И вот Творимир вновь в помещении с необъятными бочками: непонятно откуда слышались стоны, чавканье. Он почти не ел, но пил не отрываясь — хотел упиться до бессознательного состояния, но сознание не уходило.

Раскаленным шилом пронзало голову слово: "Предатель!" — оно пилило ноги, разрывало шею, вспарывало живот, выдавливало глаза.

Затем, откуда-то сверху, сквозь стены, пришел мученический стон.

Сома бросилась из помещения, но вскоре уже вернулась и возбужденно заговорила:

— Поймали ведьму! Во двор притащили! Гадость какая! Солнце взошло, всю кожу у нее сожгло! Теперь корчится! Хоть бы убили, но Царь не хочет — потешается…

Творимир зажал уши — со стоном повалился головой на стол. Пролежал так невыносимо долго, но как разжал уши — все тянулся этот мученический стон. Вновь зажал уши — стон не прерывался.

— Хоть бы проткнули мне уши! — так завопил — запустил бутылкой в окружающий мрак.

А потом подбежал к Соме, схватил ее за плечи, начал трясти:

— Ну, что же ты стоишь, а?!.. Давай еще пить! Всю выпивку, какая есть — тащи!.. Давай же!..

И еще что-то вопил, а она подносила все новые бутыли. Он пил не останавливаясь — живот разбух. Стон не прекращался…

Потом он повалился на пол, и затрясся там в судороге — изо рта била рвота. Рвота прошла, а стон не прекращался. Он продолжал пить. Дальнейшего не помнил…

Очнулся в кровати Жары — она навалилась на него своим мясистым, большим, жарким телом, и шипела:

— Ваши остаются здесь неведомо насколько. Так что — мы будем с тобою, сладенький мой…

Но сквозь ее шипенье он услышал стон. Нервно вскричал:

— Что с ведьмой? Она что — еще жива?..

Жара плотоядно ухмыльнулась:

— Перед закатом, кажется еще дрыгалась, но ее отдали на растерзанье собакам…

— Не говори так, слышишь ты!!

— Как угодно, сладенький. А ведьма уже подохла.

— Так кто же стонет тогда?

— Никто не стонет. Ну, разве что я… — и она сладострастно застонала.

Творимира терзало раскаянье, но он не хотел терзаться. Конечно — легче было погрузиться в удовольствия. И он погрузился…

Незаметно пролетела ночь с Жарой, затем день — с Сомой…

Вечно пьяный, бесчувственный, он то пил, то спаривался. Если прежде он никогда не ругался, то теперь постоянно сыпал грубейшей руганью. Раз, неподалеку от покоев Жара столкнулся с каким-то воином. Ему почудилась измена — в пьяном припадке избил воина едва ли не до смерти.

Затем — ползал по полу, по лестнице — его рвало. Увидел — Стреву — страшная, иссушенная, она стояла рядом и ухмылялась. Творимир, словно собака, попытался вцепиться ей в ногу, но она отступила и ударила ногой в челюсть — выбила несколько зубов…

— А?! Что?! — вскричал Творимир, и вдруг протрезвел.

Перед ним было зеркало. В зеркале отражался мерзкий, распутную жизнь проведший старикашка. Он весь ссохся, изнутри выгорел. Но мучительно набухали мясистые жилы — он уже разлагался, смердел.

Дрожащей, слабой рукой схватил он зеркало, поднес к лицу, проскрежетал:

— Узнаю!.. Я превратился в мумию из склепа!.. Но как же так…

Зеркало выпало, разбилось.

— Ну, все — пора тебе подыхать!

Он едва смог обернуться на этот злой голос: Три Сестры стояли прямо за ним.

Теперь все трое походили на Стреву — глядели на него с презреньем, со злобой.

— Что вы со мной сделали? — заплакал Творимир-мумия.

— Ничего с тобой не делали! — фыркнула Сома.

— Ты уже ни на что не способен! — презрительно бросила Жара.

— Вы состарили меня… — слабым голосом просипела мумия.

— Твоя жизнь кончена. — заявила Стрева. — Теперь пора в склеп!

— Но… — начал было Творимир, но язык больше слушался его — присох к гортани.

И вновь раздался стон Лунной Девы. Он хотел заткнуть уши, но уже не в силах был поднять рук, да и остальное тело больше его не слушалось.

— Аррххх. — застонал Творимир.

— Что, пить захотел? — усмехнулась Сома. — А больше ничего не хочешь?!.. Да кому ты такой нужен!..

