— А для чего она нужна? — допытывался Кайнд.

— На ней прохладнее, — ответил слуга, — ночью бывает жарко, и постель чересчур нагревается.

— Понимаю, прекрасно. Петате, прекрасно. Выйдя на песчаную дорогу, дорогу к гавани под небом-пеклом, мистер Кайнд чихнул. Кожа на его личике, исказившемся от щекотки в ноздрях, сморщилась и снова разгладилась после смачного «чхи».

— Мы выбрали самый неудачный час, — заметил Мейкер Томпсон.

— Обо мне не беспокойтесь, я всегда так чихаю. Кажется, разлетаюсь на куски и превращаюсь в пыль, а на самом деле — жив-здоров; словно петарда взорвется на лице, а ты сморкнешься, вытрешь нос и снова чувствуешь себя как ни в чем не бывало… Да, быть бы мне царем в России: террористы швыряют бомбы, а для меня это «апчхи» — и все!

Глаза его искрились смехом, а губы, заключенные в суровые скобки морщин, — пузырьками сухой слюны. Изменив тон, Кайнд продолжал:

— Как хорошо, Джо Мейкер Томпсон, что мы с вами встретились, как хорошо! Я вас расхваливал в Чикаго, хоть и не согласен с вашими аннексионистскими взглядами и стремлением применять силу… Ну, у нас будет еще время поговорить об этом… Что за человек комендант порта?

— Не знаю даже имени.

— Однако вы с ним знакомы…

— Немного. Какой-то неотесанный индеец. Двух слов связать не может, как говорит Чипо Чипо, мой слуга.

— Этому Чипо вы доверяете?

— Нет. Держу его для уборки дома и мелких поручений. Никчемный парень, но понимает по-английски и с грехом пополам болтает на англо-негритянском, на котором говорят англичане в Белизе. Мой доверенный человек, трухильянец, ни за что не хотел остаться. А жаль! Настоящий мужчина, мало таких. Я ему предлагал… Да, чего только не предлагал… Но он предпочел остаться на море…

И, помолчав минуту, чтобы припомнить сказанные слова, Мейкер Томпсон прибавил:

— Забавный парень! Крикнул мне тогда на прощанье: «Хотите заткнуть за пояс пиратов?»- и рассмеялся в лицо.

— Он знал ваши планы?

— Нет, только то, что я стану банановым плантатором. Насчет пиратов он сказал потому, что я говорил о своем желании сделаться флибустьером, назваться Зеленым Папой, стать пиратским папой и подчинить себе моря огнем и мечом. Я хотел следовать традициям Дрейка[10], этого Франциска Ассизского[11] среди пиратов, традициям Уэллиса[12], присвоившего имя порту Белиз, и того самого капитана Смита[13], по мнению которого Центральная Америка с избытком могла бы возместить британской короне потерю Соединенных Штатов.

— Я читал в Чикаго ваши письма…

— Но пираты, прежние хозяева Карибского моря, так и остались вот эдакой величины. — Он показал мизинец. — Что же касается богатств, то какой бы сказочной ни была их добыча, наша в будущем намного превзойдет ее, а что до методов, то люди не изменились, мистер Кайнд: те обагряли кровью море, а мы окрасим ею землю.

— Ну, не думаю, чтобы в Чикаго пошли на это. Там предпочитают слушать речи о цивилизаторской роли, которую нам приличествует играть в этих отсталых странах. Господствовать, да, но не с помощью грубой силы; не насилием, нет. Здешних людей надо убедить, показать им, какую выгоду они извлекут из своей девственной земли, когда мы заставим ее плодоносить.

— В Чикаго предпочитают слушать речи о дивидендах…

— Нет, не только… Не дивиденды… — Кайнд взмахнул протезом и сдвинул шляпу на затылок, чтоб защититься от жгучего солнца, — ловкий жест манекена. — Все дело в том, чтобы цивилизовать народы, заменить европейскую политику эгоизма и порабощения политикой опеки со стороны более сильного.

— Не слова — небесная музыка, мистер Кайнд! Властвует сильнейший! А для чего ему власть?.. Чтобы покорять земли и людей!

Они взбирались по трапу парохода под милосердную сень оранжевого с белой бахромой тента.

