– Эта деталь, сэр, как раз и делает это таким странным.

– Должно быть, – сухо ответил инспектор. – Где находится место убийства?

– В месте, которое называют Старый лес Килби. Примерно на полмили ниже коттеджа Перитона.

– Кто нашел его? Я не давал указаний искать там.

– Один человек явился как свидетель, сэр, он говорит, что слышал звуки борьбы.

– Говорит, что слышал! – воскликнул Флеминг, ускоряя шаг. – Где он?

– У коттеджа, сэр.

Тот человек, который явился в качестве свидетеля, терпеливо ожидал у коттеджа с той присущей всем крестьянам неизменной способностью к ожиданию. Это был мужчина лет сорока пяти, высокий, худой и загорелый. Гладко выбритый, за исключением вытянутых вперед бакенбардов, с бурым от загара лицом, он носил потрепанные штаны и гетры, рваное пальто и старую шапку, которую спокойно снял при приближении детективов. С ним был полицейский из деревни, который представил их друг другу.

– Это Палмер, сэр, – объяснил он и добавил, понизив голос, серьезным тоном: – Он слышал убийство.

– А! – сказал Флеминг. – Скажите мне вот что, Палмер: если вы слышали как произошло убийство воскресной ночью, то почему вы пошли в полицию во вторник? Что помешало вам сделать это в понедельник?

– Я не слышал об этом до сегодняшнего дня, сэр. – Мужчина говорил вежливо, но с безошибочным выражением независимости.

– Что?! Не слышали об этом до сегодняшнего дня?! Мне кажется, уже во всем графстве не осталось никого, кто не слышал бы об этом.

– Я был в лесу с полудня воскресенья.

– Браконьер, сэр, – объяснил местный полицейский, и мужчина резко обернулся к нему.

– Даже если и так, Джек Бакстер, – сказал он, – уж тебе никак не поймать меня на этом.

Бакстер уже собирался с жаром возразить, когда вмешался Флеминг:

– Хорошо, хорошо. Сейчас это неважно. Расскажите вашу историю, Палмер.

– Что ж, сэр, я был в Старом лесу Килби в воскресенье около полуночи, насколько я могу прикинуть.

– Вы не можете сказать точно?

– Нет, сэр. Я не ношу часов. Но примерно в это время я услышал, как били часы в церкви. Было между двадцатью и двадцатью пятью минутами двенадцатого. У меня выдался долгий день, и я заснул у Монашьей запруды – вы знаете Монашью запруду, Джек, а проснулся от звуков топота ног и треска веток на другой стороне реки. Я не мог ничего разглядеть: было слишком темно, да и в любом случае все было скрыто в тени. Лес у Запруды довольно густой. Поэтому я слушал, и эти звуки немного сместились вперед, а затем затихли. Просто пара парней дралась, только они ничего не говорили.

– Все время пока дрались?

– Ага. Ни словечка. Знаете, о чем это заставило меня подумать, сэр?

– О чем это заставило вас подумать, Палмер?

– Это заставило меня подумать о том, что это, должно быть, два дворянина. Как-то я отправился в Элдершот и увидел дерущихся на ринге офицеров, и первым, что я заметил было: они молчали, пока дрались. Сейчас обычные парни, такие, как я, проклинаем и честим друг друга во время драки. Это выходит само собой.

– Вы поразительно умный человек! – воскликнул Флеминг. – Боюсь, мне бы это никогда не пришло в голову. Продолжайте.

– Как бы то ни было, об этом я и подумал, сэр. Что ж, шум прекратился, и мужской голос произнес: «Вот тебе!», и затем я услышал, как он удаляется через лес.

– Вы бы узнали этот голос опять?

– Нет. Мужчина запыхался, да и вода, спускающаяся с запруды, добавляла шума. Теперь я бы его не узнал.

– И что? Что случилось потом?

– Я ушел.

– Вы не перешли на другой берег посмотреть, что случилось?

– Нет.

– Вы говорите так категорично.

– Да ведь я и есть категоричен. Никогда не вмешиваюсь в чужую драку. Вот что я могу сказать: я буду бороться за себя, если придется. Но если я вижу драку других людей, то я ухожу. Это мое правило, и я его придерживаюсь.

– Вы слышали стоны или крики человека, которого оставили одного?

– Нет. Я даже не поручусь, что его оставили там. Они оба могли уйти назад через лес. Я ведь ничего не видел.

