Особое внимание Лем уделяет корабельному электронному мозгу, вернее, двум «мозгам» — рабочему «Предиктору» для текущего управления, и занимающему целый огромный отсек «Мараксу», то есть «Мыслящей машине» — «для решения таких проблем, какие невозможно предвидеть». Взаимоотношение людей с мыслящими машинами — еще одна из центральных тем в творчестве Лема. Впрочем, в «Астронавтах» эта тема еще только обозначена (гораздо меньше, чем в предшествующем им «Человеке с Марса», где людям приходится сражаться с инопланетным кибермозгом). А пока по поводу «Маракса» его создатель немного снисходительно замечает: «Машина не умнее человека, она только гораздо быстрее его». Позднее, в «Дознании» пилот Пиркс будет гораздо более осторожен в сопоставлении своих способностей с интеллектом робота-«нелинейника».
«Хиус-2» братьев Стругацких тоже оборудован электронной «курсовычислительной» машиной, которая вызывает, впрочем, у экипажа одни только нарекания. Сам же корабль воспет настолько, что многие эпизоды «Страны багровых туч» воспринимаются как восторженный гимн фотонному планетолету. В реалистичности изображения «Хиус», безусловно, выигрывает в сравнении с «Космократором», напоминая своим интерьером уже не «Наутилус», а настоящие подлодки ХХ века — с тесными отсеками, разделенными герметическими переборками. Нет иллюминаторов, смотреть наружу можно только через перископ в рубке. В предельно функциональном корабле не находится даже места для вездехода, который в результате принайтовывают прямо поверх корабля, отчего тот приобретает «доморощенный вид». Вообще же эстетикой Стругацкие жертвуют с самого начала, представляя читателю «Хиус» не привычной в тогдашней фантастике стреловидной ракетой, а приземистой пятиногой черепахой.
Впрочем, и в отношении «Хиуса» может возникнуть немало претензий к достоверности. Как, например, удается ему не сжигать фотонным выхлопом отходящие от «абсолютного отражателя» колонны вспомогательных реакторов? Или они могут отклоняться вбок-назад? В чем неоднократно заявленное неоспоримое преимущество фотонного корабля перед атомно-импульсным при посадке на планеты с высокой атмосферной турбулентностью, кроме «запаса хода»? У атомного корабля не хватит горючего на пару лишних часов? Интересно, что в позднейшем «Полдне» штурмовать другую планету с «бешеной атмосферой», Владиславу, герои Стругацких отправятся на импульсном планетолете, потому что у фотонного бота при этом нарушалась настройка магнитного поля в реакторе. Наконец, крайне неудачной выглядит гибкая «веревочная» лестница, по которой приходится забираться в вознесенную высоко на колонны реакторных колец кабину «Хиуса». Вспоминается эпизод, когда оставшийся в одиночестве штурман не мог какое-то время попасть обратно в корабль, так как ветер всё время относил лестницу в сторону. А вот доктор Кёниг с «Таймыра» (судя по описанию, этот «планетолет 1-го класса» — двойник «Хиуса») так и погиб, когда на планете Синих песков ветер хлестнул его подъемник о реакторную колонну («Полдень, ХХII в.»). Для планет с непредсказуемой атмосферой, право, могли бы придумать что-нибудь понадёжнее. Кстати, состояние атмосферы явно не учитывалось и при разработке питающих устройств для автоматических маяков будущего космодрома, выбор места для которого — главная цель экспедиции «Хиуса». Работающие от радиоактивности почвы батареи представляли собой сотни квадратных метров тонкой пленки, которую необходимо было расстелить и присыпать песком. А там ведь дул ветер, который перевернул многотонный вездеход.
