— Не удивляюсь тому, — согласился Новиков. — Много званых, да мало избранных. Но ежели хотели бы вы увеличить свои силы в общем союзе — к тому дорога открыта. Есть братство, которое охотно примет вас сочленом. А по своим знаниям и качествам вы могли бы получить в этой среде знаменитое достоинство!

— Нет, увольте, Николай Иванович. Дружбу и приязнь вашу считаю для себя драгоценными, а что касается общества — не могу. С молодых лет дал зарок, чтобы отнюдь не вступать ни в какой тайный орден и сокровенное общество.

— Но для чего же?

— А для того, что, зная, чем обязует нас христианский закон, думаю, что нам и тех обязанностей довольно и нет нужды обременять себя другими должностями.

— Наш орден, — сказал Новиков, — христианской вере нимало не противен. Дело идет о том, чтобы помочь каждому человеку стать лучше, совершеннее, а тем и все человечество исправить.

— Пусть, батюшка, будет по-вашему, — упрямо сказал Болотов, — но своей клятвы я держался и держаться буду. А искреннее почтение к вам и дружбу сохраню. И о том перестанем говорить.

Новиков промолчал.

— Ну, так и быть, — наконец вымолвил он. — Что мне с вами делать… Но пусть разговор этот не помешает нам издавать «Экономический магазин».

— О, что касается журнала, то уверяю чистосердечно, будете мною довольны! — с облегчением воскликнул Болотов. — И в залог того — вот моя рука!

Новиков пожал протянутую руку Болотова, и они вышли в зал, где гости уже распивали кофе.

…Возвращаясь на свою московскую квартиру, Болотов перебирал в памяти разговор с издателем и хвалил себя за несговорчивость.

«Нет, милостивый государь Николай Иванович, — думал он. — Не на такого простачка напал! Ты рассчитывал ослепить меня своими россказнями, чтобы я протянул шею, а ты наложил бы узду, сел верхом и приневоливал меня. Не бывать тому никогда! А ежели хочешь — с тобой, как с обыкновенным и равным другом, обходиться буду… Впрочем, что-то засиделся я в Москве. Надобно отъезжать в Богородицкое — оно прибыточнее, и соблазну меньше…»

В Петербурге Новиков оставил два созданных им училища — Екатерининское и Александровское.

С отъездом из столицы Новиков не прекратил о них заботиться. Друзья журнала «Утренний свет», выходившего теперь в Москве, по-прежнему охотно помогали детям.

Новиков своими школами опередил правительство в его обязанности насаждать просвещение — это было досадно Екатерине II.

— Не много ли берет на себя Новиков? — негодовала она. — И архиепископ Гавриил хорош — освящает эти училища…

Однако пример Новикова заставил императрицу задуматься. Она в 1782 году выписала из-за границы ученого педагога серба Янковича де Мириево и поручила ему устройство в России народных училищ.

Екатерина считала, что для этого достаточно высочайшей воли. Стоит изъявить ее — возникнут школы, и можно сообщить в Европу, что Россия ныне образованная страна.

Набег на просвещение не удался. Местные власти не видели прока в школах, родители отказывались посылать детей, приговаривая, что можно жить и не зная грамоты. Средства на школы отпускались малые, учителей не хватало. И Екатерина охладела к своей затее.

Но следить за Новиковым императрица не переставала. Как только учредилась Комиссия народных училищ, ее обязали вести надзор за частными пансионатами и школами. Таких в Петербурге насчитывалось около двадцати, а в Москве десять. Члены Комиссии наблюдали, нет ли где разврата, суеверия и соблазна. Но так как эти школы принадлежали иностранцам, а учили в них самой светской науке — уменью танцевать, они проверку выдержали. К училищам Новикова при всем усердии прицепиться не удалось, и потому первый опыт преследования желанных результатов императрице не принес.

