Моя дружба с Юмашевым сильно подпортила мне отношения со всем кремлевским пулом. О том, что мы с ним встречались, на следующий же день загадочным образом проведали многие мои коллеги-журналисты. Это вызвало у них приступ нездоровой ревности.

Через два дня, когда я сидела на Тверской в гостях у Слоним, зашла Танька Малкина из Времени Новостей и в сердцах выпалила:

– Трегубова, ну ведь это уже просто несправедливо! Знаешь, например, как Тимакова переживает! (Наталья Тимакова в тот момент являлась кремлевским корреспондентом газеты Коммерсантъ, а теперь руководит пресс-службой Путина. – Е. Т.)Наташка ведь уже много месяцев и так, и эдак пыталась привлечь внимание Юмашева, а ты просто какую-то заметку написала – и он уже тебя в гости зовет! Она же теперь вообще с горя хоть отдаться ему готова – лишь бы он с ней тоже встретился!

Все посмеялись шутке. Но я почувствовала, что в ней есть и доля правды. Мое неожиданное сближение с властью стало в тот момент слишком сильным искушением для многих кремлевских журналистов. Им было бесполезно объяснять, что моя встреча с Валей произошла именно благодаря моей жесткой статье о нем, что я оказалась интересна ему именно как независимый журналист. С этого момента сверхзадачей многих моих коллег стало получение такого же прямого доступа к руководству кремлевской администрации – пусть даже ценой потери собственной автономности.

Меня саму Валя тоже чуть было не повязал по рукам и ногам своей дружбой. Начать с того, что статью об истинных причинах увольнения из Кремля Ястржембского и Кокошина (где Юмашев, разумеется, тоже представал не в самом лучшем виде) начальник отдела политики попросил меня подписать не своей фамилией, а псевдонимом.

– С какой это стати?! – возмутилась было я. – Получается, что Валя добился своего? Что теперь, наслушавшись его доверительных речей, я постесняюсь публиковать какую-либо информацию, которая ему не нравится?

Но коллеги бросились меня уговаривать:

– Пойми, ты сейчас – единственный человек из нормальных, а не из его ближайшего окружения, кто имеет к нему доступ, и кого Валя готов слушать. Может быть, это -последний шанс повлиять на него. Ты же видишь, что там у них происходит, – они и сами растеряны, и не знают, что делать. В такой ситуации позиция вменяемого человека, которую он способен будет услышать, вполне может стать решающей каплей… Не спугни его – просто потерпи немного…

Словом, мне предлагалась миссия посредника между внешним миром и рехнувшейся кремлевской администрацией. И после долгих уговоров я согласилась какое-то время подписывать статьи о Вале псевдонимом.

Изобретение нового имени для плохого журналиста стало развлечением для всей редакции.

Сначала я хотела подписаться именем своей восьмидесятилетней бабушки: Антонина Лебедева – пусть, думаю, старушка порадуется…

– Нет… Нужен какой-нибудь мужской… Тогда они там в Кремле точно не догадаются безапелляционно заявила моя коллега и подруга Юля Березовская.

По части конспирации Березовская была настоящим профи: особо едкие статьи, грозившие навсегда перекрыть ее доступ в сверхконсервативный российский МИД (где ей в то время приходилось добывать информацию как международному обозревателю Русского Телеграфа), она подписывала таинственным псевдонимом Эльза Добер. Это была гремучая смесь из породы и клички ее собаки: добермана Эльзы.

Но бабушку мою порадовать все же хотелось. Поэтому мы придумали компромиссный вариант: я подписалась не Антониной Лебедевой, а Антоном Лебедевым, и за последующие годы этот наш с Березовской крестник написал еще немало скандальных политических статей. Чуть позже я даже взяла Антошу с собой вместе на работу в газету Коммерсантъ.

Не знаю уж, насколько помогла вся эта конспирация, но факт оставался фактом: Валя продолжал мне звонить очень часто. Иногда – по несколько раз в день. Вернее, по его просьбе меня разыскивали его секретарши – либо по редакционным телефонам, либо опять же сбрасывали мне на пейджер просьбу перезвонить. Порой я даже подолгу не могла понять цель его звонка.

