— Каждый раз, когда Атырау волнуется, я прихожу сюда, — с горечью и печалью сказала Акбота. — Буря приносит запахи отца и матери. И я жду их терпеливо, как будто они вот-вот вернутся домой. Когда-то они пасли верблюдов на этом мысе. Построили город и прогнали верблюдов. Однако отец и мать не захотели покинуть родные места и остались. Промышляли в море. Три года назад они сели в свою черную лодку, поехали ловить рыбу и не вернулись. Потом волны выбросили на берег пустую лодку, вон она стоит у стены… Я жду, а их все нет. Каждый вечер жду, плаваю в море, ищу. Нет их. Не верю, что погибли. Когда-нибудь вернутся на белом корабле живые и невредимые. Моя тоска вытащит их из самой бездны моря, из самых глубоких недр земли. Ведь само море говорит, что они живы, вы только прислушайтесь — и услышите… Эти грозные, как львы, волны — ярость моего отца. Днем оно было такое тихое и мирное — это доброта моей матери. Атырау создан из них двоих, замешен на крутом нраве моего отца и кроткой любви моей матери. Вчера я надолго задержалась под водой, все расспрашивала рыб, не знают ли они каких-либо вестей о родителях. Молчат так же, как и вы…

Взошла полная луна, туча разрезала ее пополам, испортила красоту, а может быть, и наоборот. Атырау бесновался, словно боролся с невидимым врагом. Тасжан молчал. Акбота резко повернулась к нему и сказала:

— Родители, наверное, сегодня не вернутся. Идемте домой.

Во дворе она обняла верблюжонка и поцеловала его. Когда вошли в дом, зажгла лампу.

— Садитесь, — предложила она жигиту, молча стоявшему у порога. — Что-то очень уж вы стеснительны.

Он уселся на табурете. Акбота прибрала в комнате, хотя и прибирать там было нечего, положила на стол кусок хлеба, поставила чашку с айраном.

— Кроме этого, ничего нет.

— Вы для меня загадочная душа, Акбота, — сказал Тасжан.

— Знаю, вы вчера намекнули об этом.

Акбота уселась около лампы, и Тасжан смог рассмотреть ее получше. У нее были густые черные волосы, тонкие с изгибом брови, длинные ресницы и чистые глубокие глаза. Когда она улыбалась или что-то говорила, на щеках появлялись ямочки. Она была больше похожа на персиянку, чем на дочь казахов. Взгляд у нее был прямой и пронизывающий, в то же время какой-то беспокойный и печальный. Все ее мысли и чувства бесхитростной души легко читались на ее красивом лице.

Акбота нахмурилась.

— Вы пришли изучать меня? Почему вы молчите?

— Вы же сами сказали, что сегодня я должен молчать.

— И все же расскажите немного о себе.

— Как мне рассказать о своей жизни, полной противоречий? Я просто не знаю.

— Это верно. Я чувствую, что ваша судьба многообразна: Все это мне не нужно. Кажется, вы немало повидали, были и победы, и поражения. А я вот, еще не начав свою жизнь, уже заканчиваю ее, — невесело произнесла Акбота.

— Как понимать эти слова? — спросил Тасжан с тревогой в голосе.

— Около меня постоянно кружится неизлечимая болезнь. И круг этот все больше сжимается. Уже три года как я принимаю чужую кровь. — Белое лицо Акботы еще больше побледнело. — Весной и осенью я сильно заболеваю, бывают осложнения. Каждый месяц хожу в город к врачу на осмотр… Живу вот здесь вместе с верблюжонком. Врачи одобряют мой образ жизни… Иногда приходит брат и приносит еду, иногда хожу в город сама. Но как только появляюсь там, начинает кружиться голова. Брат жестокий человек, я холодна к нему… У нас была верблюдица. Я отвела ее в далекий аул, где пасли верблюдов, и оставила там. На следующий год она принесла верблюжонка. Как только он встал на ноги и стал пастись, брат продал верблюдицу и купил себе мебель. С тех пор этот верблюжонок сирота. Я кормлю его остатками молока и айрана. Он привык ко мне, привязался, вот так и живем вместе, пока он сможет переносить такую жизнь… Сама я давно бы умерла, но все жду своих родителей с моря, которые не возвратились с рыбной ловли. Я верю, что однажды они появятся и позовут меня: «Акбота!» Ведь они должны вернуться. Они не могли исчезнуть навсегда, оставив совсем одну свою больную дочь. Ведь правда, ага?

— Правда, — сказал Тасжан дрогнувшим голосом. На глазах у него появились невольные слезы.

Заметив это, девушка тепло посмотрела на него и сказала:

— Вы тоже больны, но будете жить долго. Человек, собирающийся в иной мир, становится слишком мечтательным. Вот как я, например. — Акбота вдруг улыбнулась ясной улыбкой. — Мечтаю ходить пешком по морю со своим верблюжонком. Скажите, ага, разве это невозможно?

— Все возможно, родная, нет ничего невозможного.

— Я знаю, что врачи не вылечат меня, — тихо сказала Акбота.

— Бывает, что и вылечивают…

— Вы так говорите, чтобы утешить меня. Вы знаете, если постоянно переливать кровь чужих людей, то у человека начинает меняться характер. Вот так постепенно теряешь свою сущность и превращаешься в эту массу людей, которые живут в домах, построенных вами. А я не хочу быть похожей на них… Я кровосос, ага, — сказала Акбота и надрывно заплакала.

«О боже, ей идут даже слезы, льющиеся из глаз!» — подумал Тасжан. Он встал и погладил девушку по волосам.

— Акбота, вам нельзя так говорить.

— Просто я увидела понимающего человека и расслабилась… Больше не буду плакать.

— Поиграйте на домбре, — попросил жигит.

— Завтра, ага, завтра я посвящу вам свою мелодию и свою ночь…

Тут дверь открылась и вошел брат Акботы. Растерявшийся Тасжан встал. В руках мужчины была сетка с продуктами. Он бросил злой взгляд на остолбеневшего Тасжана и стал выкладывать на стол хлеб, колбасу, айран.

— Это стыдно, — сказал он наконец густым басом. — Вы ей в отцы годитесь, да к тому же Акбота больна.

— Я давно выздоровела, — вмешалась Акбота. — Просто скрывала от вас.

— Раз так, устраивайся на работу, трудись, корми себя сама.

— Выходит, я дармоедка? Ну, хорошо, через два дня я исполню все ваши советы, а сегодня оставьте меня в покое.

Акбота побледнела, губы у нее задрожали от обиды.

— Ну что ж, идемте в город, — обратился мужчина к Тасжану. — В этом доме вам не стоит задерживаться.

Тасжан вышел первый, брат Акботы последовал за ним со словами:

— Ты иди впереди, а я за тобой. Чего доброго, еще вздумаешь повернуть назад.

«Ну и тип! — с неприязнью подумал Тасжан. — Наверное, каратэ надо применять как раз против таких негодяев». Все же он постарался успокоить себя, но у него появилось такое отвращение к идущему за ним брату Акботы, что он побежал, чтобы избавиться от него. Ему казалось, что этот разъевшийся мужчина с тройным подбородком и сиплым басом начнет преследовать его, но тот быстро отстал. «Ну конечно, все его мысли и чувства превратились в ненасытный желудок, — зло подумал Тасжан, — а сердце заплыло жиром от сидения на балконе и обилия пищи».

Раздосадованный, он не стал подниматься в свой номер, а зашел в ресторан, который все еще был открыт.

— Двести грамм коньяка и кофе без сахара, — сказал он жестким тоном официантке.

Та, одобрительно кивнув, ушла. Тасжан выпил коньяк одним духом и откинулся на спинку стула. Он обратил внимание, что совсем не почувствовал вкуса коньяка, будто выпил обыкновенную воду. Затем он подошел к музыкантам, дал им пятерку и сказал:

— Самую громкую и визжащую музыку.

Его желание было мгновенно исполнено, но это не принесло ему облегчения. Он не знал, к кому бы придраться, на ком сорвать свою злость, не было видно ни одного рубахи-парня, из тех, которые любят «выступать» Тасжан не мог спокойно сидеть на месте, словно конь перед скачкой. Он искал драки, хотел, чтобы кто-нибудь задел его, весь был собран в тугой комок, но люди мирно сидели за столиками и кормились, как овцы на пастбище. Ему хотелось заорать на весь зал: «Выходи любой один на один!» В конце концов он почувствовал себя опозоренным, не найдя себе достойного противника. Все были заняты собой, до Тасжана с его переживаниями никому не было дела. И не было никого, кто бы выскочил на середину зала и встал перед ним.