К Нине Сергеевне Никита Кириллович почувствовал расположение с первого же взгляда, потому что Маша очень походила на мать. Лицо ее освещала такая же, как у дочери, застенчивая улыбка. Спокойные глаза, тоже карие, неотрывно глядели на пришедшего. «Так вот ты какой! Я давно хотела увидеть тебя», – говорили они.

Никита Кириллович и Федя вошли в просторную комнату. «Здесь выросла Маша, – думал Никита Кириллович, – по этим половицам бегала она ребенком». До сих пор сохранился потрепанный мишка, которым играла Маша. Он сидел на комоде рядом с зеркалом – большой, коричневый, приподняв дырявые передние лапы.

Никиту Кирилловича и Федю сразу же посадили за стол пить чай с горячими пирожками.

Федя с удовольствием ел, оживленно разговаривал с Ниной Сергеевной. Никита Кириллович молча сидел над нетронутым стаканом. Он раньше не видел Машу в черном платье и находил, что этот цвет особенно идет к ней. Он заметил, что она похудела и побледнела. «Может быть, она скучает обо мне?» – думал он, и от этой мысли становилось ему грустно и хорошо.

Нина Сергеевна все время наблюдала за Никитой Кирилловичем, то и дело обращалась к нему с вопросами. Всем было ясно – ей хотелось знать, что из себя представлял избранник ее единственной дочери. Но Никита Кириллович отвечал односложно. Да и что мог сказать он о постановках театра, ни разу не побывав в нем в этом сезоне? Не мог он принять участие и в разговоре о лекциях, лекторах, студенческой олимпиаде.

Никита Кириллович помрачнел. Он почувствовал себя жалким неучем рядом с Машей, ее матерью – доцентом горного института, рядом с Федей.

Маша, как всегда, угадала состояние Никиты Кирилловича и пришла ему на помощь.

– Что же привезли ваши студенты этим летом с Зеленого озера? – спросила она Федю.

– Что могут привезти первокурсники? – пожал он плечами. – Известно, образцы для гербариев.

– А животный мир Семи Братьев очень отличен от Зеленого озера?

– Вот этого я не знаю, – честно сознался Федя. – Это наш профессор из Семи Братьев скажет, – указал он на Банщикова.

Никита Кириллович усмехнулся, он не смутился, как этого ожидала Нина Сергеевна, и стал рассказывать о живых существах, населяющих Зеленоозерную тайгу, горы и воду.

Маша и Федя любили слушать Никиту Кирилловича. Он, не прибегая к помощи учебников и брошюр, мог всегда объяснить, например, почему ондатра водится на Звонкой, а в Зеленом озере ее нет; почему лебеди из всего края выбрали местом жительства Зеленое озеро, а соболь, как ни расселяли его по таежным просторам, там не прижился и ушел в другие места. Объясняя, он подтверждал все интересными примерами.

И сейчас все слушали Никиту Кирилловича с большим интересом, особенно Нина Сергеевна. Она поняла, что дочь увлекалась не только внешней красотой этого человека.

Провожать гостей Маша вышла на лестницу. Федя быстро сбежал вниз, намеренно оставив Никиту Кирилловича и Машу вдвоем.

– Почему ты не ответил на мое письмо? Почему ты пришел не один? Мы о многом поговорили бы… – тихо спрашивала она, приближаясь к Никите Кирилловичу.

– Зачем же? Ты хотела проверять свое чувство – так проверяй. Говорить мы будем потом, – упрямо ответил он.

В глазах Маши померкло то радостное оживление, которое наполняло ее в этот вечер.

Весна стояла холодная и ветреная. Реки вскрылись поздно. Под нависшими ярами лежал тающий лед.

На полях трактористы пытались проводить влагозадержание, но зубья борон ломались о мерзлые комья земли, и тракторы уходили обратно в село.

Но весна все же наступала. Как ни мешали ей снегопады, бураны и холода, все чаще и чаще прорывались серые тучи и ласковое солнце заливало землю теплом.

Никогда еще не видел Никита Кириллович такой обмелевшей Звонкой. Из воды выступили островки, о существовании которых рыбаки и не подозревали. Обнажились мели. Поднялись песчаные берега. Рыба не ловилась, она ушла в полноводные плесы и ямы.

