- Ну знаете! - развел руками Кандыба. Инспектор ОБХСС Бакань опасливо взял листик:

- Это что же, прочтет человек - и с копыт?

- Да нет, читайте на здоровье, Алексей Игнатьевич, не опасайтесь! Я сам прочел, вот товарищ Коломиец тоже...

- Два раза, - вставил Стасик.

- Вот, пан Стась дважды даже, так, значит... и ничего. Оба живы-здоровы, даже не пошатнулись в рассудке. А все почему? Мы не специалисты, восприятие не то. Вот я читал, что чувствовал? Ну, интересно, как это академики теории создают... я думал, сразу формулы пишут, уравнения... так, значит! - а у него там одни фразы. Интересные вроде бы мысли. А насколько они верны, насколько нет, да и что там к чему - в это мне проникнуть трудно, да, по правде сказать, не очень-то и надо. Что мне Гекуба, так, значит!.. А когда читает соответствующий специалист, он... ну, вживается в образ мышления писавшего, что ли? Не знаю... - Андрей Аполлонович обвел глазами собравшихся. Чувствуете, какой заколдованный круг получается? Чтобы понять, почему и как эти записи Тураева послужили причиной смерти его коллег, надо дать их на экспертизу ученым, исследующим пространство-время - так, значит? А дать им эти бумаги, значит, подвергнуть их, как это четко показал случай с Хвощом, смертельной опасности. А оставить дело без расследования нельзя: серия смертей со столь странной взаимосвязью требует как объяснения, так и принятия мер пресечения. Вот... Кто имеет конструктивные мнения, прошу высказываться.

Сотрудники молчали - молчали с явным намерением отсидеться и разойтись, вернуться к своим делам. Это были опытные, искушенные работники сыска, и они понимали, что случилось редкостное по своей исключительной безнадежности дело. Какие тут могли быть конструктивные идеи! Только одна: ждать. Ждать, пока что-то еще обнаружится, а если не обнаружится, то ждать дальше, пока эта история скроется от глаз под грудой новых дел, забудется и уйдет в архив. Собирай иль не собирай для порядка совещания, это ничего не даст.

Бакань дочитал листки, молвил: "Да, действительно..." - и положил. Старик Канцеляров, всегда старавшийся выручить начальство и к тому же сильно уважавший науку, взял один листик, повертел в руках, взглянул на просвет - и спросил Мельника:

- Может... на спектральный анализ их дать, а?

- Та-ак, один высказался, - грустно комментировал тот. - Кто следующий?

- Может, там шифровка какая-то? - столь же наобум брякнул Кандыба.

- Именно что шифровка, Нестор Семенович, - подхватил Мельник. - Только не в тривиальном детективном смысле, а в ином: идеи и знания, воспринимаемые людьми, в этом вопросе достаточно компетентными, и не воспринимаемые, или, скажем иначе, безразличные всем иным. Так, значит? Вот эти идеи и воздействовали на потерпевших, а возможно, и на автора их - как... - Андрей Аполлонович замолк, в затруднении повертел пальцами. - Действительно - как?

- Как психический яд, - сказал вдруг Стась.

- Возможно. Это уже нечто, так, значит! - Мельник одобрительно кивнул Коломийцу, затем устремил свой пронзительный взгляд в дальний угол комнаты, где поодаль от всех сидел худощавый мужчина с нервным надменным лицом судпсихиатр Никонов. - А почему безмолвствует наш выдающийся специалист по судебной психиатрии? Кирилл Романович, это ведь по вашей части: существуют психические яды?

Теперь все смотри на Никонова. Тот опустил глаза, поднял кустистые брови, лоб его наморщился.

- И да и нет, - ответил он. - Как образное понятие. И то скорее в беллетристике, чем в психиатрии. Например, массовая реклама. Или поп-музыка. И тому подобное. Их именуют "психическими ядами", оболванивающими массы потребителей. Но... но! - от этого еще никто не умер. Реальные же яды, которые расстраивают здоровье и психику, медикаментозны. А не информационны.

- Понятно, - сказал Мельник. - А какое ваше мнение по существу данного дела? Уж вам-то грех отмалчиваться, Кирилл Романович, я на вас сильно рассчитываю.

Никонов, не поднимая глаз, чтобы не видеть немилых его сердцу сотрудников следственного отдела (они его вышучивали), потянулся через стол, придвинул папки с личными делами Тураева, Загурского и Хвоща, раскрыл, стал сравнивать фотографии. Воцарилась тишина.

- Ага... Вот у этого есть, - пробормотал судебный психиатр. - И у этого. Правда, не столь выражена.

- Что - есть? - нетерпеливо подался к нему Мельник.

- Складки Верагута. На обоих, между прочим, глазах.

- Где? Где? - оживились сотрудники, сгрудились около Никонова, рассматривали фотографии. Действительно, верхние веки и у Тураева, и у Загурского имели характерные для людей с психически восприимчивой, ранимой натурой складки, скошенные вниз и к вискам.

- Верно. Смотри-ка, а мы и не заметили, - сказал Кандыба.

- А вот у Хвоща нет, - сказал Стась.

- Так ведь Хвощ умер от инсульта, а они - так, - сказал Ба-кань.

- А на паспортной так вроде и у Хвоща есть, - сказал Канцеляров. - Или это ячмень, а, Кирилл Романович? Не разберу.

Никонов молчал, только зыркал на всех исподлобья затравленно. Он знал эту игру коллег: делать из психиатра психа.

- Постойте, постойте, - сказал Мельник. - Ну, складка Верагута... и что?

- Штрих, - сказал Никонов. - Натуры.

Нестор Кандыба первый с улыбкой зааплодировал. К нему присоединились и другие.

- Ну чего вы, чего! - огрызнулся судпсихиатр. - Что я такого сказал?..

- Та-ак! - Андрей Аполлонович яростно хлопнул по столу; все притихли, разошлись по местам. - Все ясно, рады случаю развлечься и отвлечься от этой задачи - так, значит! Ни черта вы в ней не можете сообразить, потому что это вам не магазинные хищения, не насилия и не прочая уголовщина. Не доросли вы, граждане, до интеллектуальной криминалистики - так, значит, это самое! Впрочем, не стану скрывать: и я тоже... - Он помолчал, вздохнул, повернулся к Коломийцу. - Что ж, пан Стась, сочувствую, сожалею, переживаю, но помочь не в силах. Дело остается на тебе. Хоть сам изучи все теории о пространстве-времени - так, значит! - но выясни, в чем убийственная сила этих бумаг. И покойников, само собой, больше быть не должно. Все!

После перерыва Коломиец ушел в парк имени Тактакишвили, ушел от сочувственных взглядов одних сотрудников и иронических - других, бежал от тягостного сознания своей беспомощности. Справа от его скамьи был пейзаж с киоском и двумя только зазеленевшими акациями, слева - пейзаж с чертовым колесом и каруселью: позади несла воды катера, пятна нефти и окурки река Катагань.