— Разумеется, мистер Фримен, — сухо ответил Хорнблауэр.

Они медленно огибали мыс Эв — самую северную точку эстуария Сены, прямо за ним лежал Гавр. У них был шанс, совсем крохотный, что к рассвету им удастся оказаться с наветренной стороны от «Флейма» и в то же время между ним и Францией, так, чтобы у него не оставалось никакой возможности сбежать. А ночь подходила к концу — до наступления дня оставалось совсем немного времени.

— На грот-мачте у вас надежный человек, мистер Фримен?

— Да, сэр Горацио.

Может быть, ему следовало бы рассказать экипажу о миссии, которая им поручена, хотя это и значило приоткрыть завесу секретности, окружающую мятеж. Как правило, матросов редко посвящали в подобные вещи: британские моряки, став фаталистами за двадцать лет войны, будут стрелять во французов, американцев или голландцев, не задумываясь, правы они или нет, но требовать от них открыть огонь по однотипному кораблю, по британскому судну, которое, насколько ему было известно, все еще продолжает нести боевой вымпел и георгиевский крест, может вызвать у них заминку, если он станет призывать их к этому, не сделав предварительных разъяснений. Ни один здравомыслящий офицер в обычных обстоятельствах никогда не произнесет в разговоре с командой слова «мятеж»: какой укротитель тигров станет напоминать льву, что тот сильнее его.

Рассвет почти наступил.

Не будете ли вы любезны собрать людей, мистер Фримен? Я хочу обратиться к ним.

— Есть, сэр.

Дудки засвистели по всему кораблю, нижняя вахта хлынула наверх через люк и сонно побрела к корме. Бедолаги лишились часа сна из-за того, что наступление рассвета столь неудачным образом не совпало с окончанием вахты. Хорнблауэр огляделся вокруг в поисках возвышенного места, с которого он мог бы обратиться к ним — на судне с плоской палубой, каким являлось «Порта Коэльи», говорить, обращаясь с квартердека к шкафуту, не предоставляло преимуществ. Он забрался на фальшборт, ухватившись рукой, для сохранения равновесия, за ванту грот-мачты.

— Матросы, — сказал он, — возможно, вы думаете, зачем вас послали сюда?

Может быть и думали, но люди, стоящие в строю перед ним — сонные, апатичные, проголодавшиеся — не выказывали особых признаков заинтересованности.

— Задумываетесь ли вы над тем, почему меня послали в море вместе с вами?

Господи, конечно, они задумывались над этим. Наверняка на нижней палубе высказывались догадки — зачем настоящий коммодор, и не просто коммодор, а легендарный Хорнблауэр, вышел в море всего лишь на восемнадцатипушечном бриге. Лестно было видеть, что строй выказал признаки интереса, головы приподнялись. Хорнблауэр проклинал себя за то, что прибег к использованию риторических уловок, а еще больше — за злоупотребление своей личной славой.

— На флоте совершен подлый поступок, — продолжал Хорнблауэр, — британские моряки опозорили себя. Они затеяли мятеж прямо на виду у противника.

Не было никакого сомнения, что теперь его слушали очень внимательно. Он произнес слово «мятеж» перед этими рабами свистка и плети. Мятеж — лекарство от всех их несчастий, которое дает им освобождение от их тяжелой жизни, жестокости и опасности, плохой пищи и лишения всех радостей бытия. Один экипаж уже взбунтовался. Почему бы им не поступить также? Он должен был рассказать им о «Флейме», напомнить, что рядом лежит берег Франции, где Бонапарт охотно осыплет золотым дождем британских моряков, которые сдадут ему британский военный корабль. Хорнблауэр сделал так, чтобы в его голосе прозвучала нота презрения.

