Мой визави продовольствовался настолько сосредоточенно, как если бы это было главное дело жизни, и я не осмелился заговорить с ним за обедом, как это вообще водится у людей.

Когда с обоими блюдами было покончено, я сказал:

- Вот что значит - подсобное хозяйство! По крайней мере, в Москву не надо ездить за колбасой...

Кузнецов отвечает:

- Да нету у меня никакого подсобного хозяйства! В доме кошки ободранной и то нет!

- Тогда откуда у вас такая экстренная еда?

- Да все оттуда же...

- Да откуда?!

- Из Мордасова возом возят: картошку, хлеб, мясо, птицу, пиво в железных банках, вареную колбасу.

- Про пиво в железных банках я даже и не слыхал.

- А я его пью и за честь не считаю, как тот же самый медовый квас!

- Квас тоже из Мордасова возят?

- Ну!

Разумеется, мне показалось странным, что какой-то глухой пензенский городок, о существовании которого я не подозревал еще неделю тому назад, снабжается так обильно, что тамошнее начальство подкармливает всю округу, что у них водится пиво в железных банках и даже какой-то медовый квас... Впрочем, по-настоящему удивиться я не успел, поскольку меня что-то стало клонить ко сну; Кузнецов постелил мне на огромном, старинном кованом сундуке, похожем на саркофаг, и в скором времени я заснул.

Продрал глаза я довольно рано, за окошком только-только мутнела мгла.

Хозяина дома не было; я подождал его с полчаса, потом подхватил свой клетчатый чемодан и пошел на станцию встречать обещанный накануне молоковоз. Действительно, в девятом часу утра, когда воздух уже посерел, проявился пейзаж и оконтурились окружающие предметы, к станции, по-утиному покачиваясь на ухабах, подрулил грузовик с цистерной, на которой было написано - "Молоко".

Шофер молоковоза представился так:

- Колян!

Я сказал:

- Как бы мне добраться до Мордасова, Николай?..

- Как добраться... Сядем и поедем! До самого химзавода вас довезу.

- А откуда вы знаете, что мне нужно на химзавод?

- Догадался! - сказал Колян и завел мотор. - Только по пути заедем в одно село. Там у них свадьбу играют четвертый день, так вот нужно забрать, пока живой, начальника ПМК.

- О чем разговор, - согласился я.

Дорогой мы больше молчали; Колян, как и полагается шоферу, таращился прямо перед собой, а я наблюдал заснеженный пейзаж: кособокие поля, пьяную череду столбов, которые заваливались в разные стороны, перелески, синевшие вдалеке, редкие полуразвалившиеся строения, - или просто смотрел на дорогу, из тех, что Афанасий Фет называл "довольно фантастическими", то есть на коричневое месиво, змеившееся перед взором и уходившее, сужаясь, за горизонт. От этой картины веяло сыростью, неприкаянностью, и почему-то все время хотелось закрыть глаза.

До того самого села, где четвертые сутки играли свадьбу, мы тащились приблизительно часа три; село было как село - две улицы сборных домов, выкрашенных светло-зеленой краской, заброшенная церковь, из которой торчали кустики, дом культуры, выстроенный из силикатного кирпича. Свадьбу мы приметили еще издали, по толпе ряженых, которые топтались посреди улицы под гармонь. Подъехали, и только Колян заглушил мотор, как нас окружили пьяные мужики, нарядившиеся в женские летние платья, с криками, с матерком повытаскивали из кабины и насильно - что называется, под белы руки повели в дом.

Я когда трезвый, то пьяных не люблю; по этой простой причине мне пришлась не по сердцу и свадьба вообще, и в частности хмельные рожи, низкие потолки, обстановка с претензией, загаженные полы, но особенно тяжелый запах вчерашнего винегрета, злых папирос и свекольного первача. Однако время сердце лечит: один лафитничек пропустил, другой, третий - и дело пошло на лад. Гляжу: ну симпатичные все физиономии, попадаются даже лица, явно тронутые сильной мыслью, и разговоры у них ведутся о непорядках на молоканке и преимуществах клевера перед люцерной, а не о повышении цен на водку и не о том, что вот баба Маня украла у бабы Фени беремя дров. Потом даже зашел разговор о том, как некий Хорошьянц вывел на чистую воду компанию мошенников и воров.

