Он поклонился и ушел бы тут же, но миссис Кросс позвала его.

– Мистер Доунс, – закричала она. – О, мистер Доунс, не могли бы Вы задержаться на пару минут? Моей племяннице нехорошо.

Он заметил, приглядевшись, что леди Стэплтон тяжело опирается на руку своей тети, ее лицо и даже губы были пепельно-белыми, а глаза полузакрыты, – пока тетя не назвала его по имени, она даже не сознавала его присутствия. Глаза её распахнулись, и она встретилась с ним взглядом.

* * *

Семейство Повайз уже уехало на Континент в компании друзей и знакомых. Они намеревались медленно продвигаться на юг, и провести Рождество в Италии. Элен могла бы поехать с ними. В действительности, они требовали, чтобы она поехала, да и мистер Кратчли, у которого были планы на нее вот уже несколько лет, требовал того же, хотя со своей стороны, она никогда не поощряла его. Разумеется, эта поездка была бы веселой. Она бы великолепно провела с ними время, если бы поехала. Она бы избежала самой печальной из всех печальных зим в Англии, – а ведь стоял еще только ноябрь. Она могла бы уехать до весны или даже дольше. Вероятно, она бы смогла убедить тетю поехать вместе с ней, стоило ей приложить некоторые старания.

Но она не поехала.

Она не знала почему. Определенно, Лондон ей не нравился. Почти ежедневно были какие-то развлечения, и она посещала большинство из них ради своей тети. Компания, хотя и разнородная, была близка по духу. Куда бы она ни пошла, с ней всюду обращались с уважением, и даже с теплотой, – даже в тот вечер, когда она надела бронзовый шелк, и леди Фрэнсис Неллер провозгласила ее храброй. Конечно, находится в одном комфортабельном доме предпочтительнее необходимости перебираться с одного постоялого двора на другой. И поездки в экипаже день за днем были утомительны и определенно некомфортны. Она должна была быть счастлива. Но если счастье для нее недоступно теперь, она могла хотя бы быть довольной. Она должна была быть довольной.

Но чувствовала себя вялой и даже больной. После возвращения в город, ее тетя подхватила сильную простуду, но Элен не заразилась. Было бы лучше, если бы это было не так, думала она про себя. Она бы пострадала несколько дней, а затем выздоровела. А так, она постоянно испытывала недомогания, без особых симптомов, которые можно было бы вылечить. Даже подъем по утрам, – ее любимое время дня, – стал трудной задачей. Иногда, она долго лежала в постели, проснувшаяся, скучающая и испытывающая неудобство, но будучи не в силах встать, а после некоторого усилия, оказывалось, что она испытывала тошноту и была не в состоянии съесть завтрак.

Конечно, она знала причину своего недомогания. Она пережила одну одержимость, – и это не было ей внове. Если бы это было не так, вероятно, она бы лучше с этим справилась. Но это было ей не внове. Она раньше была одержима, и даже одно воспоминание об этом, – хорошо спрятанное, но не полностью скрытое подсознанием, – заставляло ее устроить голову на ближайший табурет, стараясь удержать внутри хотя бы остаток пищи.

А теперь она снова была одержима. Она не могла себе этого объяснить. Хотя она все еще встречала его ежедневно, но не испытывала желания снова его соблазнить, – само понимание того, насколько непросто было бы совершить это еще раз, само по себе было искушением. Она просто не могла оторвать от него взгляда, когда они находились в одной комнате.

Хотя это было неточно. Она никогда не смотрела прямо на него. Она считала, что так делать неприемлемо. Он, точно, это заметил бы. Да и остальные тоже. Она не смотрела на него глазами. Но все её существо тянуло к нему, словно мощным магнитом.

Она даже не была уверена в том, что это сексуальное притяжение. Иногда она представляла, какого это быть с ним в постели снова, делая с ним то, что они делали той ночью, которую провели вместе. И хотя эти мысли ее определенно возбуждали, она сознавала, что хотела вовсе не этого. Не только этого. Она не знала, чего хочет.

Она хотела забыть его. Этого она очень хотела. Она его ненавидела. Слова, сказанные во время вальса, никогда не исчезнут из ее памяти.

Значит, мы никто? Никто друг для друга?

