Филлис, стоявшая рука об руку с Блэком, непроизвольно сжала кулак. Она так и не смогла привыкнуть к этому вопросу, который Блэк велел задавать всем агентам, куда бы они ни направлялись.

— Нет, впервые слышу, — ответил Гольдберг.

Филлис разжала кулак.

— Благодарю вас. Не случалось ли вам добираться до истоков Реки? Или кому-нибудь из ваших знакомых?

— Мне — нет, но я встречал людей, которые сплавлялись к устью Реки. Они говорят, она впадает в узкое ущелье между высокими и неприступными скалами, а там такие пороги, что любую лодку в щепы разнесут. Сами они не доплыли до устья Реки, потому что никто из людей оттуда не возвращался, ни живым, ни мертвым.

— Благодарю вас. Это нам известно. Нас интересуют истоки Реки.

— Об этом я ничего не знаю. Меня волнует только один вопрос.

Человечек сжал кулаки и обвел помещение свирепым взором.

Блэк вместе с Филлис вышли из зала. Подойдя к двери, ведущей в больничные палаты, они остановились и закурили. Филлис не проронила ни слова по поводу Изабель, хотя Ричард знал, что думает она исключительно о его бывшей жене. Но заговорила она о другом:

— Гольдберг нуждается в помощи, Дик. Отчаянно нуждается. Он двадцать лет скитается по долине, и до сих пор не привык к здешней жизни. Двадцать лет эта мания пожирает его изнутри! Да, он, конечно, настрадался на Земле, и я прекрасно понимаю, что сразу забыть такое невозможно. Но здесь не Земля, Дик. Это долина. Нам дали шанс начать новую жизнь, обрести новое счастье. Ты обратил внимание, что он даже не спрашивал о своих родственниках? Только о человеке, которого он жаждет предать мучительной казни? Я не говорю, что этот фашист не заслуживает казни, но дело в том, Дик…

— Ты слишком нервничаешь, Фил.

— Да, нервничаю, — согласилась она, пыхнув сигаретой. — Я нервничаю вот уже несколько дней. Так о чем я хотела сказать? Ах да! Мы же практически не в силах найти человека, если он умер уже здесь, в долине. Как правило, умерший воскресает вновь очень далеко от места своей гибели.

И поэтому я все мучаюсь мыслью: что со мной будет, если тебя убьют? Мы никогда не увидимся снова, и пусть даже я буду знать, что ты где-то воскрес, для меня ты все равно будешь потерян. А я не смогу перенести этого, Дик! Ты единственный человек, кого я по-настоящему — действительно по-настоящему! — любила.

— Ты полюбишь другого, миллион других, и не менее сильно, Фил. Поверь мне. У нас с тобой впереди целая вечность. А ты представь себе, что прошла хотя бы сотня лет. Будем ли мы любить друг друга через сто лет так же страстно — или же наскучим друг другу до смерти? Сколько новых людей мы повстречаем за это время? Чьи руки будут обнимать нас тогда, чьи губы будут нам клясться в вечной любви?

— Многие пары на Земле жили до девяноста и даже до ста лет, сохранив свою любовь, — обиженно заметила Филлис.

— Это голословное утверждение. Многие из этих верных супружеских пар не распались лишь в силу привычки или потому, что постарели и сделались никому не нужны. Кто знает, как бы все обернулось, если бы им, как и нам, вернули вечную молодость? Разве стали бы эти пары так же коротать вместе вечера, довольствуясь друг дружкой? Ведь старичкам не приходится подавлять сексуальное влечение к другим людям и заставлять себя хранить верность насильно!

— Дик, когда ты так говоришь, я порой сомневаюсь, любишь ли ты меня?

— А что я такого сказал? — пожал плечами Блэк.

— Что? Побойся Бога, Ричард Блэк! Ты просто упрямый, тупой и самодовольный осел! И как я только могла терпеть тебя целых двенадцать лет?

— Только что ты собиралась прожить со мной вечность, — усмехнулся Блэк.

— Это и правда слишком долгий срок!

— Вот и я о том же.

Филлис повернулась и ушла, охваченная гневом. Блэк, несмотря на усмешку, был не на шутку озадачен ее поведением. Он рассеянно взглянул на иероглифы, бегущие по чисто вымытой стене, и его внезапно осенило. Ну конечно! Сегодня у нее начало месячных. А это значит, что любая мелочь, которую в другое время она даже не заметила бы, действует ей на нервы. Да плюс еще конфликт с Мюрелем, очередное напоминание об Изабель, тревожная неуверенность в его чувствах — и вот результат.

