Алла Максимовна обняла Машу и медленно повела ее к больнице.

– Вам труднее, чем тем молодым врачам, которые начинают свою работу в городе. Но зато как радостно, Машенька, преодолеть трудности! Вы только подумайте, какое великое дело совершаем мы, врачи: спасаем жизнь человека, избавляем его от болей.

– Я понимаю это, Алла Максимовна! – горячо воскликнула Маша. – Ой, как понимаю!

Они остановились на ступенях больницы.

– Вот мне и хочется пожелать вам, – с улыбкой сказала Алла Максимовна, – чтобы вы «ой как понимали» это и потом, когда тысячи больных пройдут через ваши руки, чтобы вы не очерствели и никогда, никогда не работали по обязанности, без огня и без души… Фекла Захаровна! – крикнула Алла Максимовна со смехом. – Арестанта-то выпустите! Пусть он отведет автомобиль в свой гараж, а на обратном пути я его прихвачу в свою клинику.

Федя стоял в толпе молодежи и десятый раз перечитывал в списках принятых в университет свою фамилию. Самый ответственный шаг в его жизни был совершен, и Федя верил в то, что он не ошибся. На белом листе, озаглавленном «1-й курс биолого-почвенного факультета», под номером пять четко напечатаны слова: «Власов Федор Ильич».

Взволнованно билось сердце. Не легко было сдержать себя, чтоб не засмеяться, не заплясать и не броситься обнимать первого встречного.

Он с трудом выбрался из толпы, отошел к окну, присел на широкий подоконник и стал разглядывать лица новых студентов.

Вот, вытянув загорелую шею и закинув голову с пышными темно-рыжими волосами, к толпе подошла девушка. Она то и дело поднималась на носки, тревожными глазами пытаясь поверх голов заглянуть в список.

Потом внимание Феди привлек худой, маленький, как подросток, юноша с узкими плечами и впалой грудью. С ним Федя уже встречался на экзаменах. Этот юноша, очевидно, тоже прочел в списках свою фамилию, и в глазах его, за очками в роговой оправе, светилась радость.

На кого бы Федя ни смотрел в эти минуты – он видел, у кого успех, а у кого неудача.

Он соскочил с подоконника и медленно пошел по длинному коридору. Слева, разделенные узкими простенками, тянулись окна. Они начинались почти от пола и поднимались к самому потолку. Солнечный свет заполнял коридор. Справа белели закрытые двери аудиторий, кабинетов с синими квадратами номеров.

Федя свернул направо, в темный и более узкий коридор. Стены здесь пестрели надписями: «Уходя, гаси свет», «Здесь курить воспрещается», «Уходя, проверь, не остались ли включенными приборы».

Феде захотелось посмотреть в один из кабинетов. Он потянул металлическую ручку, но дверь не открывалась. Тогда он нагнулся и заглянул в скважину замка. В это время дверь бесшумно распахнулась и больно ударила его по голове.

Из лаборатории вышел невысокий студент в черной форменной тужурке с блестящими позолотой наплечниками.

– Извините! – сказал он, пытаясь скрыть улыбку. – Вам что-то нужно?

– Неудачно поинтересовался лабораторией.

Оба засмеялись, дружелюбно поглядывая друг на друга.

– Вы на какой? – спросил студент.

– На биолого-почвенный. А вы кончаете?

– Четвертый курс геологического.

Не сговариваясь, они медленно пошли рядом – студент четвертого курса, уверенный, свой в этих строгих стенах университета, и чужой еще здесь, немного растерянный новичок.

В дверях вестибюля студент остановился:

– Вы комсомолец?

Федя кивнул.

– Ну, значит, встретимся не раз и на комсомольской работе.

Он пошел было, но снова остановился и спросил у Феди его фамилию. Федя сказал.

– У нас с вами, товарищ Власов, очень разные специальности, – почему-то весело воскликнул он. – Мы заставляем неживую природу служить человеку, а вы будете подчинять людям живые организмы! – И студент быстро побежал вверх по ступенькам.