Мы никто. Мы не можем значить что-то. Потому что была та ночь.

В ее желудке возникала темная пустота всякий раз, когда она слышала эхо его слов, – а слышала она их практически постоянно.

Она должна была уехать. Она обязана была уехать с семьей Повайз. Она осталась ради тети, уверяла она себя. Но разве когда-нибудь она обращала внимание на чьи-то чувства, кроме своих собственных? Когда она делала что-то без каких-либо эгоистичных мотивов? Или не делала? Она должна уехать. Она должна провести Рождество в Шотландии, жуткая идея. Но он уедет на Рождество. Он поедет в поместье своего отца возле Бристоля. Она слышала, как леди Фрэнсис Неллер говорила об этом.

Девчонка Грейнджер, несомненно, тоже поедет туда. Они будут помолвлены и поженятся до весны. Вероятно, тогда на нее снизойдет покой.

Покой! Что за смехотворная надежда. Ее последняя надежда на покой исчезла больше года назад со свадьбой другого мужчины.

Однажды утром она решила проводить тетю в библиотеку, несмотря на то, что во время завтрака испытывала не только тошноту, но и головокружение, и хотя тетя отправляла ее в постель еще на часок. Ей станет лучше на свежем воздухе, таков был ее ответ.

Она не почувствовала себя лучше. Она сидела с газетой, пока ее тетя выбирала книгу, но не прочла даже заголовки. Она была слишком занята, воображая, каким унижением станет для нее то, что ее стошнит в таком людном месте. Она справилась с позывом, как раньше, в уединении своих комнат.

Но волна головокружения охватила ее, стоило им дойти до входной двери. Головокружение было настолько сильным, что ее тетя заметила и встревожилась. Она взяла Элен под руку, и та, бесстыдно, оперлась на нее в поисках поддержки. Она несколько раз глубоко вдохнула холодный воздух улицы, полузакрыв глаза. А затем ее тетя заговорила.

– Мистер Доунс, – закричала она, голосом полным отчаяния. – О, мистер Доунс, не могли бы Вы задержаться на пару минут? Моей племяннице нехорошо.

Глаза Элен распахнулись. Он стоял тут же, высокий, широкоплечий, безукоризненно выглядящий и хмурый, совсем не настроенный на веселье. Из всех людей именно он! И тут же она испытала еще один приступ тошноты, который следовало бы побороть.

Она отпрянула от тети и выпрямилась.

– Мне уже совсем хорошо, благодарю Вас, – заявила она. – Доброе утро, мистер Доунс.

Эффект от ее гордой осанки и оживленных слов был испорчен тем, что она закачалась на месте и упала бы, если бы миссис Кросс не схватила ее за руку, а Эдгар не кинулся вперед и не подхватил ее за талию.

– Мне уже совсем хорошо, – повторила она раздраженно. – Вы можете отпустить меня, сэр.

– Тебе нехорошо, Элен, – мягко настаивала ее тетя. – Мистер Доунс, не затруднит ли Вас вызвать для нас экипаж?

– Нет! – сказала леди Стэплтон, когда Эдгар посмотрел через плечо на дорогу. – Никакого экипажа с конной упряжкой. И вообще какого бы то ни было. Я пойду домой пешком. Свежий воздух пойдет мне на пользу. Спасибо за участие, мистер Доунс, но нам нет нужды задерживать Вас. Мне достаточно только руки моей тети.

Она попыталась улыбнуться своей знаменитой насмешливой улыбкой, но в сочетании с пергаментно-белыми лицом и губами, это выглядело устрашающе. Глупая женщина явно пыталась игнорировать раннюю зимнюю простуду.

– Я вызову экипаж, мэм, – ответил он и повернулся, чтобы поймать его.

– Меня вырвет, стоит мне только сесть в экипаж, – крикнула она ему в спину. – Вот. Разве Вы не этого хотели, мистер Доунс? Послушать, как я произнесу что-то столь неаристократичное?

– Моя дорогая Элен, – заговорила ее тетя. – Мистер Доунс просто…

– Мистер Доунс просто был властным, как обычно, – заявила леди Стэплтон. – Если Вы хотите предложить свою помощь, сэр, дайте мне вашу руку и проводите меня домой. Я могу опираться на вашу руку сильнее, чем на руку Летти.