Она чувствовала себя устало, и ее тошнило, – особенно по утрам. Ее грудь стала очень чувствительной на ощупь.

Пока она глядела перед собой, сильное подозрение потихоньку переросло в уверенность, – и в бессмысленный, грызущий ужас. Она закрыла глаза, когда балдахин завертелся у нее перед глазами, – а потом снова их открыла. Головокружение только ухудшается, если закрыть глаза. Она несколько раз глубоко вздохнула и задержала дыхание, а потом медленно выдыхала.

В возрасте тридцати шести лет она ждала ребенка.

Она была беременна.

Она станет огромной, гротескной громадиной прямо как юная невеста. А потом родится младенец. Ребенок. Человек. А ей придется его кормить.

Нет.

Нет, она не может этого сделать. Она не может выдержать смущение. И стыд. Хотя она совсем не беспокоилась про стыд. Но вот смущение! Ей уже тридцать шесть. Она уже десять лет как вдова. И в обществе предполагают, что иногда она берет себе любовников, – с ее безразличием к нормам пристойности это было просто неизбежно, – и они полагают, что она опытная и знающая достаточно, чтобы позаботиться о себе. Это была непростительная бесшабашность позволить себе забеременеть, в особенности, когда рядом нет живого мужа, кому можно приписать отцовство этого плода любви.

Она станет посмешищем.

Ее это не заботило. Зачем ей волноваться о том, что подумают про нее люди? Ей давно уже было все равно.

Ее страх имел мало общего со смущением и стыдом. Он касался только того факта, что у нее будет ребенок. Ребенок, наполовину ее, который выйдет из ее тела. Ребенок, которого ей нужно будет нянчить, любить и учить.

Она привела, затянула еще одного человека в свою тьму. Ребенка. Невинного.

Ее мысли спутались. Если она тщательно выберет хороший дом, и отдаст туда ребенка после рождения, если она будет осторожна и никогда не увидит его снова, и он не узнает, кем или чем была его мать, будет ли у этого ребенка шанс?

Но она не могла думать ясно. Элен только что осознала правду, хотя она уже некоторое время была у нее перед глазами. Эдгар остановился, не доходя до дома и, без предупреждения поднял ее на руки и пронес остаток пути. Она чувствовала силу его рук и твердость его тела, – и испытала ослепляющее чувство одержимости им.

Ее тело говорило уже несколько недель, но ее разум оставался глух. Ребенок этого мужчины рос внутри ее тела.

И поэтому она его проклинала и назвала бы его даже худшими словами, если бы у нее оставались силы.

Куда она могла пойти? Она закрыла глаза и с облегчением поняла, что головокружение исчезло. В Шотландию? Ее кузены были уважаемыми людьми. Они не будут в восторге от перспективы ухаживать за беременной женщиной, чей муж скончался десять лет назад. В Италию? Она могла бы найти семью Повайз и их компанию. Если она расскажет интересную историю, им это даже понравиться. Они были достаточно опытными, чтобы понимать, что подобное может случиться.

Она не могла перевести все в шутку. Это затрагивало ребенка. Невинного.

Куда тогда? Куда-нибудь в другую страну Европы? Куда-то здесь в Англии?

Она не могла мыслить ясно. Ей нужно было поспать. Она смертельно устала. Если она сможет поспать, она сможет прояснить свой разум, а потом подумать и рационально все спланировать. Если только она сможет уснуть…

Но она все еще видела Эдгара, стоящего у ее постели, который выглядел еще более крупным и угрожающим в теплом пальто с пелериной, расставив свои обутые в сапоги ноги на ее ковре, он хмуро смотрел на нее и предлагал вызвать врача.

А что больше всего тревожило ее, что она продолжала видеть его над собой в этой постели, когда он всем своим весом давил на нее, а его горячее семя потоком пролилось внутрь нее. Она продолжала видеть картины того, как она забеременела.

Она ненавидела его. Но ни в чем его не винила. Это все была ее вина. Она соблазнила его и не предприняла никаких мер, чтобы избежать последствий. Но она все равно его ненавидела.

Он не должен ни в коем случае узнать правду. Она не переживет такого унижения.

Вероятно, он даже захочет нести ответственность. Отправить ее куда-то, где она могла бы родить ребенка в комфорте и секретности. Возможно, он бы нашел для него дом. Возможно, он бы поддерживал его, пока тот не стал бы взрослым, а потом нашел бы ему подходящую работу. Он бы решил, что она слабая женщина, которая не в состоянии справиться со всем в одиночку.

