Кальян медленно встал и спросил, нехорошо щурясь:

– Баб водил?

– Была одна… Проститутка.

– Где взял? Коллеги подложили? Твою мать, ты идиот или как?

– Погоди, ты что, думаешь…

– Я вот как раз всегда думаю. Квартиру давай смотреть. Береженого бог бережет.

Через минуту Кальян выдернул из розетки фумигатор и, спросив:

– Комарики замучили? – бросил его на пол и раздавил.

Среди осколков пластмассы виднелись микросхемы и проводки.

– Понял?

Генерал подавленно кивнул. Но попытался взять себя в руки и даже высказался:

– Зря ты, можно было дезу прогнать.

– После того, что мы тут с тобой наговорили, нас можно уже дальше не слушать.

Кальян прошел в ванную, включил воду на полный напор. Вслед за ним в узкое помещение втиснулся генерал.

– У тебя телефон этой бабы есть?

– Даже адрес. Я в ее сумочке квитанцию за квартиру нашел.

– Ну, ты прямо опер!

– Слушай, а если это Контора?

– Тогда бы мы с тобой уже не разговаривали. Это менты, причем как-то кустарно.

– А если они все-таки доберутся до груза?

– Не доберутся. Груз ВЧК охраняет. А чем вопросы дурацкие задавать, лучше отправь своих «цветных», пусть девчонку тряхнут. Если она, конечно, еще не слиняла.

В этот момент Вика-Тигренок вместе со своими земляками уже покинула город…

Стас приехал в прокуратуру к Голицыну. Тот был один и собирался пить кофе.

– Привет! Будешь?

– Давай, только без сахара.

Голицын хмыкнул:

– Точно, а я и забыл, что ты любишь кофе горький и черный, как оперская работа. И покрепче, конечно?

– Конечно.

Голицын заварил две чашки и сел на свое рабочее место. Скрябин занял стул у стены.

– По делу, или просто мимо пробегал?

– По делу.

– Тогда я тебя внимательно слушаю.

– Меня интересует ваша стажерка, Панова.

– Хм… Интерес, я так понимаю, служебный? Но я про нее ничего особенного сказать не могу, девчонка как девчонка.

– Откуда она?

– Откуда-то с севера. Закончила Универ профсоюзов, поболталась в районе, потом наш шеф ее сюда вытащил.

– Блатная?

– Не думаю. У нас таких зеленых полуправления. Текучка, сам знаешь, какая.

– Молодая девчонка-то. Ни с кем, никак?..

– Я чего, слежу за ней? Хотя, постой: она с Пашкой пару раз уходила.

– С каким?

– С Арнаутовым.

– Что-то я перестал удивляться сюрпризам, – Стас поставил чашку на угол стола.

Голицын хотел спросить у него, что это значит, но раздался звонок, и Стас достал трубку:

– Слушаю.

– Товарищ майор? Это Лемехов из игровых автоматов. Узнали? Он только что приходил. И ушел. Оставил какой-то чемоданчик и просил присмотреть, пока не вернется. И сразу же ушел. Я не мог вам позвонить, он все время тут был.

Стас быстро прикинул: из прокуратуры до Гороховой он доберется минут за десять. Роману, который остался в отделе, ехать втрое дольше. Значит, надо выдвигаться одному, Роману позвонить с дороги, а дальше будет видно.

– Я сейчас приеду – сказал он.

– Приедете? Ну, я вас жду. – Лемехов бережно, как будто она была сделана из хрусталя, положил трубку и вытер взмокший лоб.

– Убедительно, – похвалил стоявший рядом с ним Румын. – Еще немного, и я прощу тебе все.

– Толя, а… А что дальше?

– А дальше ты отдашь ему чемоданчик.

– Какой чемоданчик? У меня же нет ничего.

– Тот, который я тебе сейчас принесу. Он у меня в машине. Только не давай открывать его здесь. Скажи, что боишься.

– Толя, ты что, хочешь его…

– Лучше же он, чем ты, правильно?

Лемехов подумал и кивнул:

– Правильно.

Румын похлопал его по плечу:

– Да не дрейфь, Санек, я тебе еще и бабок подкину. На запчасти для «Мерседеса». Штука баксов, я думаю, тебе не помешает?

Лемехов заискивающе улыбнулся:

– Толик, две штуки. Я все-таки рискую.

