Осипов молча закурил. Что верно, то верно: человек он был горячий.
Спор Осипова с Холостяковым был прерван приходом младшего лейтенанта. Коренастый, розовощекий, в черной каракулевой кубанке, он отрапортовал:
- Младший лейтенант Ремизов явился за получением задачи!
- Карта у вас есть? - спросил подполковник.
- Так точно! - Ремизов торопливо расстегнул сумку. Порывшись в бумагах, растерянно пробормотал: - Кажется, в хате оставил, на столе... Разрешите, я мигом сбегаю?
- Как это можно боевую карту где-то оставить? - хмурясь, спросил Холостяков.
Ремизов молчал, раздражающе шмыгая носом.
Осипову он не понравился. На новых синих брюках младшего лейтенанта блестели сальные пятна, сапоги грязные, шпоры тронуты ржавчиной. "Лодырь", - подумал майор. Покосившись на Ремизова, с усмешкой заметил:
- Постелил на стол вместо скатерти, ну и забыл, что это боевая карта.
Ремизов скривил углы опущенных губ, но ничего не ответил.
- Поселок Ордынка знаете где находится? - не обращая внимания на реплику Осипова, спросил Холостяков.
- Знаю, - ответил Ремизов. - Там лесозавод сгоревший...
- Правильно. - Подполковник развернул карту. - Смотрите сюда. Между деревней Коленидово и лесозаводом есть брод. Переправьтесь на ту сторону и разведайте эти два пункта. У меня есть сведения, что деревня Коленидово занята противником. В Ордынке никого нет, но это надо уточнить.
- Вчера на переправе наших двух разведчиков убили - засада... нерешительно заявил Ремизов.
- Мне это известно, - перебил Холостяков. - Ночью осторожно переправьтесь на лодке, предварительно понаблюдайте. Ясно?
Ремизов подтвердил. Застегивая на ходу полевую сумку, он проворно вышел из штаба.
Подполковнику хотелось спровадить и Осипова, но тот почему-то не уходил.
- Если есть деловой разговор, я вас слушаю, товарищ майор, подчеркнуто вежливо произнес Холостяков.
- Пятые сутки овса не получаем, да и ухналей нет. В чем дело? Мне командир дивизии приказал...
- Фуража нет потому, что армейское интенданство пока больше не дает. Существует норма. А ухнали... Ну, это самое, как их там... - Холостяков досадливо сморщил нос и покрутил пальцем около уха, - ремни... шенкеля... На складе надо узнать.
- Ухнали - это не ремни, а ковочные гвозди, - строго заметил Осипов. - В полках почти все кони раскованы...
- Ну, а я что могу сделать? - Холостяков развел руками. Интендантство, склад...
- Коням наплевать на склад - овса давай, корми! - Осипов сердито стащил с головы кубанку и повесил на эфес клинка.
Возвратились оперативный дежурный капитан Наумов и лейтенант Гордиенков. Капитан передал Холостякову, что его вызывает к прямому проводу штаб армии.
- Сейчас иду. Так вот, товарищ майор, передайте комдиву, что с фуражом положение тяжелое. - Обернувшись у порога, добавил: - Приедет новый командир группы, он, видимо, примет меры!
- Да уж если Доватор приедет, он меры примет! - проворчал Осипов.
- Вы сказали, товарищ майор, Доватор? - живо спросил Гордиенков. И, не дожидаясь ответа, возбужденно продолжал: - Я знаю полковника Доватора, Льва Михайловича!
- Вот он и назначен к нам, - сказал Осипов. - Так, говоришь, Льва Михайловича знаешь?
- Как же! Воспитывался в той части, где он командиром был. С восьми лет! - Гордиенков смотрел на Осипова блестящими от радости глазами. - Я Льва Михайловича считаю своим вторым отцом, хотя первого и не знаю... Алексей замолчал и задумался, глядя в окно на деревенскую улицу.
За окном, в палисаднике, на узенькой грядке густо росли золотые шары, колючие розы роняли бледные лепестки.
Стоял август 1941 года, солнечный, знойный. В дымчатом мареве тонули лесные горизонты. В такую погоду в утреннем зное быстро созревают плоды. На золотистых остриженных жнивьях высятся хлебные скирды. Сонно шевелятся поздние сизые овсы. Их безжалостно топтали и беспризорные телята, и конные разведчики, спутавшие ориентиры, а хозяйственные казачки-кавалеристы, влюбленные в своих коней, подкашивали на подкормку.