Федя вышел на улицу. Ему показалось, что вернулась весна, с солнцем, с запахами оттаявшей земли. Пригревшиеся на солнышке воробьи со звонким чириканьем порхали по карнизам окон, стайками слетались на мокрую от дождей землю, мелкими шажками бегали по грязи, оставляя на ней тонкие паутинки следов.

Белое четырехэтажное здание университета окружал обширный тополевый сад с дорожками, скамейками и почерневшими старыми беседками. Федя выбрал уединенную скамейку, сел и, приглядываясь к уже пожелтевшим кое-где тополевым листьям, с грустью подумал, что в Сибири слишком короткое лето.

Он нагнулся к влажной земле, прутиком написал: «Заставляют неживую природу служить человеку» – и задумался.

Неживая – значит мертвая, холодная, без души. Служению неживой природе этот веселый, привлекательный студент отдает свою жизнь! Конечно, все это делается для живых людей, но все же… Нет, Федя не мог бы учиться на геологическом факультете. В его воображении встали груды холодных камней, но сейчас же их заслонили живые просторы тайги с шелестами, шорохами, с ласковой полоской неба, скупо проглядывающего среди вершин деревьев.

Где-то в сумраке темной чащи, скрытые буйной зеленью, бьют прозрачные родники. В стороне от людских троп, в первозданной тишине самой непроходимой лесной трущобы, притаилась жизнетворная свет-трава.

К буйному молодому водовороту студенческой жизни Федя привык быстро. Не прошло и недели, как чужие и незнакомые на первый взгляд аудитории, кабинеты и коридоры университета стали такими же родными, как школьные классы.

Он внимательно приглядывался к студентам своего курса, и со многими у него завязывалась дружба.

На лекциях чаще всего он садился рядом с Барановым – худощавым, узколицым юношей в очках. Баранов привлекал Федю своим страстным увлечением науками. На обложках тетрадей, которыми он пользовался, каллиграфическим почерком был выведен его девиз жизни: «Не терять зря ни одной минуты». И он жил именно так. Федя не раз встречался с Барановым в забитых народом трамваях и автобусах: одной рукой он то и дело хватался за металлические поручни, а другой держал перед лицом открытую книгу и увлеченно читал ее, не замечая, что его жмут и толкают со всех сторон. Он жадно читал книги и в перерывах между лекциями, в столовой, в кино.

Привлекал Федю и однокурсник Саша Мартынов, еще в десятом классе завоевавший первенство по конькам на областных соревнованиях.

Силой, здоровьем, энергией веяло от всего облика Саши Мартынова. Федя любил смотреть на него, когда в спортивном зале он затевал французскую борьбу, бокс или фехтование и всегда оставался победителем.

– Не хотел, честное слово, не хотел, – говорил он, подавая свою ручищу побежденному, смущенно сверху вниз поглядывая на болельщиков.

Но особенно тянуло Федю к секретарю комсомольской организации университета Алеше Лебедеву. Это был тот самый студент, слова которого о служении живой природе так глубоко запали в душу Феде.

На первом комсомольском собрании Федю выбрали комсоргом группы. Он еще плохо представлял себе работу комсорга и за советом обратился к Алеше.

Они сидели рядом за столом, то набрасывая на бумагу план работы группы, то увлекаясь беседой.

– Я интересовался твоим личным делом, Власов, – говорил Алеша, как всегда тихо, близко наклоняясь к Феде, – и очень рад, что именно тебя избрали комсоргом. Ты был секретарем комитета школы, учился отлично, но главное… – Алеша засмеялся. – Вот тут уж мы поручим тебе дельце мировое… Ты, оказывается, руководил струнным оркестром!

– Руководил…

По тому, как горячо расспрашивал Алеша Федю о школе, о семье, о впечатлениях об университете, Федя чувствовал его расположение к себе. С этого дня и началась их дружба.

Страна готовилась к выборам в местные Советы. Федя, как и большинство комсомольцев курса, работал агитатором.

Стояли последние дни поздней осени, со снежными ветрами и легкими заморозками. В один из таких дней Федя направился к избирателям.

В распахнутые ворота, оглашая улицу гудком, мягко въехала коричневая «Победа». Федя вошел вслед за нею. В подъезде к нему подбежал мальчик и, подняв румяное личико, сказал с упреком в голосе: