— Время не ждет, — сказал Хорнблауэр, глядя на часы.

— Хорошо, — произнес мэр, принимая решение, которое могло стоить ему жизни. — я сделаю это. Что вы предлагаете, ваше превосходительство?

Обговорить детали было делом нескольких минут — от Хоу Хорнблауэр многое узнал о том, как надо обставлять появление королевских особ на публике. Затем он распрощался и отправился назад, протиснулся через молчаливую толпу к шлюпке, где его не находящий себе места от волнения Браун. Едва они отвалили от пристани, как Браун встрепенулся. Зазвонил карильон[26] одной из церквей, а через минуту к нему присоединился другой. На палубе «Порта Коэльи» герцог выслушал рассказ Хорнблауэра. Город готовился встретить его.

Когда они высадились на пристани, все было, как обещано: собрание знати, кареты и лошади, белые флаги на улицах. А еще — апатичная толпа, оцепеневшая от страха. Тем не менее, Руан хранил спокойствие во время их пребывания, прием хотя бы производил впечатление радостного, так что Хорнблауэр и Барбара отправились спать совершенно измученные.

Когда стук в дверь проник, наконец, в сознание Хорнблауэра, он оторвал голову от подушки.

— Войдите! — закричал он. Барбара, лежавшая рядом, беспокойно заворочалась, когда Хорнблауэр, все еще полусонный, встал и отдернул полог.

Это был Доббс, в тапочках и ночной рубашке, с взъерошенными волосами. В одной руке он держал свечу, а в другой — письмо.

— Все кончено, — заявил он. — Бони отрекся! Блюхер в Париже!

Вот и свершилось. Победа, конец двадцатилетней войны. Хорнблауэр сел и уставился на пламя свечи.

— Нужно сообщить герцогу, — сказал он. Коммодор старался собраться с мыслями. — Король все еще в Англии? Какие документы сообщают об этом?

Когда он поднялся, все еще в ночной сорочке, Барбара села в кровати. Волосы ее были в беспорядке.

— Хорошо, Доббс, — сказал Хорнблауэр. — Я буду через пять минут. Пошлите кого-нибудь разбудить герцога и предупредить, что я зайду к нему.

Едва Доббс вышел, он бросился за брюками, и, балансируя на одной ноге, встретился с сонным взглядом Барбары.

— Это мир, — пояснил он. — Войны больше нет.

Даже будучи поднятым на такой манер, Хорнблауэр одевался, впрочем, как всегда, очень быстро. Прежде, чем Барбара успела ответить, он уже заправил в брюки ночную рубашку — длинные полы из плотного материала создавали теперь в поясе неудобную полноту.

— Мы знали, что это произойдет, — проворчала Барбара. В свете последних событий ей пришлось поспать слишком мало.

— В любом случае, герцог должен быть поставлен в известность незамедлительно, — сказал Хорнблауэр, всовывая ноги в туфли. — Думаю, что на рассвете мы отправимся в Париж.

— На рассвете? А сколько сейчас времени?

— Шесть склянок. Извини — три часа.

— О! — произнесла Барбара, снова откидываясь на подушку.

Хорнблауэр надел мундир и задержался, чтобы поцеловать ее, но ответный поцелуй получился лишь формальным.

Герцог заставил его ждать пятнадцать минут в приемной бывшей резиденции префекта, где теперь разместился сам. Новости он выслушал в окружении своего совета, и под маской королевского стоицизма нельзя было разглядеть ни одной эмоции.

— Что с узурпатором? — таков был первый вопрос, который он задал, выслушав Хорнблауэра.

— Его будущее отчасти решено, Ваше королевское высочество. Ему был обещан трон какого-нибудь маленького государства, — сказал Хорнблауэр. Произнесенная им фраза показалась ему абсурдной.

— А Его величество, мой дядя?

— В донесении ничего не сказано, Ваше королевское высочество. Без сомнения, Его величество теперь покинет Англию. Возможно, сейчас он уже в пути.

— Мы должны быть в Тюильри, чтобы принять его.

Хорнблауэр сидел в гостиной отеля «Мерис» в Париже, перечитывая пришедшее вчера письмо, начертанное на хрустящем пергаменте. Человек, неравнодушный к подобного рода вещам, обозначил бы как содержание письма, так и употребляемые в нем выражения как благодарность.