И Стругацкие, и Лем изобразили Венеру негостеприимным, пустынным, мертвым, непригодным для человеческого существования миром. Между тем в 50-е годы в фантастической литературе, кажется, господствовали представления о Венере как о тропическом рае, населенном доисторическими животными (Хайнлайн — у них, Казанцев, Мартынов — у нас). Безжизненность Венеры называлась (по крайней мере, в отношении Стругацких) своего рода предвидением (наряду с кольцом Юпитера) действительного положения вещей на небесных телах. Правда, во-первых, Лем и Стругацкие не были так уж оригинальны. Ефремов, скажем, тоже мельком упомянул в «Сердце Змеи» «жаркую и безжизненную Венеру с ее океанами нефти, липкой смоляной почвой и вечным туманом». Кроме того, справедливости ради надо отметить, что у Стругацких бесплодные «черные пустыни» сочетаются на Венере с кишащими примитивной жизнью тяжеловодными болотами, а на южном полюсе была открыта страна «необозримых лесов красных деревьев, зеленых озер, диковинных животных». Что же касается Лема, его выжженная Венера, покрытая равнинами расплавленного пластика и озерами формалина, — результат планетарной катастрофы, и как выглядела планета раньше, остается неизвестным. Во-вторых, авторы вовсе не «угадали». Реальные условия на поверхности Венеры оказались несравнимо суровее, чем это могла представить в 50-е гг. писательская фантазия, и в принципе исключают возможность пребывания там человека, по крайней мере — на представимом сейчас уровне техники. И еще по поводу предугаданий. У Лема венерианские сутки составляют 18 земных, у Стругацких — чуть более двух. На самом деле Венера совершает оборот за 243 земных суток, так что наблюдать смены дня и ночи космонавты вряд бы смогли.
В чем Лем не имеет соперников, так в поражающем воображение зримом реализме инопланетных пейзажей. Ему удается то, что не получается у его героев: «Я не знаю, мне не удалось описать, то что увидел… ибо я не в состоянии передать тот основной тон, благодаря которому с первого взгляда чувствовалось, что это не Земля». Уже в «Астронавтах» Лем показывает величие красоты мертвой природы, делает свою Венеру не только пустым словом, набором атрибутов, но цельным миром, подобным Марсу в «Ананке», Титану в «Фиаско» и, конечно, Солярису. Даже в момент смертельной опасности Венера способна вызвать у космонавтов молчаливый восторг «оргией света», вдруг возникшей в просвете туч: «Из бездны вставали горы раскаленной меди, красно-кровавые пропасти, пещеры и гроты с зыбкими стенами, а солнце пронизывало их блеском, прорезая в подвижной, словно живой, массе золотые трещины. Весь этот океан беззвучного пламени дышал: над ним носились лиловые и розовые дымки, в которых трепетали полосы повторенных радуг».
У Стругацких есть сходный эпизод, когда перед черной бурей «впереди, гася красное сияние неба, вспыхнуло ослепительно синее, неправдоподобно прекрасное зарево… Зарево дрожало, переливалось бело-синими волнами». Эта «фальшивая улыбка», пожалуй, единственное место в «Стране багровых туч», где говорится о красоте природы Венеры. В остальном планета рисуется ярко-злыми, ненатуральными красками, создающими впечатление скорее декорации, фона действия: «Ровная, как стол, черная поверхность, по которой стремительно неслись туманные струи мельчайшей черной пыли. Далеко у горизонта, затянутого красной дымкой, медленно передвигались тонкие, грациозно изгибающиеся тени, словно исполинские змеи, вставшие на хвост. И над всем этим — оранжево-красный купол неба, покрытый беспорядочной массой темно-багровых туч, с бешеной скоростью скользящих навстречу».
Казалось бы, книга Стругацких гораздо богаче на такие впечатляющие, величественные объекты, как Дымное море, столб Урановой Голконды. Но по детальности описания, позволяющему создать настоящий эффект присутствия, им далеко не только до Мертвого Леса или Светящегося города, но и до простых лемовских горных котловин. Поэтому кажется непонятным, как можно заблудиться среди венерианских «столбов» у Стругацких, а вот когда герои Лема расходятся по улицам пустого чужого города, потеряться там по-настоящему страшно. По степени выпуклости, рельефности изображения сцены на Венере у Стругацких сильно проигрывают эпизодам на Земле, на Седьмом полигоне, где у загруженного к старту «Хиуса» видны втоптанные в грязь куски фанеры и обрывки упаковочной бумаги. Лему же, рисовавшему Венеру куда менее яркими красками, удается показать, что «здесь все было чужим. Чужим было низкое нависшее белое небо, сиявшее, несмотря на тучи, ярким светом; чужды были неподвижность воздуха, равнина, покрытая плоскими холмами, странный сухой стук, который издавали сапоги при ходьбе по этой мертвой равнине».