«Флейм» лег на правый галс, делая три узла под косыми парусами при легком бризе. Хорнблауэр видел, как окутанная туманом «Порта Коэльи» последовала примеру «Флейма». За ней, невидимый, шел старина «Нонсач»: со времени прибытия у Хорнблауэра так и не появилось возможности рассмотреть его. Если на то пошло, он не видел его со времени, когда покинул корабль, чтобы подхватить тиф в Риге. Добрый старина Буш. Хорнблауэру делалось спокойнее при мысли о том, что сегодня его будут поддерживать сокрушительные бортовые залпы «Нонсача» и стойкая преданность Буша.
Лотовые уже выкрикивали отметки глубин, когда «Флейм» вошел в фарватер, ведущий в Гавр. Хорнблауэр пытался представить, что происходит сейчас в городе, но затем одернул себя, сказав, что достаточно скоро все узнает. Ему казалось, что он может припомнить каждое слово, произнесенное во время длительных бесед с Лебреном, когда они обсуждали детали предложенного Лебреном рискованного плана. Они принимали во внимание возможность тумана — любой моряк был бы идиотом, не сделав этого, находясь зимой в заливе Сены.
— Буй справа по носу, сэр, — доложил Кроули.
Это знак, отмечающий траверз мыса — единственный буй, который французы оставили на подходах к Гавру. Хорнблауэр наблюдал, как они прошли рядом с ним, и затем оставили за кормой. Растущий прилив слегка приподнял его и притопил обращенную к морю сторону. Они находились рядом со входом.
— Послушайте, ребята, — громко сказал Хорнблауэр. — Ни единого выстрела не должно быть сделано без моего приказа. Человека, который выпалит из пушки, все равно по какой причине, не имея моего распоряжения, будет не просто выпорот. Я его повешу. Прежде, чем зайдет солнце, он будет болтаться на ноке рея. Вы меня слышите?
Хорнблауэр действительно был намерен это сделать, по крайней мере, в этот момент, и выражение его лица подтверждало это. Несколько приглушенных «Да, сэр» дали ему понять, что его услышали.
— Qui va là?[18] — раздался сквозь туман голос где-то недалеко от борта. Патрульный катер, как пришли к выводу Хорнблауэр и Лебрен, не так то просто отвлечь от выполнения своих обязанностей.
— Сообщения для господина барона Мома, — крикнул в ответ Хорнблауэр.
Уверенный голос, беглый французский, употребление имени Мома — все это могло дать возможность выиграть время и позволить эскадре войти в гавань.
— Что за корабль?
Невозможно было себе представить, что моряки на патрульном катере не узнали «Флейм» — вопрос был задан с единственной целью — дать командиру время собраться с мыслями.
— Британский бриг «Флейм», — отозвался Хорнблауэр. В этот момент он переложил руль, чтобы обогнуть мыс.
— Ложитесь в дрейф, или я буду стрелять!
— Если вы откроете огонь, то на вас ляжет ответственность, — ответил Хорнблауэр. — У нас сообщения для барона Мома.
Ветер теперь сделался попутным на их пути к молу. Поворот приблизил патрульный катер к борту: Хорнблауэр мог различить офицера, стоящего на носу у пушки и моряка с тлеющим пальником в руке рядом с ним. Парадный мундир Хорнблауэра был прекрасно виден, и это служило, должно быть, еще одной причиной промедления, ведь человек, готовящийся к бою, не станет надевать парадный мундир. Он видел, как вздрогнул офицер, заметив неясные очертания «Порта Коэльи», обрисовавшиеся за кормой «Флейма». Он услышал приказ и увидел искру, сверкнувшую в запале орудия. Трехфунтовик рявкнул, и ядро врезалось в борт «Флейма». Это поднимет тревогу на батареях на мысе и на молу.
— Не стрелять в ответ, — приказал он. Может быть, удастся выиграть еще немного времени, и, возможно, этот звук может оказаться им на руку, хотя он не был уверен в этом.
Здесь, внутри гавани, туман был не таким густым. Он мог различить туманные очертания мола, быстро обретающие четкость. Через несколько секунд он узнает, ловушка это или нет — если батареи разразятся ураганом огня. Часть его рассудка была занята анализом ситуации, в то время как другая прикидывала способы приблизится к молу. Ему не верилось, что Лебрен ведет двойную игру, но даже если это так, только он и «Флейм» будут потеряны — у остальных судов есть шанс ускользнуть.