Он не должен никогда узнать об этом. Он не должен организовывать жизнь ее ребенка. Он не должен забрать у нее ребенка и лишить ее ответственности и заботы об этом. Это был ее ребенок. Это находится внутри нее. Сейчас. Он. Или она. Реальный человек.

Она прикусила верхнюю губу. Затем она почувствовала вкус крови. Она не спала.

* * *

Леди Стэплтон и миссис Кросс не появились на музыкальном вечере леди Кэрью. Миссис Кросс прислала записку с извинениями, объясняла маркиза Кэрью, когда кто-то заметил их отсутствие. Леди Стэплтон плохо себя чувствует.

Кто-то заметил, что просто удивительно, что большинство из них остались здоровы в такую ужасную погоду.

Фанни Грейнджер упомянула, что видела сегодня леди Стэплтон в библиотеке, и что та выглядела очень больной.

– Она была сама не своя несколько недель, – сказала графиня Торнхилл. – Бедняжка.

От некоторых болезней не так просто вылечиться.

– Но только вспомните, в какие платья она была одета, или, скорее, раздета, – намекнула миссис Тернер. – Неудивительно, что она подхватила простуду.

Никто не стал развивать данную тему.

– Я обязана навестить ее, – заявила Кора Неллер в экипаже по дороге домой. – Интересно, вызвала ли она врача? Но, по крайней мере, у нее есть миссис Кросс, которая позаботится о ней. Миссис Кросс очень дружелюбная и отзывчивая дама. Мне она безмерно нравится.

– Я пойду с тобой, Кора, – сказал ее брат.

– О, отлично, – она выглядела довольной и совсем не выказывала подозрений, в отличии от лорда Фрэнсиса. – Тогда тебе не нужно сопровождать меня, Фрэнсис. Ты можешь отвезти детей в парк.

– Вероятно, именно они возьмут меня с собой, любовь моя, – ответил он. – Но я покорюсь им.

Поэтому Эдгар пришел, как и обещал утром вместе со своей сестрой. Он надеялся, что леди Стэплтон все еще в постели, и они только расспросят миссис Кросс и немного поговорят с ней. Но когда они вошли в гостиную, то увидели обеих леди там.

Леди Стэплтон была больше похожа на себя. Хотя ее щеки все еще были бледными, но она выглядела невозмутимой и одета со своей обычной элегантностью. Она даже одарила Эдгара своей обычной, насмешливой улыбкой, здороваясь с ним. Его и Кору пригласили присоединиться, миссис Кросс позвонила, чтобы принести чай.

– Я так забеспокоилась, когда вчера вечером узнала, что Вы нездоровы, – сказала Кора. – Я и сама сегодня вижу, что Вы еще не оправились. Я надеюсь, что Вы проконсультировались у врача.

Леди Стэплтон улыбнулась Эдгару.

– Нет, – сказала она бархатным голосом. – Я не верю врачам. Но благодарю за заботу, леди Фрэнсис. И за вашу тоже, сэр.

Эдгар только кивнул и ничего не сказал.

– Летти сказала, что я должна извиниться перед Вами, – заговорила она. – Она сказала, что я была очень груба с Вами вчера. Я помню, что говорила вчера то, что думала, но я плохо себя чувствовала и могла ненамеренно обидеть Вас. Я прошу у Вас прощения.

– Вчера, – переспросила Кора. – Ты видел леди Стэплтон и ничего не сказал, когда мы обсуждали ее отсутствие? Я такого от тебя не ожидала!

– Ах, но, несомненно, мистер Доунс слишком скромен, чтобы сознаться в собственной любезности, – леди Стэплтон насмешливо посмотрела на него. – Я тяжело опиралась на его руку всю дорогу от библиотеки домой, и он даже нес меня на руках несколько ярдов и вверх по лестнице в мою спальню. Но спешу заметить, что моя тетя была с нами. У вашего брата удивительная сила, леди Фрэнсис. Я вешу целую тонну.

– О, Эдгар, – заговорила Кора с любопытством. – Какой ты заботливый. И ты ни слова об этом не сказал. Я не удивлена, что ты захотел прийти сюда сегодня. Но с Вами все в порядке, мэм? – Она повернулась к миссис Кросс.