— Силой?.. — воскликнул однорукий, не оглядываясь на своего молодого соотечественника. — Если так, почему не сослаться, как это делал Птоломей, на влияние созвездий, чтобы удобней было порабощать народы, деля людей на годных для рабства и годных для свободы? В таком случае об этих живущих на тропике Рака и говорить нечего: дикари, приговоренные к вечной неволе.

Глаза его искрились смехом, а тонкие губы — пузырьками слюны, сухой и горячей. Он продолжал:

— К счастью, наш образ мыслей стал более совершенным по сравнению с четвероногими, и мы найдем нечто получше аристотелевской концепции силы, если только такие люди, как вы, будут держаться золотой середины, то есть метода, получившего название «агрессивный альтруизм» и уже испытанного в Маниле.

Возбуждение его вдруг улеглось, и он жалобно простонал:

— Как надоел мне протез! Быть одноруким не слишком приятно в любом климате, а в аду тем более… Чертово пекло!

— Рука-то как настоящая.

— Кто ее знает! Надо носить, ведь кое-что — это уже что-то, а после первых пяти стаканов виски меня не убедишь, что она искусственная: сжимаю кулак, стучу — моя рука!

Комендант порта обедал на пароходе в компании молодой темноволосой девушки — золотисто-апельсиновая матовая кожа, черные глаза. Она сидела в небрежной позе отдыхающей туристки. Каскад локонов, свободно струившихся по затылку, и две кровоточащие рубиновые серьги чуть качнулись, когда она, движимая скорее кокетством, нежели любопытством, взглянула на вошедших.

Кайнд кивнул головой, комендант ответил ему, и однорукий вместе с Мейкером Томпсоном сел за соседний столик.

— Холодный консоме, бифштекс и фрукты, — распорядился Кайнд, не взглянув в меню. Левой рукой он встряхнул салфетку и расстелил на своих тощих коленях.

— Томатный суп, рыбу в масле и фруктовый салат, — приказал Мейкер Томпсон.

— Пива? — спросил слуга.

— Мне, — сказал Кайнд.

— Да, принесите пива, — добавил его компаньон.

Расстояние между столами было невелико, и коменданта раздражала тарабарщина — речь гринго, — лезшая прямо в уши. Он устремил взор к маяку, чтобы видеть пенящееся, все в барашках море, но при этом косил глазом в сторону соседей, не упуская из виду ни одного их движения. Его собеседница меж тем ерзала на стуле, то теребила, то роняла салфетку, обмахивалась веером и терла платком нос, играла вилкой и ножом, поднимала вдруг к небу глаза — зрачки из черного дерева, — то раздвигала, то смыкала под столом колени, вертела головой, словно ловя струю воздуха из вентилятора.

Кайнд понял. Манипуляции его искусственной руки, похожей на клешню рака, — вот что заставляло извиваться это трепетное смуглое тело, едва прикрытое легкой тканью, дымом, принявшим форму платья, вот что отдавало ее во власть безудержного смеха. Она уже больше не могла, больше не могла — в зубах кастаньетами щелкал хохот, прорывался сквозь губы.

Новый пируэт Кайнда, судорожный рывок марионетки, рассыпал гроздь звонких колокольчиков, заразительно веселый смех, — даже представитель военной власти показал золотые зубы.

— Сеньоры, наверно, знают, уйдет сегодня пароход или нет? — сказала она, полуоборачиваясь к коменданту и одновременно стараясь некоторой долей внимания загладить обиду, нанесенную этому неуклюжему мистеру.

— Думаю, к полуночи, — поспешил ответить Кайнд, желая поскорее перекинуть мостик знакомства между своей тщедушной персоной и геологически древней породой высшей портовой власти.

— И вы поедете дальше? — спросила она.

— Сейчас нет. Мой компаньон, сеньор Мейкер Томпсон, уже давно тут; я один прибыл на корабле из Нового Орлеана.

— Да, кабальеро уже несколько дней живет здесь, вмешался комендант; любезные слова отнюдь не смягчали его начальственного тона. — Вместе с Чипо.

. — Совершенно верно…

— Ваш катер приобрел турок?

— Я продал ему судно; машина плохо работала.

— Ас трухильянцем, однако, не выгорело дельце, перебил снова начальник порта, констатируя непреложные факты, чтобы знали эти… с-с-сыны дядюшки Сэма, что он не сидит тут зря, в потолок плюет, а прекрасно знает, чем они занимаются.