— Привестись к ветру! — сказал он рулевому. Прошло несколько мучительных секунд, пока он старался подвести «Флейм» к молу как можно быстрее, но не причинив, в то же время, серьезных повреждений. Бриг притерся к стенке со скрипом и скрежетом, кранцы застонали, словно испуская дух. Хорнблауэр (со шпагой, шляпой с перьями, эполетами и прочим) запрыгнул на фальшборт, а оттуда — на мол. Ему некогда было оглядываться вокруг, но он не сомневался, что «Порта Коэльи» бросила якорь, готовая прийти на помощь в случае необходимости, и что «Нонсач» в свою очередь приближается к молу, с морскими пехотинцами, готовыми к высадке. Он зашагал по молу, сердце его стучало. Вот первая батарея, жерла орудий выглядывают из амбразур. У пушек заметно было движение, другие люди бежали к батарее из находящейся за ней караулки. Достигнув края рва, он поднял левую руку, чтобы привлечь внимание орудийной прислуги.
— Где ваш офицер? — закричал Хорнблауэр.
Последовала минутная пауза, потом молодой человек в сине-красном мундире артиллериста запрыгнул на парапет.
— Что вам нужно? — спросил он.
— Прикажите своим людям не открывать огонь, — сказал Хорнблауэр. — Разве вы не получили новые приказы?
— Новые приказы? — неуверенно переспросил офицер.
Хорнблауэр изобразил раздражение.
— Отзовите ваших людей от пушек, — заявил он, — в противном случае может случиться пренеприятнейший инцидент.
— Но месье… — артиллерийский лейтенант указал на мол. Хорнблауэр теперь имел возможность бросить взгляд назад, и посмотрел в указанном направлении. То, что он увидел, заставило его сердце биться еще быстрее от радости. У мола стоял «Нонсач», «Камилла» уже готовилась пристать, но, что еще важнее, на пристани строилась мощная колонна одетых в красные куртки солдат. Одна ее часть во главе с офицером уже направлялась к ним быстрым шагом, с мушкетами, взятыми на плечо.
— Немедленно пошлите человека на следующую батарею, — сказал Хорнблауэр, — чтобы убедиться, что ее командир все понял.
— Но месье…
Хорнблауэр топнул ногой от нетерпения. Он слышал ритмичную поступь морских пехотинцев, и делал им знаки спрятанной за спину рукой.
Они промаршировали мимо него.
— Равнение налево! — приказал их командир, отдавая честь французскому офицеру. Этот жест вежливости лишил француза остатков решимости, так что очередной протест замер на его губах. Отряд морских пехотинцев принял влево, огибая батарею с фланга по самому краю сухого рва. Хорнблауэр не сводил глаз с юного француза на парапете, но представлял, что происходит сейчас на батарее. Задние ворота были открыты, и пехотинцы вошли через них, по-прежнему колонной по четыре, и по-прежнему держа мушкеты на плече. Вот они среди орудий, оттесняют прислугу, вырывая из рук горящие пальники. Молодой офицер в отчаянии заламывал руки.
— Все хорошо, что хорошо кончается, месье, — сказал Хорнблауэр. — Мог произойти весьма пренеприятный инцидент.
Теперь у него появилась возможность оценить обстановку. Другой отряд морской пехоты быстрым шагом двигался к следующей батарее. Прочие подразделения, моряки и пехота, направлялись к тем стратегическим пунктам, которые он определил им в приказах. К нему спешил Браун, с натугой одолевая подъем.
Цоканье подков заставило его обернуться снова: к ним галопом подлетел верховой французский офицер. Он натянул поводья, и лошадь остановилась, подняв фонтанчики гравия.
— Что все это значит? — спросил француз. — Что здесь происходит?
— Очевидно, что до вас не успели дойти новости, месье, — сказал Хорнблауэр. — Величайшие новости, которые знала Франция за последние двадцать лет.
— Что такое?
— Бонапарт больше не у власти, — произнес Хорнблауэр. — Да здравствует король!
Это были магические слова, слова, подобные древнему заклинанию или заклятию. Ни единый человек на всем пространстве Империи не осмеливался сказать «Vive le Roi!»[19] с 1792 года. У конного офицер отвисла челюсть.