Вид у чиновников усталый, измученный. Глаза ввалившиеся, лихорадочно блестят, ноги то ли заплетаются, то ли выделывают совершенно непроизвольно какие-то замысловатые кренделя.
Заметив наши участливые и слегка удивленные взгляды, один из таможенников, высокий парень с усами-щеточкой на верхней губе, снял фуражку, помахал ею и устало улыбнулся.
— Карнавал, амигос… карнавал… Карнавал? Значит, мы все же успели?
— О но… — закачал головой замученный карнавалом амиго. — Сегодня уже конец… Трое суток танцевали, а сегодня все. Финиш…
Надвинув на лоб фуражку, он, как и все, пританцовывая и чуть раскачиваясь торсом, поспешил в салон, чтобы оформить необходимые документы, акты и справки.
А пока в каюте капитана и в салоне суетливые люди, трескуче и звонко переговариваясь, заполняют многочисленные документы, лоцман ведет судно мимо причалов, мимо трехмачтового парусника, покидающего порт, мимо приткнувшихся к портовой стенке двух эсминцев, мимо многочисленных теплоходов и пароходов. Лоцман выискивает местечко для «Олекмы». Ага, вот, пожалуй, сюда можно втиснуть наш теплоходик. Звучит одна команда, другая, звенит машинный телеграф, дающий команду то «стоп», то «малый назад», и вот «Олекма» прижимается своим нарядным корпусом к шершавой, в черном мазуте бетонной стенке пирса…
Вроде бы и не было никого на пирсе, вроде и не наблюдал никто за нашей швартовкой, но через несколько минут у серо-голубого борта «Олекмы» собираются десятки людей.
— Салют!.. Буеиос диас, ампгос! — звучит с берега, и к нам тянутся крепкие мозолистые руки.
Мы с удовольствием пожимаем их: широкие мозолистые руки рабочих, _ узенькие ладони женщин, грязные — портовых мальчишек… Всем очень хочется получить от русских какой-нибудь сувенир: монетки, значки, спичечные коробки и особенно русские папиросы. Дружный смех вспыхивает в толпе, когда пожилой полицейский безуспешно пытается закурить папиросу, взяв ее табаком в рот…
— Желающим идти в увольнение — записаться у вахтенного штурмана! — сообщило судовое радио.
Бразилия. Первое впечатление — город пахнет кофе. Кофе — везде. Под ногами, в вытянувшихся вдоль причалов складах, над головой — там со скрежетом и металлическими стонами портальные краны переносят со складов на теплоходы душистые мешки. Сверху на нас сыплется звонкий кофейный дождь… Но вот хруст под ногами замолк, и мы вышли из портовых ворот. К автобусной остановке нас проводил портовый полицейский, придерживая руками громадный кольт, болтающийся на поясе. Прежде чем отправиться с нами, он замкнул ворота порта на огромный замок. Пока полицейский вел нас через улицу, пока долго объяснял что-то, все время повторяя незнакомое слово «греве… греве», автомашины, нагруженные кофе, длинной вереницей столпились у замкнутых ворот и отчаянно на разные голоса выражали свое нетерпение.
Ну вот и автобус. Садитесь в него камарадес… три остановки—и главная площадь… Билет стоит семнадцать крузейро. Счастливо отдохнуть, амигос!
Полицейский козыряет, закуривает русскую папиросу и, пуская из волосатых ноздрей дым, неторопливо направляется к воротам. А мы садимся на мягкие кресла — три остановки, и будет центральная площадь. Однако почему же не едем? Я смотрю на мальчишку-кондуктора, тот кивает на глазастого паренька-шофера, а шофер кивает головой на свои часы — обед! Ну что же, ничего не поделаешь. Мы поднимаемся, но парни перекидываются друг с другом выразительными взглядами: дескать, люди, видно по всему, приезжие, издалека — и вдруг такой прием! Парни переглядываются и торопливо убирают бутерброды с колбасой. Шофер прыгает на сиденье, машина, взревев, срывается с места… Глазастый шофер решил прокатить нас с ветерком — громадный автобус, звонко сотрясаясь всей своей металлической утробой, мчится по улице с бешеной скоростью. Шофер все время нажимает на сигнал, и из-под самого радиатоpa автобуса испуганно шмыгают в сторону «форды», «виллисы» и прочая автомобильная мелочь… Минуя все остановки, на которых стоят нетерпеливые очереди, автобус выскакивает на центральную площадь и, заскрипев тормозами так, что по нашим телам пошла гусиная кожа, останавливается. Мелких денег у нас нет, и я отдаю кондуктору бумажку в тысячу крузейро. Тот швыряет ее в огромную провизионную сумку и вынимает из нее толстенную пачку денег — сдачу… Я разделяю деньги на две пачки и засовываю их в карманы, которые раздуваются на моих бедрах…
Ресифи. Крупный бразильский порт, столица штата Пернамбуку, Мы впервые вступили на землю Южной Америки и были восторженно встречены темпераментными бразильцами. Город Ресифи очень красив. Он современен и no-южному живописен. Широкие улицы-авениды, тропическая растительность, розовые, белые и голубые дома с громадными окнами, тихие, тенистые парки и глубокие реки, в различных направлениях пересекающие город.
