— И еще был недуг, сэр, — закончил Фримен, — очень серьезный недуг, прошедший только недавно.

— Потрясающе! — воскликнул Хорнблауэр в притворном восхищении.

Предчувствие наступающего боя всегда пробуждало в нем лучшие из его качеств: он стал сердечным и открытым в обращении с младшими офицерами, что было бы немыслимо в любое другое время.

— Потрясающе — это именно то слово, сэр, — сказал Буш.

Хорнблауэр удивился, отметив, что Буш действительно впечатлен, тот факт, что ловкое манипулирование знанием его прошлого со стороны Фримена произвело на него такое действие, могло служить объяснением успеха, которым пользуются в этом мире шарлатаны.

— Что насчет будущего, Фримен? — поинтересовался Ховард. Приятно было видеть, что Ховард был единственным, кто поддался чарам лишь в умеренной степени.

— Будущее, — сказал Фримен, постукивая по столу костяшками пальцев и переходя к другой части гадания, — будущее всегда более загадочно. Я вижу корону. Золотую корону.

Он передвинул разложенные карты.

— Корона и есть, сэр, как ни верти.

— Горацио Первый, король Людоедских островов, — засмеялся Хорнблауэр. То, что он шутил по поводу своего имени, предмета для него, как правило, весьма болезненного, служило наилучшим доказательством хорошего расположения духа.

— И еще большая опасность. Опасность и белокурая женщина. Одна и другая рядом. Опасность из-за женщины, или опасность рядом с женщиной. В любом случае опасность, сэр. Я советую вам опасаться белокурых женщин.

— Чтобы дать такой совет не нужны карты, — сказал Хорнблауэр.

— Иногда карты говорят правду, — ответил Фримен, посмотрев на него с каким-то особым выражением в сверкающих глазах.

— Корона, белокурая женщина, опасность, — повторил Хорнблауэр. — Что еще?

— Это все, что я могу прочитать, сэр, — сказал Фримен, собирая карты.

Ховард посмотрел на большие серебряные часы, которые извлек из кармана.

— Если бы Фримен мог сказать нам, увидим ли мы завтра белый флаг над цитаделью, — сказал он, — это помогло бы нам решить, продолжать ли нам столь приятный вечер. Как бы то ни было, сэр, мне необходимо отдать распоряжения.

Хорнблауэру было откровенно жаль прощаться с ними. Он стоял на палубе «Флейма» и смотрел, как их гички уходили прочь, во тьму зимней ночи, в то время как боцманские дудки вызывали на смену полуночную вахту. Было пронзительно холодно, особенно после жаркой духоты каюты, и, может быть в результате этого, он почувствовал себя более одиноким, чем обычно. Здесь, на «Флейме», с ним находились только два вахтенных офицера, позаимствованных с «Порта Коэльи», завтра нужно будет взять еще одного с «Нонсача» или «Камиллы». Завтра? Нет, уже сегодня. И возможно, что сегодня попытка Лебрена овладеть Гавром будет иметь успех. Сегодня его могут убить.

Когда наступил рассвет, или вернее, когда ночь почти не различимо для глаза сменилась тусклым светом дня, был густой туман, как того и следовало ожидать в такое время года в таком месте. «Порта Коэльи» была едва различима: темный сгусток в пелене тумана. Окликнув ее во всю силу легких, Хорнблауэр получил слабый ответ, что по корме у нее виден «Нонсач», а несколько секунд спустя поступила дополнительная информация, что «Камилла» находится в пределах видимости с «Нонсача». Таким образом, его эскадра была в сборе, оставалось только ждать, и размышлять, уже в сотый раз, каким образом босым матросам, под ногами которых плескалась ледяная вода, удается исполнять свою каждодневную работу — драить палубу. Они, тем не менее, смеялись и веселились по мере ее выполнения: британские матросы сделаны из прочного материала. Вероятно, на нижней палубе почуяли, что концентрация сил обещает наступление новых событий, и там нашли эту перспективу обнадеживающей. Хорнблауэр знал, что отчасти это происходит в силу того, что они заранее уверены в успехе неизвестного предприятия. Должно быть, удивительно приятно положиться на кого-то и не иметь более никаких сомнений. Хорнблауэр смотрел на занятых работой людей и одновременно жалел их и завидовал им.