– Вы не слышали никаких звуков, какие мог бы издавать заколотый человек, – мычание, бульканье или что-то подобное?

– Нет.

Флеминг пытливо посмотрел на мужчину, перед тем как задать ему последний вопрос, и Палмер спокойно встретил его взгляд.

– И вы не стали переходить реку, чтобы посмотреть, были ли деньги в карманах этого человека?

– Нет. Говорю вам, я даже не знаю, был ли там кто-то.

– Ладно, Палмер. Спасибо, что пришли сюда и рассказали мне это. – Флеминг повернулся к местному полицейскому. – А сейчас, если разрешите, мы отправимся к Монашьей запруде. Проводите нас туда.

По пути в Старый лес Килби Флеминг расспросил Бакстера о браконьере.

– Он цыган, сэр, обычный цыган, – ответил местный констебль. – Раньше, несколько лет назад, здесь по соседству стоял большой табор цыган, но большинство из них стали порядочными людьми за последние двадцать лет или около того. Лишь некоторые из них сохранили прежние привычки и повадки; вы знаете, какие они, сэр – независимость, вольный воздух и воровство. Это три признака, отличающие цыган. Палмер – человек старой закалки. У него не было хозяина и никогда не будет. Его рассказ о том, что он был в лесах с воскресенья, вероятно, вполне правдив. В Старом лесу Килби он бы спал крепче и с большим удобством, чем на перине.

– И украл бы что-нибудь, я полагаю.

Местный полицейский был шокирован этой прискорбной ошибкой человека, чья позиция в иерархии соблюдения закона дает право на репутацию непогрешимости.

– Украл что-нибудь, сэр? Бог мой, нет, вот уж нет. Ни в коем случае. Он мог бы украсть, скажем, не больше пары фунтов. Он мог бы украсть пару фунтов у слепого, умирающего от желтухи, но не более. Он бы не стал красть бриллиантовое колье или автомобиль, меховое пальто или бумажник. Не он. Кролики, фазаны, лопаты, уголь, тачки, луковицы тюльпанов – вот чем он промышляет.

К тому времени как Джек Бакстер, раздуваясь от законной гордости, закончил выдавать лондонскому инспектору свои собственные впечатления о жизни, привычках, характере, склонностях и увлечениях браконьера, они достигли темной рощи и подлеска, что формировали Старый лес Килби. Монашья запруда уходила вглубь леса примерно на сотню метров. Говорили, что она была построена в начале тринадцатого века монахами аббатства Килби, давным-давно исчезнувшего за исключением разрушенной стены и глубокого чашеобразного луга, ставшего рыбным прудом. Конечно, это был прекрасный образец каменной кладки, и воды реки Килби с нежным переливчатым журчанием ниспадали с ее высоты. Расположение запруды было необыкновенно романтичным и живописным. Река ныряла в мрачные тени лесных деревьев и, пока подлесок густел, а ряд деревьев становился плотнее, она, казалось, текла сквозь тоннель или по нефу буро-зеленой часовни. Опорные ветви формировали собой готическую плетенную и сводчатую крышу, а их листва едва пропускала свет. Затем река круто поворачивала, и у этого поворота, где арочная крыша была более глухой, чем где-либо, а полумрак еще более темным и подобным царящему в соборе, и находилась та знаменитая старинная запруда. Ниже, опять же, шли беспорядочные небольшие пороги и водовороты, и река, внезапно мелевшая у запруды, струилась по бесчисленным скалам и валунам.

Когда Флеминг и его проводник продвигались по узкой тропинке рядом с рекой, детектив неожиданно понял, что думает о Беккете и о той сцене в плохо освещенном трансепте в Кентербери, когда четыре рыцаря колотили в дверь и кричали: «Люди короля! Люди короля!»¹⁸ Как раз перед тем, как они подошли к запруде, они встретили сержанта из группы Флеминга, стоявшего на тропе.

– Что ж, Мэйтленд, – произнес инспектор, – что вы скажете об этом?

Стремлением всей жизни сержанта Мэйтленда было стать признанным и авторитетным экспертом по следам в Скотленд-Ярде, и он редко днем думал о чем-то, а ночью видел сны о чем-то помимо следов. Его мрачное и суровое лицо выглядело почти радостным, когда он потер свои худые руки и сказал: