Теперь он сидел на табуретке, опустив голову и сжав виски ладонями, ощущая почти такое же болезненное состояние.

— Выпейте, пожалуйста, — девушка протянула ему воду в деревянной пиале.

Тасжан одним духом выпил и поблагодарил:

— Спасибо, сестренка. Я, кажется, напугал вас.

— Нет, это, наверное, я напугала вас. Неужели мой вид настолько…

— Страх и радость одинаково действуют на человека, — перебил ее Тасжан.

— Это верно, — согласилась девушка. — А ведь мы были почти рядом друг с другом и раньше. Вы приходили вчера.

Джигит вздрогнул от удивления.

— Как вы узнали об этом?

— Вы осмотрели домбру, подняли с места верблюжонка. И еще… в доме чувствовался запах чужого человека.

— Это непостижимо, — покачал головой Тасжан. — Просто непостижимо.

— Когда живешь один-одинешенек, всему научишься.

— А мне все это кажется сказкой, — признался Тасжан. — Будто я сплю и вижу сон.

— Такое состояние иногда бывает и со мной, — сказала девушка. — Например, мне кажется, что я знаю вас давно. В последнее время живу в каком-то беспокойстве, в ожидании чего-то. Хоть я и избегаю людей, но все время чувствую, что кто-то непременно придет за мной. Вот вы и пришли. Ведь вы три дня смотрели на меня с балкона.

— Значит, и вы меня видели?

— Да, но мне нельзя было смотреть. От этих высотных домов у меня кружится голова.

— Высотные дома построил я, — сказал Тасжан.

— Вот как? А ведь Актау мой ровесник. В нем стали жить в год моего рождения.

— Значит, я вам гожусь в отцы.

Девушка как-то испуганно посмотрела на него, потом возразила:

— Вы слишком для этого молоды… Вы даже моложе меня… Ваши намерения чисты. Если бы это было не так, вы вчера не ушли бы. Поэтому я вам верю и не чуждаюсь вас.

— Если это так, то почему в нашу первую встречу на берегу вы не остановились, когда я вас просил об этом?

— Я боюсь брата. Он следит в бинокль за каждым моим шагом.

— Только теперь мне все стало понятно.

— Если все поняли, то должны сейчас уйти. Иногда мой брат заявляется сюда среди ночи.

— Интересно…

— Для вас, конечно, интересно.

— Хорошо, я уйду, если вы хотите. Как вас зовут?

— Акбота.

— То есть белый верблюжонок по-русски? А меня — Тасжан. Иногда товарищи называют Тасом, убирая «жан».

— Я бы лучше убрала «тас» и оставила «жан».

Тасжан вышел из дома. Акбота пошла проводить его. С моря поднималась луна.

— Я не прощаюсь с вами насовсем, Жан-ага, — сказала она, — но на сегодня и этого хватит.

— Все же мне как-то не по себе, что вы сидите тут одна, вдали от людей. Почему вы избегаете шумной жизни в городе? Вы еще слишком молоды…

— Вы не должны со мной так разговаривать, — чуть ли не враждебно сказала Акбота. Голос ее прозвучал как-то неприятно, надтреснуто. — Иначе я могу вас возненавидеть. А мне бы не хотелось менять свое мнение о вас. Теперь идите в свой развеселый город, развейтесь.

Она откинула за спину косы и гордой походкой направилась к морю. Тасжану ничего не оставалось, как вернуться в город. Пройдя шагов сто, он оглянулся. Акбота раздевалась на берегу Через мгновение ее серебристое тело скользнуло в темную воду.

«Не понимаю, сон все это или я уже умер и пребываю на том свете? — подумал Тасжан рассеянно. — Такой экзотике не место в атомном веке. Вон рядом сверкает огнями цивилизация, а тут…»

Этой ночью было как-то особенно душно, не хватало воздуха, будто его разом вдохнули все люди и на его долю ничего не осталось. Он стащил рубашку с потного тела и пошел к гостинице. На душе была тоска, захотелось дождя, долгого и нудного…

«В то лето, когда я последний раз был в ауле, мы с отцом поехали на джайляу. Джайляу у нас расположено далеко, по нему редко ступает нога человека, поэтому оно свежо и дико. Мы ехали на лошадках через горбатые горы, леса и поляны, где густая трава доставала до колен всадника; пересекали овраги, по дну которых журчали и звенели ручьи.

В этих местах когда-то были стойбища наших предков. Я бывал здесь в детстве, но, оказывается, когда возвращаешься сюда взрослым, через многие годы, то волнуешься, как ребенок, которого впервые взяли на джайляу.

Молча следуя за отцом, я отыскивал в памяти прошлое, самого себя, каким я был много лет назад…

По склонам оврагов росла смородина, она свисала гроздьями. Я невольно останавливал коня и собирал ягоды, пока отец, скрывшийся вдали, не звал меня продолжать путь.

Когда поешь много смородины, то ничего другого есть уже не можешь; как говорят, набил себе оскомину. Бывало, подъедешь к табунщикам, а они уже зарезали овцу, появляются чаши с мясом, пенящийся кумыс, а ты ничего не можешь взять в рот.

До сих пор помню, как мы заночевали в ауле, который поставлял кумыс населению. В тот вечер полыхали молнии и пошел сильный дождь с градом. Крупные градины в мгновение ока покрыли всю землю белыми бусинками. Потом небо прояснилось, вышло из-за туч солнце, которое вот-вот должно было закатиться, и окрасило вершины холмов, превратило их в алые шатры; затем появилась тонкая, нежная, как поясок, радуга.

Когда утром я проснулся, табунщики привязывали лошадей, а женщины разливали по бакам готовый кумыс. Отца рядом не было, он уже давно встал. Снова шел дождь, от дверей веяло холодом. Я закутался плотнее в одеяло и предался каким-то немыслимым фантазиям. Например, что люди на земле появились вместе с ливнем. Почему-то в голову пришли муравьиные кучи, которых, кстати, полно в горах. В ясные дни муравьи копошатся, как и люди, заботясь о своем существовании. В вечном они движении, в вечной суете. И вот я поднимаю ногу, хочу наступить на муравьиную кучу, однако они нисколько не беспокоятся. Меня поражает их беспечность. Я воображаю: а что, если бы и на людей наступил кто-нибудь с неба? Ведь мы так же беспечны, как те муравьи. Но, возможно, когда-нибудь и трудолюбивые муравьи превратятся в разумных существ… Сказка дождя еще не закончилась. Я напряженно вслушиваюсь в его шум, пытаюсь понять его речь, но не понимаю, хотя и отношусь к дождю с благоговением…

Ох, если бы сейчас полил тот благодатный дождь! Как бы утолил он жажду пересохшего горла этой степи! Выросла бы густая трава, эти пыльные бескрайние просторы покрылись бы разными цветами. Дождь бы преобразил измученную жарой почву, появились бы сады, реки, озера. Пусть бы обрушился благодатный ливень на Мангыстау. Но ведь не обрушится, не прольется ни капли дождя. Человек никогда не задумывается о самом насущном, весь где-то в недостижимых мечтах…»

…Наступило утро. Из-за края моря, будто с его самого дна, из черной бездны, поднималось солнце. Тасжан вышел на балкон и успел заметить, что по берегу моря уходит девушка с верблюжонком. Мужчина с биноклем, как всегда, торчал на балконе. Проходя мимо гостиницы, девушка бросила на нее быстрый взгляд. Наш жигит чуть не рванулся с десятого этажа, он не сомневался, что Акбота искала взглядом его…

С наступлением сумерек он тронулся в путь. С моря дул легкий ветерок. Девушка в белом платье задумчиво смотрела на буйные волны, волосы ее были распущены и полоскались на ветру, сливаясь с ночной тьмой, как черное знамя, привязанное к белой березке. Сама ночь казалась Тасжану распущенными волосами демона. Несметные полчища звезд смотрели на землю, словно пытаясь узнать, что там происходит; молча следили за каждым шагом Тасжана, готовые схватить его в любую минуту. Но если бы его унесли сейчас неизвестно куда, в черное небо, он бы не испугался. Очевидно, только звезды да эта девушка на берегу умоляют всемогущую тьму, чтобы она сохранила человечество. Когда Тасжан подошел, Акбота, не отрывая глаз от моря и не оборачиваясь, сказала:

— Я ждала вас. Верила, что вы придете за мной. Но сегодня вы молчите, говорить буду только я. Ведь прошло тысячу лет, как я не говорила с людьми.

— Я буду слушать, — покорно согласился Тасжан.

Белогривые буйные волны Атырау бесконечно накатывались на берег; одна из них ударила в прибрежный камень, и оба они вздрогнули. С моря доносился запах рыбы и водорослей.