Выбирая из лодки мокрый невод покрасневшими от холода руками, Пантелей Соркин спросил с сердцем:

– Долго ли еще, Никита, зазря людей мотать будешь да невод трепать?

– Три тони впустую! – уныло подтвердил Митя, быстрыми взмахами рук скручивая бечеву.

Два рыбака – рыжий бородатый Семен и маленький, приземистый Никифор – молча отошли, сели на землю и закурили.

– Давай на вешала невод! – распорядился Никита Кириллович, соглашаясь, что неводить бесполезно. Он сел рядом с Семеном и Никифором и тоже задымил самокруткой.

Митя подошел к берегу и, приглядываясь к зарубкам на колу, крикнул:

– Опять сбыла на два сантиметра!

Пантелей Соркин покачал головой, негромко выругался, достал кисет, закурил собственноручно выращенный табак, такой крепкий, что даже товарищи не рисковали его пробовать.

Через несколько минут рыбаки не спеша набросили на вешала невод. Он висел тяжелый, потемневший от влаги. С одной стороны его спускались плоские поплавки, вырезанные из коры тополя, с другой тянули его к земле грузила – камни, зашитые в кожу.

– Делать нечего, – зевая, сказал Никифор, – пойдемте, мужики, соснем часок-другой.

За ним в землянку направились Пантелей и Семен. Митя занялся вырезанием тросточки из красного тальникового прутика. А Никита Кириллович решил поискать глубоководные плесы и ямы. Он вскочил в лодку, оттолкнулся веслом от берега и поплыл вниз по течению, почти не притрагиваясь к воде веслами.

Никита Кириллович был мрачен. Неудачи преследовали его на каждом шагу. План рыболовецкой бригады трещал по всем швам, а вода все сбывала.

Отсутствие половодья задерживало и образование нового водоема. Все было готово: деревенское болото расчищено от кустарника и мусора, обработано противоличиночным ядом, Белый ключ соединен с Зеленым ручьем канавами.

Но больше всего тревожила неопределенность отношений с Машей.

Образ Маши всюду преследовал его. Шел ли Никита Кириллович по берегу или по улицам села – и она, казалось ему, шла впереди своей легкой, быстрой походкой, в белом платье или в белой кофточке, в белой косынке, наброшенной на черные как смоль волосы.

Он повсюду видел глаза ее – задумчивые, немного грустные. Слышал ее голос. В этом голосе, звучащем всегда в неполную силу, в застенчивых движениях, в стремлении оставаться незаметной было ее неотразимое очарование.

Река круто изогнулась, с двух сторон близко подошли измытые, неровные берега. Здесь было глубоко. Никита Кириллович подвел лодку к берегу – проверить, удобно ли это место для неводьбы. Но берег был слишком крут. Только на другой стороне в одном месте берег отлого спускался к воде. Можно было приноровиться и здесь вытащить невод.

Никита Кириллович причалил лодку, вышел на берег, прошелся взад-вперед, поскрипывая галькой, потом снова сел в лодку и поплыл.

Он остановил взгляд на водной воронке. Вода кружилась в ней вначале в одной плоскости большими кругами, затем они становились меньше и воронкой уходили вглубь.

«Здесь яма», – подумал Никита Кириллович и опустил в воду шест, но дна не достал. Он огляделся и заметил, что место это могло быть отличной тоней. Яма находилась между двумя обмелевшими косами. Песчаные, кое-где покрытые мелкой галькой, они тянулись от берега, постепенно сужаясь.

Еще несколько раз опустил Никита Кириллович в воду шест и нащупал на дне коряги. Опять не везло – хорошую тоню нужно было расчищать, чтобы не повредить невод.

Он запомнил место, взмахнул веслами и повел лодку против течения.

Снова его обуяли грустные раздумья. Маша моложе его на восемь лет. Это очень много. Много главным образом потому, что детство и юность ее были безмятежны. На его же долю выпало немало бед. Рано осиротевший, скитался он по чужим семьям, учился как попало, только потому, что самого тянуло к книгам. С детства он занимался тяжелым физическим трудом.

Никита Кириллович посмотрел на свои большие, загрубелые пальцы, вспомнил Машины руки и усмехнулся.