы обязаны носить в сердцах наших, а оно служит мерою поступков и освещает совесть.

— Совесть — это хорошо, — заметил Болотов.

— Вижу, вам наскучили мои рассуждения, — улыбнулся Новиков. — Но я почел долгом дать вам понятие о наших правилах — ведь нам предстоит вместе работать.

— Мое дело маленькое, — сказал Болотов, — присоветовать, как разводить хмель или удобрять землю под плодовый сад. Где уж тут прославлять добродетель!

— Каждому свое, — ответил Новиков, — с разных сторон просвещаем мы читателей, но за исправление их нравов все вместе ответствуем. Значит, по рукам?

— Я от сочинения журнала не отрекаюсь, если вы возьмете на себя печатание. Материи заготовлено у меня довольно.

— О, когда так, — воскликнул Новиков, — за чем же дело стало? Если угодно, мы теперь же можем приступить к обсуждению условий.

Новиков предложил назвать журнал по-другому, «Экономический магазин» вместо «Сельского жителя», и выпускать его приложением к газете «Московские ведомости» дважды в неделю, по одному листу.

— Хватит ли у вас материала?

— Об этом не беспокойтесь, — заверил Болотов.

— А сколько вы получали от Ридигера за свой труд? Двести? Так на первый случай можно положить четыреста, и за прибавкою дело не станет. Сверх того вам пятнадцать экземпляров каждого номера. И начнем с нового, 1780 года.

Новиков был деловым человеком. Он сразу понял характер Болотова, изрядного крючкотвора, расчетливого хитреца, но работника добросовестного, и подробно оговорил с ним все пункты соглашения. Болотов понял, что каждую статью он должен писать на отдельных листах и посылать Новикову, на волю которого оставлялось выбирать материал и располагать статьи в номерах журнала по своему усмотрению.

Болотов был очень доволен знакомством с Новиковым и замечал впоследствии, что журнал сделал его известным в своем отечестве именитейшим экономическим писателем. Он уехал в Богородицк, усердно принялся за работу, в неделю — он отличался трудолюбием — заготавливал статей на полтора-два месяца вперед и скоро обеспечил «Экономический магазин» статьями до конца года.

В следующий свой приезд в Москву Болотов прямо отправился к Новикову и был прошен обедать.

— И всегда, — прибавил Новиков, — если не будете куда званы, приезжайте ко мне щи хлебать. Я в Москве ныне обжился и свой стол имею.

Новиков квартировал на старом месте, при типографии, но в комнатах его убранства прибавилось и полки для книг были заменены шкафами. Хозяин устраивался надолго и прочно.

К обеду собралось несколько человек, в большинстве молодежь, переводчики и авторы из студентов университета. К Новикову относились они с отменным уважением и ловили каждое его слово.

На стол и вправду были поданы щи — Новиков предпочитал испытанную русскую кухню и не любил затейливых разносолов, — потом уха из ершей и два поросенка с кашей. Гости показали изрядный аппетит, и Болотову подумалось, что они, похоже, не каждый день обедали.

— Журнал ваш, — обратился к нему Новиков, — принят публикою благосклонно, и число подписчиков час от часу возрастает.

— Так по этой причине, — сказал Болотов, стараясь придать своим словам шутливый оттенок, — можно бы мне сколько-нибудь и прибавить? Ведь я один-одинехонек, должен писать на каждую неделю по два листа! Такой подвиг награды заслуживает.

— Я не прочь от того, — ответил Новиков, — и прибавлю вам пятьдесят рублей. За мной дело не станет. А вот о чем вас хочу спросить. Не могли бы вы перевести на русский язык одну книгу славного немецкого сочинителя? Я бы хотел печатать ее в виде ежемесячного журнала.

Новиков вышел в кабинет и принес книгу. Была она сочинения господина Тидена и содержала вечерние благочестивые размышления на каждый день года.

Посмотрев книгу, Болотов усомнился, сможет ли ее перевести, но решил все ж попробовать и взял книгу с собой.

По пути домой он зашел к Ридигеру. Прежний университетский книгопродавец держал теперь на Ильинке книжную лавку. Болотов оглядел полки, выбрал кое-что — он любил книги и охотно покупал их — и понемногу расспросил Ридигера о Новикове. Тот отзывался об арендаторе хорошо — типографское дело знает, сам учит рабочих, издает много, очень любезен, — только есть за ним нечто сумнительное. Масон!

— Николай Иванович масон? — с ужасом переспросил Болотов. — Как же я теперь буду?

Он слыхал о масонах. Таинственная секта со страшными обрядами. Да уж не случалось ли им пить человеческую кровь?

Болотов напугался. Но тут же сообразил, что уж год знает Новикова, ничего худого не видывал, за обедам у него едал поросят, а не человеческое мясо… Деньги же у Новикова настоящие, а выговоренные четыреста пятьдесят рублей весьма кстати. Расставаться с таким доходом Болотову не хотелось, да и журнал свой он любил…

— Будь что будет, — наконец проговорил он. — «Экономический магазин» сочинять не оставлю, от перевода книги воздержусь и в обман не дамся.

На другой день Болотов снова поехал к Новикову, обедал, отказался от перевода Тидена и собрался было домой, как хозяин позвал его в кабинет. Остальные гости продолжали беседовать за столом.

Услышав приглашение, Болотов вздрогнул. Вчерашние опасения охватили его. «Держись, брат Андрей Тимофеевич!» — подбодрил он себя, открывая дверь кабинета.

— Садитесь, пожалуйста, — сказал Новиков, увидев Болотова. — Должен я спросить у вас нечто и ожидаю прямого ответа. Не принадлежите ли вы какому-либо ордену?

«Вот оно как начинается!» — подумал Болотов и поспешил заверить, что не состоит ни в каком ордене, в масонах не бывал и к сектам непричастен.