Блэк мельком подумал, и уже не в первый раз, о веществах, обеспечивающих стерильность обитателей долины. Женщины по-прежнему, как и на Земле, реагировали на лунные фазы, мужчины по-прежнему извергали семя — но никакая жизнь не завязывалась в глубинах женского чрева.

Похоже, подумал Блэк, пожимая плечами, им никогда не разгадать загадки своего бесплодия. Здесь не было микроскопов, чтобы увидеть, есть ли в мужском семени сперматозоиды, и не повреждены ли женские яичники или гормоны каким-то невидимым веществом.

Блэк вошел в так называемую больницу — большую палату с двадцатью койками. Доктор Уинтерс поздоровался с ним — невысокий пухлый человечек с блестящими бледно-голубыми глазками и вечной насмешливой улыбкой на устах.

— Что у тебя новенького, Джо?

Уинтерс пожал плечами и изящно взмахнул рукой.

— Все прекрасно. Ни одного случая проказы, сыпного тифа, холеры, малярии, полиомиелита, слоновой болезни, фрамбезии, сифилиса, гонореи, гноетечения, дифтерии, пневмонии, оспы, кори, менингита, филяриатоза, ленточных глистов, амебной дизентерии, скарлатины, брюшного тифа, паучьих укусов и ногтоеда.

Доктор тихонько хихикнул. Шутка получилась так себе, без соли.

Блэк даже не улыбнулся — он никогда не смеялся из вежливости.

— Здравствуй, Ванда! Как ты себя чувствуешь? — спросил он, подойдя к одной из бамбуковых кроватей.

— Не очень, Дик. Грудь болит — мочи нет, и даже виски, что дает мне доктор, не помогает.

Рак. Никакого болеутоляющего, кроме спиртного, а запасы его ограничены.

На следующей койке лежал человек с изуродованными, точно клешни, руками, и изогнутым в виде вопросительного знака позвоночником.

Артрит.

— Почему ты не дашь доку убить меня, Дик? Сам я еще Бог знает сколько промучаюсь. А он бы избавил меня от страданий.

— Как ты хочешь, чтобы он убил тебя? Утопил, пырнул ножом или дал по мозгам как следует?

— Если честно, Дик, я бы хотел, чтобы меня засунули в мешок и бросили в Реку.

— Мы подумаем, как тебе помочь.

Следующей пациенткой оказалась девушка в смирительной рубашке, сплетенной из стеблей травы. Волосы ее разметались по подушке, глаза были закрыты, губы беспокойно шевелились, произнося бессмысленные для всех, кроме нее, слова.

— Удалось тебе связаться с ее любовником? — спросил Уинтерс.

— Один из моих агентов нашел его на берегу Реки, милях в пятистах отсюда.

— Что он сказал?

— Он не вернется к ней. Женщина, с которой он живет сейчас, нравится ему гораздо больше.

— Он единственный, кто в силах спасти эту девушку. Если он к ней вернется, она, возможно, выкарабкается.

— Не надейся. Он говорит, что не хочет быть привязанным к женщине, которую не любит.

Блэк задумчиво уставился на искаженное мукой лицо и подумал о Филлис. Как она отреагирует, если он скажет, что больше не любит ее?

— Ну что ж, — сказал Уинтерс, — я не могу его винить. С какой стати он должен жить с ней против собственной воли? А если она свихнулась, так сама и виновата. Он, в конце концов, не врач. У него своя жизнь. Но я хотел бы, чтобы он появился хоть ненадолго и попробовал поговорить с ней. Тогда я мог бы попытаться вытащить ее из тьмы. Мне не терпится опробовать новые способы, которые продемонстрировал мне Чарбрасс.

— Чарбрасс?

— Вот именно. Великий молчальник. Я был благодарен ему, когда он показал мне поразительно эффективную терапевтическую методику двадцать первого века, по сравнению с которой все, что я когда-либо слышал, выглядит абсолютно примитивным. Но в то же время мне ужасно хотелось наподдать ему по загорелым ягодицам за то, что он так долго молчал.

«Бога ради, приятель! — говорю я ему. — Мы с вами знакомы шесть лет, и вы прекрасно знаете, как мне отчаянно нужны эффективные методы лечения! И тем не менее вы до сих пор держали язык на замке. Почему?»