— Команда «Флейма», однотипного с вашим корабля, сотворила такое. Сейчас они прячутся здесь, в самом заливе Сены. Все обернулись против них. Французам не нужны мятежники, и наша задача — выкурить этих крыс из их нор. Они предали Англию, забыли свой долг перед королем и страной. Полагаю, что большинство из них — честные, но недалекие люди, которые позволили нескольким мерзавцам сбить себя с пути. Именно эти мерзавцы должны дорого заплатить за свою подлость, и нам следует не дать им никакого шанса на спасение. Если они безумны до такой степени, чтобы пойти на открытое сражение, мы должны сразиться с ними. Если они сдадутся без кровопролития, им это зачтется на суде. Я не сторонник кровопролития, если можно его избежать — вы также хорошо, как и я, знаете, что ядро убивает, не спрашивая, кто перед ним — негодяй или просто глупец. Но если они хотят кровопролития — они его получат.

Хорнблауэр закончил говорить и взглядом отдал Фримену приказ распустить людей. Обращаться к голодным людям в серой предрассветной мгле было делом невеселым, однако Хорнблауэр, наблюдая за матросами, расходившимися по своим местам, видел, что команды корабля опасаться не стоит. Разговоры, разумеется, были оживленными, но новости о мятеже вызовут ажиотаж среди любого экипажа, так же как жители какой-нибудь деревни оживленно обсуждают случившееся в округе убийство. Однако это были всего лишь досужие разговоры, насколько он мог судить — люди не делали из новостей никаких выводов. В своем обращении к ним он представил дела таким образом, что считает их подчинение приказам в деле с бунтовщиками само собой разумеющимся, не допустив в речи даже намека на опасение, что они могут поддаться искушению и последовать примеру мятежников. Это еще не дошло до них — однако это может случиться, если у них будет возможности хорошенько поразмыслить. Он должен следить за тем, чтобы они постоянно были заняты: обычная рутина корабельной жизни способствовала ему в этот момент, так как им надо было приниматься за дело, начинающее день на судне — драить палубу, прежде чем их созовут к завтраку.

— Земля! — раздался голос с грот-мачты, — Земля слева по носу.

Утро было пасмурным, типичная для Ла-Манша погода в конце года, но в свете нарождающегося дня Хорнблауэр мог различить на сером фоне темную линию. Фримен пристально разглядывал берег через подзорную трубу.

— Это южный берег залива, — сказал Фримен. — Вот река Кэйн.

До Хорнблауэра только начало доходить, что Фримен таким образом произнес на английский манер название «Каэн», когда Фримен направил трубу в другую сторону и выдал целую серию еще более удивительных образцов того, что может англичанин сделать с французскими названиями:

— Да, вот мыс ди лей Хев, и Харбор-Грейс.

Наступивший рассвет позволил определить, что «Порта Коэльи» находится у южного берега эстуария Сены.

— Прошлой ночью нам был продемонстрирован великолепный пример навигации, мистер Фримен.

— Спасибо, сэр Горацио.

Хорнблауэр мог бы добавить к похвале еще несколько теплых слов, если бы не натолкнулся на ледяную реакцию Фримена. Он пришел к выводу, что если Фримену угодно, он может позволить себе побыть до завтрака раздражительным. Любой способный лейтенант имеет право завидовать капитану: по мнению всякого амбициозного лейтенанта, капитан был таким же лейтенантом, которому повезло однажды и продолжает везти и далее, который получает жалованье в три раза превышающее лейтенантское и призовые деньги, присваивая плоды лейтенантских трудов и который уверен, что в конце-концов станет адмиралом, в то время как продвижение лейтенанта по службе полностью зависит от прихотей вышестоящих офицеров. Хорнблауэр с легкостью мог вызвать в памяти те же самые чувства, которые испытывал, будучи лейтенантом. Выказывать их для Фримена было естественно, но в то же время глупо.

Крик лотового известил их, что море снова начало мелеть: они миновали мыс, и теперь пересекали южный канал эстуария. Для «Порта Коэльи» глубины все еще было достаточно — она создавалась специально для этой цели — проникать в заливы и эстуарии, принеся войну так близко к берегам Бонапарта, как только возможно. Владычество Бонапарта кончалось за той линией, до которой мог достать выстрел с береговых батарей, а далее начинались абсолютное и неоспоримое господство Англии.

— С подветра по носу парус! — закричал впередсмотрящий.

Фримен вскарабкался по вантам грот-мачты с проворством обезьяны, и, уцепившись за выбленочный трос, направил подзорную трубу вперед.