Поскольку величие и незыблемость Британской империи зависят, в наибольшей степени, от знаний и опыта в морских делах, Мы ценим высочайшую доблесть тех, кто, отстаивая Наши интересы, борется за сохранение Нашего господства над морем. Именно по этой причине Мы решили пожаловать титул пэра нашему верному и преданному сэру Горацио Хорнблауэру, кавалеру ордена Бани, происходящему из древнего семейства в Кенте и посвятившему себя с ранних лет морской службе, достигшему высокого положения в Нашем флоте благодаря собственным достоинствам и заслужившему Нашу благодарность за исполнение многих важных поручений, проявившему при этом верность, отвагу и удачливость. В последних войнах, терзавших в течение многих лет Европу, войнах, столь щедрых на морские сражения и экспедиции, едва ли найдется значительное событие, в котором он не принимал бы существенного участия, и как бы не были велики опасность и трудности, он преодолевал их с присущим ему удивительным умением, и фортуна ни разу не отвернулась от него.

Из вышеизложенного становится ясно, что мы решили пожаловать этот высокий титул поданному, оказавшему столь выдающиеся услуги Нам и стране, как в знак признания его собственных достоинств, так и в силу того, что своим примером он поощрял других к ревностному исполнению долга.

Так что теперь он стал пэром королевства, бароном, лордом Хорнблауэром из Смоллбриджа, графство Кент. В истории существовало лишь два или три случая, когда морской офицер возводился в звание пэра до производства в адмиралы. Лорд Хорнблауэр из Смоллбриджа — разумеется, он решил сохранить в своем титуле фамилию. Возможно, в имени Хорнблауэр можно найти что-то гротескное, и все же оно ему нравилось, и он не собирался променять его на почти анонимное «лорд Смоллбридж» или «лорд Какой-то-там-еще». Пеллью, по слухам, решил называться лордом Эксмутом. Это, возможно, устраивает Пеллью, но не его. Его шурин, став пэром, предпочел личный титул поземельному, сделавшись маркизом Уэлсли, а не графом Морнингтоном. Другой шурин, из-за невозможности использовать имя Уэлсли, занятое старшим братом, назвался Веллингтоном, очевидно, из желания сохранить, насколько возможно, созвучие с родовым именем. Теперь он герцог, это намного выше барона, и тем не менее, все трое они являются пэрами, лордами, наследственными законодателями. Маленького Ричарда называют теперь досточтимым Ричардом Хорнблауэром, и со временем он унаследует от отца титул «лорд Хорнблауэр». Формальности, связанные с титулом, оказались довольно любопытными. Скажем, Барбара, как дочь графа — отцовский ранг имел здесь первостепенное значение, вне зависимости от того, что один из ее братьев теперь маркиз, а другой — герцог, имела преимущественное положение по сравнению с женой кавалера ордена Бани. До вчерашнего дня она называлась леди Барбара Хорнблауэр. Отныне, в результате возведения мужа в пэрское достоинство, ей придется стать просто леди Хорнблауэр. Лорд и леди Хорнблауэр. Звучит неплохо. Это высокая честь и достижение, венец его профессиональной карьеры. По правде говоря, невероятная удача для такого недотепы. Мантия и корона. Хорнблауэр вздрогнул, вспомнив кое-что. Нелепое предсказание Фримена насчет золотой короны, сделанное им во время гадания на картах в каюте «Флейма», теперь исполнилось. Предвидеть такое было слишком для Фримена — даже ему самому ни на миг не приходило в голову, что он может стать пэром. Однако другая часть предсказания оказалась блефом. Фримен толковал об опасности и белокурой женщине. Теперь, с наступлением мира, все опасности позади, и рядом с ним нет никаких белокурых женщин, если только не считать таковой Барбару с ее голубыми глазами и светло-каштановыми волосами. Разволновавшись, он вскочил, и готов был уже начать мерить шагами комнату, когда из спальни вышла Барбара, готовая к вечернему приему в посольстве. Она была вся в ослепительно белом, так как замысел вечеринки состоял в демонстрации наивысшей преданности Бурбонам, и женщины должны были одеться в белое, вне зависимости от того, идет им этот цвет или нет — это, наверное, могло послужить самым убедительным доказательством лояльности к только что восстановленной династии, какое только возможно.