Валя перезвонил мне в истерике и завизжал в трубку:

– Он что – совсем мудак, этот ваш главный редактор?!? Глава администрации президента согласился к нему прийти в гости, а он – занят?!!

Это был, пожалуй, единственный момент в жизни, когда мне стало на секундочку жалко Валю.

Впрочем, Юмашев тут же умудрился развеять мою жалость как дым, начав заочно грозить Кожокину страшной местью:

– Да он что, не понимает, что с ним теперь будет?! Ну я ему покажу!…

Через несколько дней Юмашев показал журналистам президентский указ о своей отставке.

Единственный полезный урок, который Юмашев, похоже, вынес из своей неудачной политической карьеры, – это гибельность информационной изоляции. Опробовав на мне, каково это – общаться с журналистами, он понял, что это – не смертельно, и отважился выйти в люди.

Дважды – сначала накануне своей отставки, а потом сразу после нее, – он собирал у себя в зале для совещаний весь кремлевский пул.

То ли из страха перед таким количеством незнакомых людей, то ли из желания соблазнить меня статусом своей доверенной журналистки, Валя сразу заявил:

– Ну, с некоторыми из вас мы уже встречались и беседовали…

И выразительно подмигнул в мою сторону, заставив меня просто съежиться под ревнивыми взглядами коллег.

Дальше глава администрации начал соблазнять уже всех гуртом: он с весьма правдоподобными плачущими интонациями покаялся в том, что раньше был закрыт для прессы, и объявил, что теперь, во искупление этой ошибки, он хотел бы создать при администрации клуб или консультативный совет из ведущих журналистов страны.

Спустя несколько дней, через Валину заместительницу Джахан Поллыеву, я получила приглашение войти в этот клуб:

– Мы пригласили еще Диму Пинскера из Итогов, Наташу Тимакову из Коммерсанта, Лену Дикун из Общей газеты – ты не против, чтобы они тоже были? Предлагаем встречаться раз в неделю, мы будем рассказывать вам обо всех наших планах, а вы будете нам давать советы, как все эти мероприятия лучше подавать общественности. Разумеется, мы очень надеемся в этом и на вашу непосредственную помощь. Ну и конечно же, все это должно остаться строго между нами…

– Подожди-ка, Джахан! – изумилась я. – Это вы что, решили нанять нас на работу в качестве пиарщиков?!

– Нет-нет, ты неправильно поняла, не обижайся, я просто имела в виду, что мы ждем от вас советов… – начала оправдываться Джахан.

Но я уже успела прекрасно понять, что Джахан, сама того не желая, выболтала истинный смысл лукавой валиной идеи: не администрацию сделать более открытой, а, наоборот, наиболее строптивых журналистов инкорпорировать в администрацию. Журналистам, по сути, предлагалось создать отряд добровольных помощников Кремля.

Я уже прекрасно знала, в какие кабальные условия ставят журналиста доверительные отношения с чиновниками: сначала тебе по дружбе рассказывают о каком-то предстоящем событии, а потом, именно из-за этого ты по дружбе немедленно лишаешься морального права об этом писать -даже если информацию о событии ты параллельно получишь из другого источника. Согласиться на членство в такой кремлевской пионерской звездочке – значит поставить крест на профессии журналиста.

Соблазн давать советы власти был, конечно, очень велик. Но по своему прежнему опыту я уже четко знала: если советы им действительно понадобятся – сами прибегут и сами попросят.

Я не стала спрашивать других приглашенных ребят, согласились ли они. Когда мы несколько лет спустя вспоминали эту историю с Леной Дикун, она сказала, что, по ее ощущениям, вся эта затея как-то тихо рассосалась в воздухе. По крайней мере, мне так больше никто и не позвонил, – призналась она. Дима Пинскер вообще вскоре перешел для Кремля в разряд классовых врагов – потому что работал в издании Гусинского. В результате, в сети, широко закинутые Юмашевым, попалась Наташка Тимакова: подружившись с Джахан Поллыевой, она стремительно перешла на работу сначала в официозное агентство Интерфакс, затем – в пиар-службу Белого дома, а после этого – в пресс-службу Путина в Кремль. В результате всех этих передвижений по чиновничьей служебной лестнице одной хорошей журналисткой в стране стало меньше.

Работа с массами явно была не самым сильным валиным местом. Чего не скажешь о его таланте локальных интриг. В результате, после того как идея журналистского клуба провалилась, он начал соблазнять журналистов поодиночке. После 5 декабря 1998 года у него уже не было в Кремле ни поста, ни прежнего начальственного кабинета, но зато дух его веял повсюду. Юмашев превратился просто-таки в какой-то кремлевский полтергейст. То и дело с разных сторон было слышно об очередных проделках этого блуждающего духа: то пару журналисток вывозили на дачу к президентскому референту Андрею Вавре, то Валя устраивал так, что страждущую близости с властью журналистку допускали в приемную кабинета Татьяны Дьяченко как раз в тот момент, когда президентская дочь оттуда выходила и милостиво общалась с поклонницей минут пять. То с кем-то обедали, то ужинали, а то – после этого – и завтракали.

Вскоре моя подруга Таня Малкина уже прилюдно поучала Наталью Тимакову:

– Запомни, в следующий раз, если министры пригласят тебя с собой за стол, нельзя им говорить неприятные вещи.

Не может быть! Неужели это та самая Танюша Малкина, которая в августе девяносто первого задала гэкачепистам на пресс-конференции вопрос про государственный переворот?! – не верили мне мои мама с папой (заочно обожавшие героиню Таньку как родную), когда я, сидя у них на кухне и поедая мамино вишневое варенье, рассказывала кремлевские новости.

Слушай, получается, что и Язову с Янаевым она теперь неприятных вещей говорить бы не стала, если б они до этого ее чаем напоили? Интересная логика… – дико расстраивался мой папа, который в августе 91-го со всей искренностью 50-летнего человека, впервые в жизни внезапно хлебнувшего свободы, собрал с собой в пакет бутерброды, бинты, медикаменты и на полном серьезе пошел умирать за демократию на баррикады к Белому дому.

Вся эта история с Юмашевым стала для меня отличной прививкой на всю жизнь: я четко поняла, что властных чиновников надо держать от себя на дистанции. Это такой же непреложный закон журналистской гигиены, как для всех остальных людей – пользоваться презервативом, если не хочешь непредсказуемых последствий.

Чтобы хоть как-то дожить до весны 1999 года (как в физическом, так и в политическом смысле), у Бориса Ельцина, как это ни парадоксально, оставался только один-единственный способ: прикинуться мертвым. Или, на худой конец, хотя бы умирающим.

Сил у Кремля – измученного собственными разводками и истратившего уже всю свою энергию на организацию в стране экономического и политического дефолта, – не было не только на нападение, но даже и на активную защиту. Поэтому оставалось одно: сесть в засаде, использовать мертвого президента как наживку и дождаться, пока какой-нибудь, самый вероятный, претендент на его пост подойдет и пнет труп ногой. И тут же оттяпать наглецу эту самую ногу. По самую голову. Или, на худой конец – по самый тазобедренный сустав, как Примакову. Или по самый мениск, как Лужкову.

Надо отдать должное актерским дарованиям Ельцина: роль умирающего получалась у него, как всегда, высокохудожественно. И, похоже, притворяться российскому президенту для этого вообще нисколько не приходилось. Тем более что и его родная администрация ему в этом активно помогала.