В Москве Новиков, сознававший себя сотрудником университета, и притом не последним — в его руках находилось издательство, — в первые же месяцы сблизился со студентами. Он вручал им статьи для перевода и печатал их в журналах, доверял вести корректуру, иного ссужал деньгами, иного подкармливал обедами.

Осенью в первый год своего пребывания в Москве Новиков познакомился с Иваном Григорьевичем Шварцем, только что получившим должность профессора немецкого языка в Московском университете.

Шварц был немец родом из Силезии, служил унтер-офицером в голландской Ост-Индской компании. Он не получил систематического образования и недостаток его восполнил усиленным чтением. Двадцати пяти лет от роду, в 1776 году — по приглашению князя Гагарина — Шварц приехал в Россию и поступил воспитателем к детям в дворянскую семью, обитавшую в Могилеве. Он хорошо выучил русский язык, правильно говорил на нем и писал. Через три года обстоятельства семьи изменились. Шварц приехал в Москву. По масонским связям — он был членом ордена и очень религиозным человеком — Шварц стал известен Хераскову и при его содействии получил приглашение в университет.

Новиков знал Шварца не только по службе. Он встречал его в домах Николая Трубецкого и Василия Майкова. В свою очередь, Шварц, очевидно, был наслышан о Новикове, читал его издания и потому не замедлил завязать с ним личные отношения. «В одно утро, — вспоминал Новиков, — пришел ко мне немчик, с которым, поговоря, стал я неразлучен до конца жизни…»

Шварц оказался весьма деятельным и инициативным сотрудником университета. Уже в ноябре 1779 года, через два с половиною месяца после поступления на новую службу, он открыл при университете педагогическую семинарию для подготовки учителей. Были начаты дополнительные занятия со студентами с целью помочь им приобрести педагогический опыт и мастерство, кроме тех знаний, что получали они в основном университетском курсе. Через год с небольшим возникла и еще одна семинария — переводческая или филологическая, слушателями которой стали шестнадцать студентов университета. В марте 1781 года Шварц основал «Собрание университетских питомцев» — кружок студентов и учеников гимназий, желающих упражняться в самостоятельных сочинениях и переводах. Новиков предполагал издавать лучшие работы. Наиболее способных участников «Собрания» он привлек к сотрудничеству в своих журналах и к переводу книг.

В сущности, эти семинарии и «Собрание» были частью великого плана просвещения России, задуманного Новиковым и Шварцем. Новиков полагал, что исправление социальных порядков в стране, подъем благосостояния народа не могут и не должны быть достигаемы через восстание и революцию. Крестьянская война, поднятая Пугачевым, достаточно, думал он, это показала, и ничего доброго от прямых выступлений народа ожидать не приходилось.

Он избрал другой путь и решил, что изменить общественное сознание можно лишь в результате изменения взглядов каждого отдельного человека.

Шварц, преподававший в университете, должен был вести подготовку будущих воспитателей общества. В большом числе становились необходимыми учителя, хорошо образованные русские молодые люди, способные учить по книгам, что выпускает Новиков.

Сам Шварц отличался огромной волей, непреклонной убежденностью и умением увлекать за собою людей, с которыми он встречался. Шварц обладал педагогическим талантом и славился красноречием. Лекции его собирали много слушателей, и, не ограничиваясь университетской аудиторией, он читал в доме Новикова особый курс для любителей религиозной учености. Идеалист и мистик, Шварц учил, что существует три вида познания: любопытное, приятное и полезное, и последнему, под которым подразумевалось познание христианских догматов, он придавал главенствующее значение.

Московские масоны испытали на себе влияние Шварца, но вспоминали позднее о нем по-разному. В памяти большинства он остался необыкновенно цельным, нравственно чистым человеком, реже отмечались неприятные черты в характере Шварца: суровый фанатизм, деспотические замашки, лицемерие. По словам одного из современников, Шварц открыл ему потаенные цели ордена, клонившиеся даже к тому, чтобы уничтожить православие в России.