– Ладно, договорились. Чего не сделаешь ради старого школьного друга?

После спешного отъезда Скрябина Голицын недолго оставался один. Паша, Лютый и Топорков привезли чистосердечное признание Прапора. Прочитав его, Голицын с довольным видом потер руки:

– Круто! Введите господина посла.

Убоповцы немного растерянно переглянулись, а потом Топорков ответил за всех:

– Нет его. Свалил, – и потрогал свой распухший нос.

Паша добавил:

– Найдем. Куда ему деться?

Один Лютый ничего не сказал. Он сидел, глядя в пол, и Голицын подумал, что Лютому, как наиболее опытному из этой тройки убоповцев, больше всех обидно за допущенную промашку и что он не разделяет Пашиной уверенности в скорой поимке беглеца.

Чтобы поддержать ребят, Голицын еще раз похвалил результат:

– Все равно здорово. Это ж состав на Кальяна. Перехитрил сам себя, сука…

Похвала была прервана появлением еще трех человек. С мрачными лицами вошли Громов, Ткачев и комитетчик по фамилии Саблин – Голицыну как-то пришлось с ним работать по одному делу, и у него осталось о подполковнике двойственное впечатление. Все бы ничего, но уж очень сильно много Саблин переживал о карьере.

– Извините, что врываемся, – сказал Громов, – но время не ждет.

– У нас есть новости, – Голицын протянул Громову признание Прапора.

– У нас тоже, – сказал начальник УУР, принимая от следователя бумагу.

Прочитав ее, он взорвался. Поскольку Паша оказался к нему ближе всех, ему и досталось больше других.

В такой ярости никому из присутствующих видеть Громова не приходилось. Он редко повышал голос, а тут буквально взревел, потрясая бумагой, для получения которой убоповцами было потрачено столько усилий.

– Вы что наделали, идиоты хреновы? Вам кто разрешил к потерпевшему ехать? Вы мозгами думать умеете?

Ошарашенный его напором, Паша попятился.

– Что случилось, Юрий Сергеевич? – перебил Громова Юра Голицын.

– Что случилось – то случилось, – Громов с такой ненавистью посмотрел на признанку Прапора, что мог бы взглядом прожечь дырки в бумаге.

– Позвольте, я объясню, – подчеркнуто спокойно предложил Саблин. – Час назад в Гатчине обнаружен труп вашего потерпевшего. В петле. В предсмертной записке он просит винить в своей смерти сотрудников УБОПа, которые угрозами и побоями заставили его оговорить честного человека.

– Кальяна? – уточнил Паша.

– Прахова Федора Аркадьевича, – заложив руки за спину и чуть выпятив подбородок, поправил Саблин.

Забрав убоповцев, Громов уехал. Ткачев и Саблин остались. Голицын сидел за столом, Ткачев стоял рядом с ним, а Саблин, продолжая все так же держать руки заложенными за спиной, прохаживался по тесному кабинету от двери к окну и обратно.

– Все зашло слишком далеко, – говорил он. – Вчерашняя либеральность вызвала гибель потерпевшего. И теперь совершенно очевидно, что пока папаша с сынком на свободе, мы не можем быть уверены в безопасности жены погибшего. Надо принимать жесткие меры. В конце концов, у меня тоже есть руководство, и оно ждет результатов.

– Осталось сказать Арнаутовым, что они просто результаты работы. Точнее, отработанный материал. – Устало заметил Голицын.

– Каждый охотник – дичь на чьей-то охоте.

– Не люблю цинизма в отношении коллег.

Саблин пожал плечами:

– Не понимаю, почему вы еще здесь работаете.

– Потому что, – огрызнулся Голицын, глядя в лежащее перед ним признание Прапора и думая, что вместо того, чтобы сделать как надо, он поступит по совести.

Бросив на него короткий неприязненный взгляд, Саблин обратился к Ткачеву:

– А вы что молчите?

Начальник УСБ ответил совсем не так, как ожидал Саблин. Вместо того чтобы помочь дожать следователя (а как иначе? Ведь чем больше привлечено к ответственности сотрудников и чем весомее предъявленные обвинения, тем для «собственной безопасности» лучше), Ткачев с усмешкой спросил:

– Кальян – ваш человек?

– Не очень-то корректный вопрос.

– Так дайте некорректный ответ.