Я же тебе сказала - у двенадцатого коттеджа.
- По-моему, у второго?- неуверенно сказал я.
- У двенадцатого,- твердо заявила Лукошкина.
Осознав, что выяснить истину о неудачном ночном свидании мне вряд ли дано, я переключился на Колю Повзло, который присутствовал при нашем диалоге, но по его внешнему виду было понятно, что он вряд ли что-нибудь понял.
- Как самочувствие, камикадзе?
- Да я,- ответил Коля,- в ЗакСе бухаю... с депутатами! Закалка! Тренировка... как огурчик, шеф.
В общем, приврал Коля,- от него уже пахло свеженьким.
Днем мы читали лекции по расследовательскому ремеслу. Слушали нас на удивление внимательно, задавали много вопросов. Изрядную активность проявляли Юрий Львович и его супруга - смазливая бабенка лет на пятнадцать моложе мужа. Вопросы они задавали специфические - все про проведение тайной фотосъемки и видеозаписи... Каждому свое.
Потом был трехчасовой перерыв на обед. Я собрался сходить в гости к Ане Лукошкиной, но ворвался Соболин и начал рассказывать, какая Виктория изумительная, тонкая и страстная. А отец у нее - генерал-майор, но, конечно, не в этом дело...
- А в чем?- перебил я с досадой.
- Она - необыкновенная женщина, Андрей. Ты не понимаешь. Я хочу посвятить ей стихи... или романс... или крутой шлягер.
- Посвяти ей поэму,- посоветовал я.
- Поэму?- ошеломленно спросил Володя.
- Поэму, поэму... Шел бы ты лучше к ней, Володя. К тигрице.
- Да ее нет, ушла куда-то... Ты думаешь - поэму?
Насилу я от Володи освободился и долго смотрел ему вслед. Соболин медленно брел по широкой, расчищенной от снега дорожке и что-то бормотал в диктофон... Совсем крыша поехала у мужика.
Я пошел к Лукошкиной. По пути я представил, как задерну шторы, чтобы до нас не добрался похотливый взгляд Юрия Львовича - сторонника скрытого фотографирования. Как сквозь золотистые занавески будет пробиваться солнечный свет, и в этом свете тело Анны будет...
Дойдя до домика, где обитала Лукошкина, я постучал.
- Заходите, открыто!- раздался ее голос.
Я зашел.
Аня сидела на кровати и изучала какие-то бумаги.
Я присел рядом. Взял ее за плечи, потянул к себе...
- Ты мне мешаешь, Андрей!- произнесла Лукошкина, не отрываясь от документов.- Извини, но я страшно занята.
Надо все это,- показала она на огромную пачку бумаги,- прочитать за час и сообщить в Питер клиенту, что я обо всем этом думаю.
- Мы же на отдыхе, Аня!
- Во-первых, мы не на отдыхе, а на семинаре. Во-вторых, у меня кроме Агентства, как тебе известно, есть клиенты, которые нуждаются в моей помощи. Юридической. И я не могу их подвести.
- Хорошо,- согласился я.- А вечером? Вечером ты будешь свободна?
- Вечером - буду.
- И мы увидимся?
- Увидимся.
- Где?- спросил я.- Здесь?
- Нет, не здесь.
- Значит, у меня.
- И не у тебя.
- На мороз больше не пойду,- максимально жестко заявил я.
- Давай,- задумалась Аня,- давай встретимся в сауне. Там тепло.
- А сауна в этой комсомольской зоне одна?- спросил я недоверчиво.
- Одна-одна. Значит, в сауне, в одиннадцать. Нет, лучше в одиннадцать тридцать. А то я не успею все свои дела доделать.
В обед случилась еще одна кража.
После обеда читал лекцию Соболин.
Блеснул. Превзошел самого себя. Обращался он, правда, только к Виктории.
Приводя примеры из практики, изрядно... э-э... ошибался в оценках своей роли и дважды почему-то упомянул планету Марс и тигров. Но очень даже ничего выступил. Вдохновенно.
О краже стало известно только ближе к вечеру. Мы с Лукошкиной сидели в малом зале, я наблюдал, как Танненбаум разжигает камин... Аня продолжала читать свои бумажки и что-то отмечать в блокноте. Вечерело, на соснах за окном золотилась кора в лучах садящегося солнца.
Я думал о том, как вечером - в одиннадцать часов тридцать минут по местному времени - я возьму Аню за руку, и мы...
Но тут влетел Соболин.
- Андрей!- горячо сказал он.- Андрей, послушай.
Он сказал это и встал "в позу драматического актера". "Поэма,догадался я.- Поперла поэма, и сейчас придется ее слушать". Камин затрещал, языки пламени лизнули поленья, отсветы упали на Володино лицо - отрешенное и трагическое.
Настал миг откровения, большого искусства... Танненбаум смотрел на Соболина, открыв рот.
Володя отвел правую руку в сторону и завыл:
Тигрица ты! На Марсе день сгорает.
В загадочной небесной высоте.
Душа моя страдает и блуждает, Как будто в лабиринтах декольте.
Лукошкина оторвалась от своих документов и прыснула, Володя осекся. Да, художника может обидеть каждый!
- Что?- спросил Володя.- Что вы сказали, Анна Яковлевна?
- Я?.. Я ничего.
- А мне показалось, что вы сказали.
Извольте...
- Я, Владимир Альбертович, ничего не сказала, я только подумала, что ваш... э-э... текст не совсем оригинален.
- Как?- воскликнул Володя.- Вы хотите сказать?..
- Нет, нет, Владимир Альбертович.
Боже упаси. Просто мне вспомнился один текст с очень созвучным началом,- успокаивающе сказала Лукошкина.
- Автор?- со сталью в голосе произнес Володя. Дрова в камине уже разгорелись, и свет от них падал на трагическое Володино лицо - Гамлет, да и только.
- Лоханкин,- сказала Аня.- Васисуалий Лоханкин.
- Как?
- Своей супруге... Кстати, если вы помните, ее зовут Варвара, и она имела два существенных достоинства: большую белую грудь и службу... Так вот, обращаясь к Варваре, Лоханкин говорил так: "Волчица ты! Тебя я презираю. К любовнику уходишь от меня..."
И так далее. Мне показалось, что есть некоторое сходство. Разумеется, случайное...
- Так,- сказал Володя.- Так...
Он сделал шаг к камину, легко отодвинул рукой стокилограммового Танненбаума.
- Закройте рот, Танненбаум,- саркастически, горько сказал не понятый современниками поэт.
Танненбаум послушно закрыл рот. Володя вытащил из заднего кармана джинсов несколько листочков бумаги и бросил их в огонь. Они сразу же вспыхнули и сгорели.
Володя был по-своему прекрасен в этот момент. Черные лохмотья сгоревшей поэмы поднялись на языках пламени и исчезли в жерле каминной трубы... Володя вышел вон. Его шаги отдавались эхом в марсианских лабиринтах декольте.