Если бы не далекий орудийный гром, знойный август совсем был бы похож на мирный трудовой месяц - время свежего пахучего хлеба и обилия плодов...
- Пришли кони на пополнение, идем распределять, - проговорил подполковник Холостяков, вернувшись с узла связи. Обращаясь к Наумову, сказал: - Оставьте здесь караул.
Все ушли. Наумов привел в комнату казака и приказал в штаб без его ведома никого не пускать. Сам тоже пошел взглянуть на прибывших коней.
ГЛАВА 2
Караульный Захар Торба был рослый, плечистый парень со скуластым обветренным лицом в круглой, как сито, косматой кубанке. Защитная гимнастерка, подпоясанная кавказским наборным ремешком, хорошо облегала его крупную, немного сутулую фигуру. Держа под мышкой автомат, он присел на диван, достал расписной, зеленого цвета с голубыми разводами, кисет и, скрутив цигарку, крикнул:
- Павлюк! Иди покурим.
В хату вошел второй казак. Сняв пилотку, он пригладил рукой огненно-рыжие волосы, присел против автоматчика на корточки и попросил бумаги.
- Хуже нет службы посыльного! - подравнивая краешки оторванного клочка газеты, с досадой проговорил рыжий.
- Это еще ничего - боев нет, - заметил автоматчик. У него был низкий и приятный грудной голос, а выговор - смесь украинского с русским, присущий кубанским линейным казакам.
- Да что ничего? Сегодня, наверно, раз двадцать бегал - то в лес к разведчикам, то к батарейцам, то в госпиталь... К концу войны так натренируюсь, что рекордсменов перегоню... Нет, Захар, дневалить на конюшне во сто раз лучше.
- Знаешь, товарищ Павлюк, всего краще командиром быть, - сказал, подумав, Захар. - Зараз тоби приказывают - и ты выполняешь по уставу...
На дворе кто-то позвал посыльного.
- А ведь меня опять!.. Я приду, Захар! - выбегая из комнаты, крикнул Павлюк.
Оставшись один, Захар стал вспоминать родную станицу, прощание с матерью и братом, участником первой мировой войны...
- Значит, едешь? Когда? - спросила мать.
- Зараз, мамо, уже подседлали.
- Ну, прощай! Бог тебя храни, - перекрестила и поцеловала в губы. Жены немае - у Анютки був?
- А шо таке, мамо?
- Вин спрашивае... Покрутився та и кинув?
Морщинистое лицо старухи дрогнуло, по щекам покатились слезы.
- Бог тоби судья...
Брат Кирилл был сумрачен, задумчив и строг. В самую последнюю минуту прощания сказал:
- Может, хлопцев моих встретишь, кланяйся. Коня береги - породистый, на рубку смело пойдет!
Не повезло в семейной жизни тридцатилетнему Захару. Не случаен был горький упрек матери... Попрощавшись с нею, выехал он из дому и, сердито хлестнув коня, поскакал не к станции, а в другую сторону. Через два квартала остановился у домика Дмитрия Борщева. Сразу увидел - ехал напрасно: у ворот его облаяла маленькая черная собачонка, а на дверях висел замок. Захар еще злее стегнул горбоносого кабардинца и повернул к станции. Когда выезжал из станицы, из-за крайней хаты вышла высокая статная девушка в белом кавказском платке. У Захара задрожали руки. Он придержал коня. Анюта, не поднимая глаз, взялась рукой за стремя и пошла рядом. Молчание было долгим, мучительным.
- Значит, и проститься не зашел?.. Так и нужно дуре: не лезь под бурку, коли не пришло время! - проговорила девушка с злобным отчаянием. Потом вскинула голову, глянула на казака черными очами, спросила: - Что же молчишь, Захар? Ты хороший человек или нет?
Многое хотел сказать Захар, да не позволила торбовская гордость. С упрямством сказал не то, что думал.
- Если бы зараз говорил тебе: ожидай меня - був бы я рассукин сын! Я жениться не обещал, а как получилось, сама знаешь!.. - Захар оборвал речь, помолчал, потом глухо вымолвил: - Выходи замуж. Ведь краще тебя в станице ни одной дивчины нет! Желаю... - Еще что-то хотел сказать, но девушка, глядя на него широко открытыми глазами, медленно и решительно проговорила: