Но ответил заведующий таким задушевным голосом, как будто бы Чебуреки был его самым близким другом.

— Послушай, дорогой Чебуреки! А ты уверен, что твои калоши кто-нибудь станет носить? Ты о людях подумал?.. Люди будут падать и разбивать носы. Если все захотят передвигаться по воздуху, на небе придется вешать светофоры. К тому же лично я не хотел бы, чтобы всякие посторонние лезли ко мне в форточку. А что будет с проходной на заводе? Все будут сигать прямо через забор, так выходит?

Ну, что за народ эти изобретатели? Сколько над ними смеются, сколько пишут об их упрямстве. А все не впрок. Никакой сознательности.

— Выходит, прыгающие калоши вообще, значит, не нужны? — обиделся Чебуреки и закашлялся. — Пускай все ходят пешком, да?

— Ну, зачем же пешком, родной ты мой изобретатель! Есть трамвай, автобус, такси… Есть, наконец, самолеты. Ты что же, дорогой, против авиации? Нехорошо!..

Нет так нет! Чебуреки сгреб со стола калоши, завернул в мятую газету и, не попрощавшись, побрел из кабинета заведующего отделом самых новых калош. Казалось, он сгорбился и прихрамывал сильнее, чем обычно.

Он спустился по лестнице на первый этаж. Полутемный коридор фабрики был пуст. За стеной гудели на разные голоса машины. Они варили, били, раскатывали, резали резину, чтобы сделать из нее обыкновенные калоши. Чебуреки подошел к открытой двери и увидел длинную ленту конвейера.

У конвейера стоял рабочий. Он вынимал из мешка ярлыки с ценой, и приклеивал к калошам. Калоши ползли на склад, — десятки, сотни, тысячи калош… Иногда рабочий брал большую лейку. Он подливал масло, чтобы подшипники, на которых полз конвейер, не скрипели громко и не мешали думать сидящему этажом выше заведующему отделом самых новых калош.

Чебуреки, прихрамывая, прошел мимо, потом остановился и почесал бороду. Он подмигнул сам себе, вернулся, вошел в дверь и осторожно огляделся. Никого, рабочий с лейкой ушел в другой конец цеха.

Чебуреки развернул сверток и аккуратно поставил свои калоши на конвейер между другими парами. Он ласково погладил их последний раз, и они поплыли. Прощайте, друзья! Будь что будет. Чебуреки вышел, а из-за двери увидел, как рабочий вернулся на свое место, запустил руку в мешок и прилепил к его калошам ярлык с ценой.

Чебуреки сунул скомканную газету в карман, получше замотал шею шарфом и быстро пошел домой. Он решил не тратить больше времени на калоши. Пускай люди и заведующий отделом самых новых калош летают на самолетах. У Чебуреки много других забот. Давно Чебуреки собирался смастерить портфель, который сам ходит следом за хозяином, и научить резинку находить и стирать ошибки. К тому же он хотел вставить сверчка в часы, чтобы тот трещал точно через каждые четверть часа, и придумать что-то еще, гораздо более важное, чем прыгающие калоши.

У Ромкиной мамы забот полон рот, ведь никто в семье ей не помогал. Оба мужчины, приходя домой, садились за стол и, побрякивая ложками, нетерпеливо ждали, когда их накормят. Мама называла эту операцию «дать лошадям овса». Лошади, как известно, сами овса в мешки не наберут. Поэтому, идя с работы, мама очень торопилась.

Накрапывал мелкий осенний дождик. На дороге слякоть. Под фонарями висели клубы тумана. Прическа, на которую мама потратила в парикмахерской два часа, вся разлохматилась и доживала последние минуты. Есть зонтик, но поднять и раскрыть невозможно. Мама тащила две тяжелые сумки, не считая авоськи и коробки с тортом. Сегодня у Ромки день рождения: ему исполнилось ровно двенадцать с половиной. Так уж заведено у них в семье: дни рождения сына празднуют каждые полгода. Даже завидно!

А подарок! Какую-нибудь практичную и нужную вещь… Все равно купить надо обязательно, а заодно — это подарок. Ромкина мама работала счетоводом в единственном универмаге города — «Резиновый мир». В городе торговали только резиновыми вещами. Если и продавали ботинки, то в нагрузку к ним давали обязательно калоши. И мама сразу поняла, что подарит ему калоши. Во-первых, осень. Ромка каждый день приходит в мокрых ботинках. Во-вторых, за калошами не надо стоять в очереди. В-третьих, калоши продают без нагрузки.

В универмаге мама едва протиснулась к прилавку с калошами.

У прилавка, уставленного резиновой обувью, было пусто, и молоденькая продавщица стоя дремала. Мама разбудила ее.

— Дусенька, я хочу калоши купить!..

Мама долго выбирала из совершенно одинаковых калош те, которые ей больше по душе. Нравились ей маленького размера, но такие Ромке покупать уже нельзя. Ножищи вымахали так, что скоро сын догонит отца. Мама вспомнила сына маленьким. Было немного обидно, что больше некого взять на ручки и перенести через грязь. Ох, как бы не вырос Ромка лоботрясом… Ведь дела у него в школе совсем плохие.

Посмотрев маленькие калоши, мама попросила:

— Теперь дай побольше. Во-он те, что лежат в углу…

— Брак, — сонно сказала Дуся. — Их никто не берет…

— Ничего, — упрямо возразила Ромкина мама. — Покажи.

Калоши оказались подходящего размера. Самые обыкновенные, разве что сзади у них белые пупырышки. Это даже красиво и удобно: не спутает в школе с чужими.

— Заверни, Дусенька, получше! Это сыну… — и она пошла к кассе.

Переваливаясь под тяжестью сумок, мама шла домой с подарками.

Кузьма Кузьмич сидел за столом. Несколько раз он делал «джик-джик». Так Линейкин-младший называл арифмометр. Сделал «джик-джик» и откинулся на спинку стула.

Когда ровно двенадцать с половиной лет назад родился Ромка, Кузьма Кузьмич был счастлив. Ромка — наследник лучших традиций великого рода Линейкиных. Фотография главы рода столяра-краснодеревщика дедушки Кузьмы висела на видном месте в однокомнатной квартире Линейкиных. Дед был в косоворотке, на груди красовалась медаль за честный труд. Папа всегда говорил, что и у Ромки когда-нибудь будет такая медаль, учи он хорошо уроки.

В бухгалтерии калошной фабрики, где работал Кузьма Кузьмич, было тихо. Линейкин-папа сделал еще несколько раз «джик-джик» и снова задумался о житье-бытье.

Неприятности у Линейкина-старшего начались недавно. Его вызвала в школу Ромкина классная руководительница и математичка. Варвара Ванна загибала пальцы: подрался — один раз, удаляли из класса — два раза, списывал алгебру два раза. На уроки опаздывает. Кроме того, читал на уроке газету — один раз. И вообще он троечник. А это без трех минут двоечник.

У папы от растерянности забегали глаза, и на щеках появились красные пятна. Вот тебе и счастье родителей, надежда семьи! Роман Кузьмич Линейкин катился, как сказала учительница, по наклонной плоскости. Отец тут же представил себе эту наклонную плоскость. Она выходила из окна на втором этаже школы, где он разговаривал с учительницей, пересекала улицу и упиралась в дверь отделения милиции, что находилась на улице Ермушкиной чуть наискосок от школы. Ромка садился на наклонную плоскость и, протирая почти новые брюки, ехал туда, прямо в отделение.

— А еще недавно, — сказала Варвара Ванна, — был тихим ребенком…

— Что же мне теперь делать? — жалобно спросил папа, будто это он раз подрался и два раза списал.

Варвара Ванна доверительно нагнулась к Линейкину-старшему:

— У вас есть телевизор?

Кузьма Кузьмич поразился проницательности учительницы:

— Есть! — испугался он. — Есть, есть…

— Так вот… Если хотите, чтобы ваш сын вырос человеком, — выключить! Пусть занимается…

После разговора с учительницей отец решил отказывать себе в футболе, лишь бы Ромка учился. И еще каждый вечер он начал проводить с Ромкой воспитательные беседы.

— В школе был?

— Был.