— Выбрать грота-шкоты! — прокричал Фримен, затем обернулся к рулевому: — Так держать!

Усилие руля предотвратило попытку «Порта Коэльи» потерять управляемость, а грота-трисель, забрав ветер, вынудил ее двинуться вперед. В одно мгновение она совершила переход от спокойствия и безмятежности к борьбе и отчаянию. «Порта Коэльи» перестала подчиняться волнам и ветру, позволяя им бушевать позади нее, теперь она шла им навстречу, боролась с ними, сражалась. Она была словно тигрица, которая до поры избегает охотников, прокрадываясь от одного убежища к другому, а затем обрушивается на своих мучителей, озверев от ярости. Ветер накренил ее, пелена брызг вздымалась из под форштевня. Плавные подъемы и спуски превратились в невыносимо резкие раскачивания, когда она встречала крутые валы с непоколебимой решимостью, она кренилась и вздрагивала, прокладывая путь через волны. Человек, смертный человек, бросил вызов силам природы, древним стихиям, правившим землей и водой со времен создания. Силой разума, заключенного в хрупкую оболочку своего черепа, человек оказался не только способен на равных сражаться со стихией, но и подчинить их, заставить служить своей воле. Природа породила в водах Канала этот мощный западный шторм; потихоньку, исподволь «Порта Коэльи» использовала его силу, чтобы держать свой курс на запад — это был долгий, трудный, мучительный путь — но все же на запад. Хорнблауэр, стоя у штурвала, почувствовал прилив возбуждения, когда «Порта Коэльи» двинулась вперед. Он чувствовал себя Прометеем, похитившим огонь у богов, он был мятежником, которому удался мятеж против слепых законов природы, он мог чувствовать гордость, хотя и являлся всего лишь простым смертным.

Фримен рассматривал жир, покрывавший лот, один из матросов светил ему, держа фонарь на плече. Помощник штурмана и вахтенный мичман дополняли группу, отделенную четко очерченным кругом света от окружающей тьмы. Фримен не спешил вынести свое решение: сначала он посмотрел на добытые из моря образцы грунта с одного угла, потом с другого. Понюхал их, потрогал указательным пальцем, потом поднес палец ко рту и лизнул.

— Песок и ракушечник, — пробормотал он себе под нос.

Хорнблауэр держался позади: такие вещи Фримен способен был сделать лучше, чем он, хотя открыто признаваться в этом являлось почти ересью, так как он являлся капитаном, а Фримен — всего лишь лейтенантом.

— Возможно, мы близ Антифера, — сказал, наконец, Фримен. Он устремил взгляд в темноту, в том направлении, где стоял Хорнблауэр.

— Ложитесь на другой галс, если вы не против, мистер Фримен. И продолжайте бросать лот.

Пробираться во тьме вдоль предательского нормандского берега было весьма волнительным делом, хотя за последние сутки ветер и упал до простого свежего бриза. Однако Фримен знал, что делает: двенадцать лет, которые он провел в постоянных замерах глубин, плавая на окраинах Европы, выработали у него знание и чутье, позволяющие делать безошибочный выбор. Хорнблауэр мог довериться суждениям Фримена — с картой, компасом и лотом он сам мог бы неплохо справиться с работой, но ставить себя выше Фримена в качестве ла-маншского лоцмана было бы глупо. Фримен употребил слово «возможно», но Хорнблауэр понимал, что это «возможно» является практически утверждением. Фримену можно доверять в таких вещах. «Порта Коэльи» находится близ мыса Антифер, а это значит, несколько далее под ветер, чем он хотел бы быть, когда наступит рассвет. У него все еще не было плана, как он станет действовать, когда найдет «Флейм». Насколько он мог видеть, обходных путей не было: с точки зрения обычной геометрии совершенно не представлялось возможным отрезать мятежникам пути отступления к французам, если бы они захотели это сделать, имея с одной стороны открытый путь в Гавр, а с другой в Каэн. Помимо этого, на побережье была еще дюжина маленьких заливчиков, также плотно прикрытых береговыми батареями, где «Флейм» мог найти себе убежище. А любая попытка форсировать события может привести к тому, что Чедвика вздернут на ноке рея — это будет ужаснейшим и опаснейшим инцидентом в истории флота со времен убийства Пиготта.[12] Однако с мятежниками нужно вступить в контакт — совершенно очевидно, это первое, что следует сделать. И не было ничего плохого в том, чтобы попытаться извлечь из этого контакта максимально возможную пользу. Может произойти чудо: он должен дать шанс случиться чуду. Что однажды сказала ему Барбара? «Везучий человек — это тот, кто знает, сколько можно предоставить случаю». Барбара слишком хорошо о нем думает, даже после всего, что произошло, но в том, что она сказала, была истина. «Порта Коэльи» быстро двигалась к северо-западу, идя в крутой бейдевинд.