Сам он находился в состоянии лихорадочного возбуждения, без конца прокручивая в голове все приготовления, которые они произвели вместе с Лебреном, прежде чем последний отправился на берег. Они были простыми, простыми до абсурда, как казалось ему теперь. Весь замысел казался слишком примитивным, чтобы поколебать империю, повелевающую Европой. Но заговор и должен быть простым — чем сложнее механизм, тем больше вероятность его поломки. Именно в этом заключался один из доводов, когда он настоял, чтобы эта часть предприятия проводилась при свете дня. Он опасался недоразумений, которые вполне вероятны, если оказаться с маленькой армией в темноте в незнакомом городе. Днем шансы на успех удваивались, хотя в тоже время это как минимум вдвое увеличит потери в случае неудачи.

Хорнблауэр посмотрел на часы — последние десять минут он старался подавить в себе это желание.

— Мистер Кроули, — сказал он, обращаясь к помощнику штурмана, который здесь, на «Флейме», исполнял обязанности его первого помощника, — командуйте «все по местам» и приготовьте бриг к бою.

Ветер, как и ожидал Хорнблауэр, представлял собой лишь легкое дуновение с востока. Вход в Гавр будет нелегким делом, и он порадовался, что ему предстоит вести маленький и юркий «Флейм», и смотреть со стороны на передвижения неуклюжего старины «Нонсача».

— Корабль к бою готов, сэр, — доложил Кроули.

— Отлично.

Хорнблауэр взглянул на часы: прежде чем они смогут двинуться, должны пройти еще добрых четверть часа. Оклик с «Порта Коэльи» принес весть, что все суда готовы к бою, и он улыбнулся про себя. Фримен, Буш и Ховард также, как и он, оказались не в состоянии выжидать.

— Помните, мистер Кроули, — сказал он, — если меня убьют, когда мы войдем, «Флейм» должен расположиться вдоль мола. Капитана Буша необходимо будет срочно поставить в известность, но «Флейм» должен продолжать выполнение задачи.

— Есть сэр, — ответил Кроули, — я не забуду.

Проклятье, ему не стоило относиться к этому с таким дьявольским безразличием. Из тона Кроули можно было сделать вывод, что смерть Хорнблауэра — дело практически решенное. Хорнблауэр отвернулся от него и стремительно пошел вдоль по палубе, чтобы прогнать сковывавший холод. Он посмотрел на матросов, стоящих на боевых постах.

Веселее, ребята, — приказал он. — Покажите, как вы умеете прыгать.

Какой смысл был идти в бой с людьми, окоченевшими до бесчувствия. Моряки, стоящие у пушек и снастей начали подпрыгивать на месте.

— Прыгайте, ребята, прыгайте!

Хорнблауэр нелепо прыгал, чтобы показать им пример, ему нужно было, чтобы они согрелись. При прыжках он хлопал руками по бокам, эполеты на парадном мундире давили своей тяжестью на его плечи.

— Кто выше! Еще выше!

Ноги начали болеть, дыхание перехватило, однако он не мог остановиться раньше, чем матросы, хотя вскоре и пожалел, что затеял все это.

— Стой! — закричал он, наконец. Это односложное слово отняло у него остатки дыхания. Он стоял, хватая ртом воздух, люди улыбались.

— Да здравствует Хорни! — закричал впереди чей-то неразличимый голос, и по команде прокатилось нестройное «ура».

— Тихо!

Браун принес его пистолеты, в глазах его горели огоньки.

— Перестаньте улыбаться! — рыкнул Хорнблауэр.

Теперь по флоту распространится еще одна легенда о Хорнблауэре, подобной той, как танцевали хорнпайп на палубе «Лидии» во время преследования «Нативидада». Хорнблауэр достал часы, а убрав их, поднял рупор.

— Мистер Фримен! Я ложусь на другой галс. Передайте по эскадре, чтобы следовали за мной. Мистер Кроули!

— Да, сэр!

— Двух матросов на лот, пожалуйста.

Один человек может быть убит, а Хорнблауэр не желал допустить возможности, что прекратятся промеры глубины.

— Выбрать фока-шкоты! Выбрать грота-шкоты!