И она ударила его в лоб — мумия повалилась на пол, осталась там без движенья.

Ну, а затем сестры понесли его в склеп.

Проходили через затемненный зал. Там шумело пиршество. В полумраке Творимир узнал и Царя, и остальных. Никто их не окликнул, не остановил…

А вот уже и склеп. Ступени во тьму… Выемка в стене…

Его бросили в эту выемку, повернулись и ушли — спешили к обычным своим делам.

…Он не знал, сколько минуло времени. Бесконечное — тянулось оно. Он не мог двинуться, не мог сказать слова. Бездействие. Часы, дни, годы — сколько минуло времени? Он ничего не знал. Он не чувствовал голода. Он был наедине с собой. Время обернулась страшной пыткой…

Творимир сходил с ума. В сознании всплывали образы минувшего. Темными тучами наползали воспоминания — давили его.

Вот он вновь в подвале. Шило вдавливается в его ухо. Он истово кричит:

— Терзайте меня! Мучьте! Пилите! Рвите! Жгите! Я все выдержу — лишь бы только не мучаться всю вечность после!..

И шило входит в голову — он ревет в припадке боли и восторга. Ему пилят ногу, прижигают, отливают водой, а он все вопит об искуплении. Его сажают на шипы, разрывают шею — захлебываясь кровью, из последних кричит: "Прости!"

И вновь он в склепе. Недвижимый. Безмолвный. Холодный. А внутри рвет его раскаленное шило: "Прошлого не вернуть. Совершенного не исправить. Мертвых не воскресить".

…И вновь пытка временем. Бесконечное время. Минуты, часы, месяцы, годы. Вновь и вновь умирал он мученической смертью, молил о прощении, и снова оказывался в склепе…

А озерные воды подымались, медленно затопляли склеп. Коснулись его стоп, затем — быть может, через год, добрались до подбородка. Он хотел завопить — челюсть дрогнула, отвалилась.

И вот накинулись на него рыбы, стали разрывать. И он оказался внутри рыб. Расплылись рыбы, а его разорванное сознание одновременно существовало в каждой из них. Безумно метались, смешивались образы: водоросли, темная озерная глубь.

— Прости! Прости! Прости! — безмолвно вопил он, в каждой из этих рыб…

Все холоднее становились озерные воды. Быть может, рыбы и не чувствовали этого холода, но расщепленное на тысячи осколков тело страдало…

Ледовый панцирь затянул поверхность, намело снега, и в озере стало совсем черно. Творимир метался в этом мраке, и вопил:

— Прости!.. Спаси!.. Прости!.. — и так до бесконечности.

Настало такое мгновенье, когда он возжелал сам себя уничтожить. И все то множество рыб, в которых он пребывал, устремились навстречу друг другу, и стало друг друга разрывать…

Безмолвный, беспрерывный вопль полнил глубины. Столь яростной была эта битва, что даже лед пошел трещинами, и, как из раны, метнулись из него черные воды. Израненные рабы забились под сыплющим снегом небом, но и здесь они продолжали грызться…

Творимир не нашел с собой примиренья — в живых не осталось ни одной рыбы.

Но все равно осталось сознание. Вместе с разодранными, холодными телами спускалось оно ко дну…

Земля выдалась лютой. Тридцатиградусные морозы, метр за метром обращали воду в лед, и вот добрались до самого дна. Смешанный с илом, Творимир вмерз в лед. И уже не осталось ничего, кроме вопля: "П-Р-О-С-Т-И!!!" — вопль вытягивался в часы, дни, месяцы…

И зазолотилось сквозь ледовую толщу весеннее солнце — мгновенно, одним прикосновеньем излечило от боли.

Озеро оттаяло. Сияющее и чистое, глядело оно в щедрое небо. Творимир расползся по всему дну — все дно золотилось — каждая песчинка тихо молила: "Прости. Приди. Я жду".

И потемнело небо. Нескончаемые, слитые из птиц с девичьим ликом, реки хлынули оттуда. Они спускались к озеру…

Творимир очнулся, стоящим на берегу. Все кругом темнилось, вздрагивало, перелетало — тысячи знакомых ликов кружили…

— И что теперь… — прошептал он.

В одном месте птичьи тела разошлись и открылись руины замка.

— Сколько лет прошло… Столетия. — прошептал Творимир. — Но ведь я должен пройти дорогу до Яслей Богов. Я чувствую… Как же вернуть прошлое?