- Леш...- хватанув "сероводорода", она закашлялась и, не в силах кричать, яростно замахала рукой в сторону приемной. Я понял, что придется идти. И пошел. С явным сожалением сняв противогаз.
***
Ксюша, зажав нос, дождалась, пока я войду и сразу же захлопнула за мной дверь.
С дивана поднялся взволнованный офицер в форме полковника ВВС. На груди его сияла Звезда Героя России, причем новехонькая, трехцветная. В голубых глазах полковника стоял ужас, и я сразу подумал, как сильно он противоречит его мужественному образу. Потом я вспомнил, что где-то читал, будто именно здоровое чувство страха способствует... Но чему оно способствует, я додумать не успел, ибо, отдышавшись, Ксюша сказала:
- Черт бы побрал Каширина и всех его дефективных малолеток!- Еще подышав, она добавила: - Леш, тут вот полковник дожидается кого-то из начальства, но Обнорский в командировке, а сегодня воскресенье - Повзло на даче, а Спозаранник...
Я остановил ее мужественным жестом в духе Клинта Иствуда и пожал полковнику руку, которая была хоть и крепка, но заметно тряслась. Свободной рукой я показал ему на кабинет Обнорского, и мы зашли, так и держась за руки, как первоклассники. "Круто его зацепило",- подумал я и чуть ли не силком освободился от полковничьего рукопожатия.
- Заместитель директора, Алексей Скрипка. Слушаю вас. Садитесь.
Полковник не сел и выразительно посмотрел на Ксюшу. Та вышла.
- Полковник Сорокин,- сипло представился летчик.- Мы когда-то служили с вашим шефом на Ближнем Востоке... Мне сказали, что он в Финляндии на каком-то конгрессе расследователей...
- Ездил я как-то в Финляндию,- кивнул я,- а у меня дома авария случилась... Так чем могу?
Полковник, неожиданно обмякнув, рухнул на диван и закрыл лицо руками.
Плечи его сотрясались, и со стороны было похоже, что он надрывается от хохота, но честь офицера не позволяет ему делать это в голос.
- Кроме Андрюхи, мне не к кому обратиться... О Боже, какой позор!..изо рта его вырвались какие-то булькающие звуки.
Я налил ему стакан воды и, пока он пил ее жадными глотками, старался смотреть ему в глаза с состраданием. Впрочем, я ему действительно искренне сострадал, просто я всегда чувствую себя очень неловко, когда большие сильные дяди обливаются слезами, как мой бывший тесть при приготовлении лукового пирога. Вот Спозаранник - тот другое дело, он от этого удовольствие получает, ему лишь бы человека до слез довести...
Видимо, при воспоминании о Спозараннике в моих глазах промелькнуло что-то зверское, потому что полковник постарался взять себя в руки и горько произнес:
- Вот ведь... В Анголе был, в Йемене, в Афгане воевал, Чечню прошел ни хрена мне не страшно было, а тут собственная дочь до истерики довела...
- Да вы расскажите, в чем дело!
Сорокин посмотрел на меня с мукой и задал совершенно неожиданный вопрос:
- У вас есть деньги?
- Деньги?!- переспросил я идиотским тоном, чтобы выиграть время и успеть перегруппироваться.- Откуда деньги у бедного завхоза?
Сорокин завыл, как отец Федор в саду инженера Брунса, и брякнулся передо мной на колени. И я тут же вспомнил, как один мой приятель увидел в зеркале нимб над своей головой, и это так на него повлияло, что он застраховал тещину дачу.
На свое имя.
***
Я вел машину, поглядывая на Сорокина, вцепившегося в "торпеду", как малое дитя в мамину сисю. Полковник каждые восемь секунд смотрел на командирские часы и нервно шептал без остановки:
- Направо... Должны успеть... После светофора - еще раз направо... Ты не волнуйся, сынок, я ведь понимаю - деньги казенные, пять тысяч - не шутки...
Ой, не шутки, думал я. Обнорский мне может так впаять, что свою наготу мне придется прикрывать исключительно человеколюбием и милосердием, на которые меня прошибло при встрече с этим плачущим Героем России. С другой стороны, шептало мне мое доброе сердце, у тебя тоже когда-нибудь будет дочь, которая, возможно, попадет в дурную компанию...
Нет, лучше так: может, у твоего коллеги Спозаранника дети попадут в дурную компанию, и ты ему бы тоже... Обнорскому хорошо - он в Финляндии, трубу отключил - экономит деньги Агентства, зато как приедет - вообще трубку вешать не будет, а Ксюха хороша - в такую хреновину вписала...
Все эти умные мысли посещали меня, пока я крутил руль под чутким руководством бормочущего летчика. В какой-то момент мне даже показалось, что кручу я не руль, а штурвал, и все его заклинания раздаются в моем шлемофоне. Полковник тоже это почувствовал и, подражая интонации героя известного фильма ("Прикрой, атакую!"), заговорил громче:
- Риска тут нет никакого прижучим подонка... Как пить дать - прижучим!
- А он точно один придет?- я решил проявить неиспользованный доселе профессионализм.
- Если не один - мы не откроем,- храбро ответил Сорокин.- Милицию вызовем, если что...
Мне захотелось сменить тему:
- А как вы узнали, что дочка принимает наркотики?
Глаза летчика стали жесткими, желваки заходили под кожей как живые.
- Э-э, сынок, я на войне на них насмотрелся. Речь, зрачки... Да она и не отпиралась. Сразу плакать стала: папа, они меня убьют... Я говорю сколько? Она: пять тысяч должна... Я сразу про Обнорского подумал. Решил, что не откажет братану... А его нет. И тут ты - такая удача...
И я, как человек, ненавидящий штампы, увидел: на полном серьезе по его небритой щеке сползла "скупая мужская слеза", которую он смущенно вытер кулаком. Я был готов расчувствоваться, но вовремя вспомнил о Спозараннике и только мужественно кивнул.
Собственно, история, рассказанная Сорокиным, ничего необычного из себя не представляла. Его шестнадцатилетняя дочь Лиза была законченной наркоманкой и тянула из дома все, что попадалось под руку. Крутой папин характер и неудачное самоубийство матери, как ни странно, повлияли на ее поведение, и она перестала красть деньги и шмотки из дома. Зато с удвоенной энергией принялась тырить их у чужих людей. Когда Сорокин вернулся из Боснии, на Лизе висели два уголовных дела и пять тысяч долларов долга. С ментами он договорился - девочке разрешили закончить школу, но с долгами помочь отказались. И полковник принял самое идиотское из возможных решений разобраться с наркодилером самостоятельно. Вернее, с помощью еще одного идиота, то есть меня.