— Аста ла виста! До свиданья, амигос!.. — говорит Валентин и добавляет по-русски: — Вы отличные парни!..
Мы жмем парням руки, а те хлопают нас по спине и, ухмыляясь, кричат вслед:
— Гуд бай! Гуд бай!..
В Южной Америке есть свои, весьма стойкие, хотя порой и трудно объяснимые традиции. Например, в Аргентине не рекомендуется ходить по улице без галстука. На такого вольнодумца неодобрительно косились бы прохожие. А вот в Бразилии франты щеголяют чуть ли не во фраках. Жарища, тропики, а мужчины — в черных костюмах, в длинных брюках. Ух и зверская же жарища!.. Сверху — расплавленное светило, а снизу — раскаленный асфальт. Горячие струи воздуха поднимаются от него и, попадая в брючины, как в трубы, жаркими волнами омывают, высушивают ноги, изгоняют влагу из наших тел. Слизывая с губ соленые капельки пота, мы вспоминаем крупнейшие африканские города — Аккру, Конакри, Дакар, Кейптаун — и вздыхаем: там мы щеголяли в шортах. А здесь нельзя — традиция… хотя во время карнавала на улицах можно появляться даже нагишом. Но это только во время карнавала…
Жарко не только нам. Жарко всем. У полицейского, стоящего в тени большого дома, из-под белой каски текут за воротник струйки пота. Он внимательно рассматривает нас и быстро, как эквилибрист, крутит резиновой дубинкой перед лицом — нагоняет прохладу. Утирает пот с лица пожилой мужчина с пачкой красных листков в руках. Он сует их в карманы проход жим и усталым, охрипшим голосом выкрикивает все время одно и то же:
— Греве! Греве!..
Жарко всем. Духотища! Рубашки на мужчинах промокли и прилипли к спинам; узкие платья на женщинах повлажнели и плотно облегают стройные тела. Невесть откуда взявшаяся грязная собачонка, вывалив из раскрытой пасти трепещущий язык, стоит у края тротуара, подставив бок тонкой струе воды, бьющей из какой-то трубы…
— Греве!.. Греве!.. — раздается громкий, усиленный мощными репродукторами голос.
— Греве?… Что же это такое? — морщит лоб Валентин.
— Греве! Греве!.. — громыхает между каменных утесов-домов, скачет гулким эхом по мостовой сердитый, взволнованный, требовательный радиоголос…
На улицах Ресифи можно увидеть горы кокосовых орехов. Орехи содержат в себе прохладное сладковатое молоко. Чтобы утолить жажду, длинным ножом — мачете — обрубают у ореха верхушку и пьют белую вкусную жидкость.
Он разносится из автомобиля, на котором установлены два динамика: один темным зевом смотрит вперед, другой обстреливает словами, фразами, длиннющими предложениями, перемежающимися все тем же коротеньким «греве… греве… греве…» Автомобиль двигается прямо посредине улицы, и человек, сидящий справа от шофера, что-то торопливо говорит в микрофон. Говорит, требует, угрожает. А сзади автомобиля с рупорами ползут десятки автобусов, троллейбусов и легковых машин. Автомобиль с динамиками едет все медленнее и наконец вообще останавливается, перегородив улицу поперек. Все движение замирает, образуется гигантская пробка; автобусы, автомашины истошно сигналят, но над их возмущенными руладами гремит мощный человеческий голос: «Греве!.. Греве!! Греве!!!» Люди скапливаются на мостовой, людской поток выплескивает с тротуаров и окружает автомашину. И вот уже только рупоры видны над их головами. Замолкли автобусы, а голос безвестного агитатора набирает все больше и больше силы и хлещет по людским лицам, по их барабанным перепонкам все тем же решительным словом «греве». Люди, внимательно вслушиваясь в слова, рвущиеся из динамиков, сами что-то тревожно и негодующе кричат и ловят красные листки, падающие откуда-то сверху… А из подворотни одного из домов, затягивая на ходу ремешки касок, уже идут к автомобилю пятеро высоких широкоплечих полицейских. Выставив вперед плечи, они врезаются в толпу, и через несколько минут радиоголос умолкает.