- Да откуда же они у него взялись?! - недоумевал один из моих соседей, кажется, тот самый начальник ПМК, за которым приехал в село Колян, и при этом изобразил на лице такую уморительную мешанину из вопроса и возмущения, на какую способен хотя и пьяный, но покуда соображающий человек.

- Да, наверное, просочились, сволочи, как-нибудь... - предположил несмело другой сосед. - А так, конечно, откуда у него взяться мошенникам да ворам?!

- У Хорошьянца не забалуешь, - вступил в беседу сосед напротив, - это все же не наш совхоз.

- А что наш совхоз? Наш совхоз идет в ногу со всей страной!..

- Это точно: совсем заворовалась страна, моя бы власть, я бы, наверное, провернул вторую Октябрьскую революцию, чтобы всех этих рвачей по новой прижать к ногтю!

- А что говорит по этому поводу Хорошьянц?

- Хорошьянц говорит: нет такой политической проблемы, решение которой в ту или иную сторону стоило бы одного отрезанного мизинца.

- Да... Хорошьянц - центральный человек, это как дважды два!

Тут я не выдержал характера и сказал:

- Послушайте, мужики! Откуда вы такой антисоветчины набрались?! Страна шестой десяток лет живет святой верой в четвертый сон Веры Павловны, а вы тут разводите злостный либерализм!

Мне сказали:

- А ты молчи!

Как мне сказали, так я на всякий случай и сделал: сижу молчу. Десять минут молчу, двадцать молчу, уже полсвадьбы выходило на двор плясать и опять разобралось по своим местам, уже подали сладкий пирог и картофельные оладьи с яблочным киселем, когда хмель сделал свое дело и у меня приключилось помутнение в голове; отчасти помню, как пел песенку герцога, делал сомнительные комплименты невесте, как свалил горшок с цветами, стоявший на подоконнике, и как меня выводили бить.

Проснулся в тесной, но светлой клетушке, как будто на чердаке; это подозрение мне оттого закралось, что солнце кучно било через экстренно маленькое окно. Первая мысль: кто таков этот загадочный Хорошьянц? Вторая мысль: дефенолантрацетная кислота!

Рядом со мной причудливо храпели, как-то подвывая, два мужика, оба одетые да еще почему-то в резиновых сапогах, прямо над головой висела голая лампочка, справа в стене выделялась дверь. Оказалось, что я и вправду обретался на чердаке, так как за дверью была шаткая лестница, ведущая круто вниз; я спустился, держась за перильца, ибо с похмелья стоял на ногах непрочно, в большой низкой комнате, где мы накануне играли свадьбу, какая-то старушка меня напоила чаем, я выкурил подряд две сигареты и вышел вон.

Солнце стояло уже высоко, жемчужно белели поля окрест, из печных труб там и сям валили густо-серые, какие-то ватиновые дымы, с задов доносились истерические женские голоса, со стороны дома напротив остро несло соляркой - там мальчишка-подросток пытался завести трактор, остервенело, совершенно по-взрослому матерясь. Хлопнула дверь, и появился один из моих товарищей по ночлегу; он прошел мимо, кашляя и давясь, вышел за калитку, приблизился к голубому "уазику", стоявшему у ворот, и, глядя в небо, долго мочился на колесо. Я подошел к нему и спросил:

- Вы, случаем, едете не в Мордасов?

- В Мордасов-то в Мордасов, - отозвался он, застегивая штаны.

- Пожалуйста, возьмите меня с собой!

Мой давешний сосед ничего не сказал в ответ, однако по выражению его спины я понял, что он меня в попутчики нехотя, но берет.

По профессии он оказался зубным врачом, я это зачем-то перво-наперво выяснил, как только мы выехали за околицу, которую символизировал столб с подвешенным к нему билом; затем мы взяли правее, вдоль коровника, зерносушилки и сельского кладбища, утыканного надгробиями из органического стекла, затем вырулили на столбовую дорогу и потащились на второй передаче, то и дело увязая в грязи цвета шоколада, консистенции кислого молока. По сторонам дороги кружили стаи ворон, как-то меланхолически кружили, точно со скуки, от нечем себя занять.