— Прилив вот-вот начнется, сэр Горацио, — сказал стоящий рядом с ним Фримен.

— Благодарю вас.

Вот еще одна неизвестная в завтрашней задаче, которую ему не удалось еще решить до конца. «Война не похожа на сферическую тригонометрию, как может быть, многое другое», — подумал Хорнблауэр, усмехаясь про себя над непоследовательностью своих мыслей. На войне часто случается, что кто-то берется выполнять задачу, не зная даже, чего он хочет достигнуть, доказать или выполнить, и даже не зная, какие средства можно использовать, чтобы сделать это. Военные действия — по большей части результат небрежности, самодеятельности, предпринятой на удачу импровизации. Даже если бы они не вели к жертвам и затратам, все равно это не дело для человека, обладающего логикой. Не исключено, что он слишком хорошо о себе думает: может быть, другие офицеры — скажем, Кокрейн или Лидъярд, будучи на его месте, уже составили бы план действий по отношению к бунтовщикам, план, который безошибочно привел бы их к положительному результату.

Пробили четыре склянки — они шли этим галсом уже более четверти часа.

— Будьте любезны лечь на другой галс, мистер Фримен. Я не намерен слишком удаляться от берега.

— Есть, сэр.

Если бы не война, любой находящийся в здравом уме капитан ни одной секунды не стал бы идти в темноте вдоль этого изобилующего отмелями побережья, особенно если у него нет уверенности в том, что он точно определил свое местонахождение — их теперешняя оценка базировалась на совокупности предположений: о сносе во время дрейфа, о воздействии приливов, о совпадении замеров глубин, сделанных ими, с отметками глубин, нанесенными на карту.

— Как вы думаете, сэр, что станут делать мятежники, когда увидят нас? — спросил Фримен.

Тот факт, что Хорнблауэр может оказаться недостаточно твердым, чтобы отказаться давать разъяснения по тому или иному вопросу, может подтолкнуть Фримена к фамильярности. Это раздражало Хорнблауэра, но главной причиной было отсутствие мыслей на этот счет.

— Нет смысла задавать вопросы, на которые лишь время может дать окончательный ответ, мистер Фримен, — резко сказал он.

— И все же строить предположения — довольно увлекательная вещь, сэр Горацио, — ответил Фримен с дерзостью, заставившей Хорнблауэра взглянуть на него сквозь темноту. Буш, если бы Хорнблауэр заговорил с ним таким тоном, сразу же уполз бы назад, в свою конуру, зализывать раны.

— Можете развлечь себя на такой манер, если желаете, мистер Фримен. Я не намерен заниматься этим.

— Спасибо, сэр Горацио.

На самом деле это было или нет, но в последней реплике ему послышался намек на насмешку, скрытый под намеком на покорность. Неужели возможно, что Фримен может про себя насмехаться над вышестоящим офицером? Если так, то он сильно рискует: лишь тень неудовольствия, которую может выразить Хорнблауэр в своем рапорте в Адмиралтейство, отправит его на берег на всю оставшуюся жизнь. Но с того самого момента, как эта мысль пришла ему в голову, он знал, что не станет этого делать. Никогда он не похоронит карьеру способного офицера только потому, что тот обращался с ним без раболепия.

— Быстро мелеет, сэр, — неожиданно сказал Фримен. Подсознательно и он, и Хорнблауэр прислушивались к крикам лотового. — Мне кажется, что следует лечь на другой галс.