– Лен, привет, как дела? – спрашивал Валя, и дальше ему спросить было уже явно нечего. Самое ужасное, – что и мне у него тоже. Потому что власть все больше и больше ускользала из рук Кремля, перетекая в карман к Примакову. И в тот момент прежде всемогущий кремлевский разводящий уже все меньше и меньше влиял на реальную политику.

Иногда Валя впрямую спрашивал:

– Ну что там у вас о нас говорят? Ругают нас?

Я точно так же прямо, не стесняясь, рассказывала ему все самые критические оценки действий Кремля. Разумеется, без ссылок на конкретных лиц, а с фольклорной формулировкой: А еще, Валентин Борисович, говорят про вас, что…

Похоже, жизнь в тот момент сыграла с Юмашевым ту же злую шутку, что и он – с Борисом Ельциным. Тщательно изолировав больного президента от альтернативных каналов информации, Валя ненароком замуровал в этот удушливый саркофаг и себя самого. Я добросовестно старалась этот саркофаг проломить, действуя по библейскому принципу: если хочешь помочь человеку, скажи ему о его недостатках. Так я и делала: говорила Вале гадости.

А когда вдруг на Валину просьбу сказать, что я думаю о том или ином его последнем решении, я признавала, что это, как ни странно, сделано вполне нормально, Юмашев радовался как ребенок: Ну вот видите!!! А вы нас все время поливаете!

Однако никакие отдельные нормальные решения уже не могли изменить общего вектора, в котором двигалась страна.

Вместе со страной в пропасть катился и сам Валя. В декабре 1998-го ему пришлось уйти в отставку. Вся его кремлевская челядь активно пиарила, что хитрый Валя просто решил уйти в тень и что на самом деле он по-прежнему продолжает рулить всем в Кремле. Однако уже через пару месяцев, когда новый глава администрации, генерал Николай Бордюжа, начал проводить, по сути, примаковскую линию, стало ясно, что объект, которым по-прежнему рулит Юмашев, в реальности сузился до размеров физического тела Бориса Николаевича Ельцина. А с учетом слабой дееспособности этого подшефного объекта в тот период на валиной политической карьере можно было спокойно ставить крест.

Политическая тусовка чутко уловила этот момент и как стая койотов прискакала поживиться валиным политическим трупом еще до его официальной отставки. Те, кто до этого трепетал перед одним Валиным именем, теперь спешили если не растерзать его, то уж оттоптаться на нем как следует.

Мне пришлось стать свидетелем одного из таких налетов. После того как в сентябре 1998 года Русский Телеграф закрылся (в момент финансового кризиса Владимир Потанин решил, что безвозмездно финансировать интеллектуальную и рафинированную газету влияния, не успевшую начать приносить прибыль, для него теперь – непозволительная роскошь), я получила приглашение перейти в газету Известия. Сначала новый главный редактор Известий Михаил Кожокин, назначенный туда Потаниным, проведав про мои близкие отношения с Юмашевым, долго упрашивал меня позвать его в гости. Я прекрасно понимала, что таким образом Кожокин хочет поднять собственный престиж в глазах своего руководства: только что пришел в газету, а к нему в гости уже Юмашев захаживает…

Но главный редактор, разумеется, объяснял свою тягу к прекрасному корпоративными интересами:

– Представляете, как это будет престижно для редакции – глава кремлевской администрации пришел побеседовать с коллективом Известий…

Я довольно легко уговорила Валю на визит. Но он несколько недель подряд все откладывал и откладывал свой приход, ссылаясь на крайнюю занятость. Может, – и правда был занят, а может, – опять поддался своему патологическому страху перед внешним миром.

Однако потом, когда Валя, наконец, решился приехать в редакцию, всем уже было ясно, что дни его во главе администрации сочтены. Поэтому Кожокин, моментально позабыв свою прежнюю настойчивость, решил выказать Юмашеву крайнее пренебрежение: он заявил, что предложенное Валей время для встречи ему не подходит, и вообще технологический процесс в газете такой напряженный, что он вряд ли сможет в ближайшее время устроить ему встречу с журналистским коллективом.