Они шли вначале чинно, едва соприкоснувшись пальцами, но понемногу освоились, весело побежали по дорожкам. Мамушки, перемигнувшись, поотстали. Лишь Александр держался наравне — так ему было любопытно! Ефросинья, которую в семье звали Добродея, Добродеюшка, все больше нравилась ему. Свадьбу должны были играть через три дня, и он уже самолюбиво жалел, что то не его свадьба. «Во всем свете не сыскать такой озорной да веселой!» — думалось ему.

Но венчальная икона с изображением Иакима и Анны оказалась ненужной.

В день свадьбы, когда дружки возле опочивальни будили жениха шутливой песенкой про «жену злообразну, ротасту, челюстасту», им никто не отозвался. Федор лежал в постели мертв.

Его кончина осталась мрачной загадкой. Шептали то про царапину мордовской стрелой с медленным лесным ядом, то про злое колдовство. Отчаяние княгини-матери не знало предела!

Заплаканный Александр шептал над гробом: «Увы мне! Дорогой брат и друг, уже не видать мне более твоего лица, не слыхать твоих речей...»

Едва осталось позади семейное несчастье, как спустя четыре года грянуло всенародное: разорение Ордою Рязани и иных русских городов. А 4 марта 1238 года битва великого князя Юрия при реке Сити, где полегли русские полки. Пока Юрий Всеволодич, по недомыслию не захотевший помочь Рязани, теперь сам метался в поисках рати, оставив столицу, татары подошли к ней вплотную. Напротив Золотых ворот, глаз в глаз, метательная машина плевалась каменными ядрами. Одни попадали в белый камень воротной арки, отбивая осколки, иным случалось угодить в створы, и тогда раздавался густой медный звон, слышимый даже в гаме приступа. С зубчатого верха владимирцы швыряли вниз чем ни попадя: бревнами, камнями, лили смолу. По снежным оскользающим склонам татары упрямо волокли осадные лестницы. Уже в проломе стены стали видны островерхие крыши, извивы владимирских улиц... Стрелы летели сверху и снизу. Цветные халаты густо пятнали снег, лисьи околыши шапок горели язычками пламени, полосатые шатры выросли в одночасье, подобно поганым грибам. Все вокруг было истоптано, поругано, невыносимо, угрозно... Спас Ярое око царил над Русью!

Узнав о смерти сыновей, братьев, племянников, о разорении Владимира, где его жена заживо сгорела, запершись в храме с дочерьми и внуками, князь Юрий воскликнул: «Рад умереть и я. На что мне жизнь?» Израненного Василька Константиновича, племянника великого князя, татары было пощадили, но молодой ростовский князь гордо отверг посулы. «О, глухое царство!» — назвал он их, принимая гибель.

Татары двигались к Новгороду. Лишь за сто верст, у Игнача креста, повернули вспять: начиналась распутица, домоседная пора. Колесные спицы вязли в рыхлых сугробах, под полозьями и копытами снег шлепал водой — ни пройти, ни проехать.

— Точно в Ноевом ковчеге выплыл из глубины огненной, — воскликнул потрясенный Ярослав Всеволодич. Нрав его переменился, отошла кичливость. Сломив гордость, первым из уцелевших князей поехал в Орду. Вернувшись от Батыя, с ярлыком на великое княжение, тотчас отправил младшего сына Константина послом в далекий Каракорум, к великому кагану монгол.

А Александр стал новгородским князем. Обряд «получения стола» был соблюден, хотя по тяжелым временам без пышности. Князь стоял в храме, владыка возложил руки на его голову, новгородцы принесли присягу: «Ты наш князь!» Александр жаловал приближенных в ключники, постельники, конюшие, раздавал золотые кресты, гривны. Бирючи разъезжали по улицам, звали на пир в Городище. На длинные столы обильно подавались мед, мясо, овощ.

Благословляя сына, Ярослав возгласил всенародно:

— Крест будет твоим помощником, а меч твоею грозою!

Наедине с Александром сказал иначе:

— Должно пережить все. Не миновать ни одной скорби человеческой. Выйти, как из реки огненной, опаленным, но не сгоревшим.

Теперь он неусыпно заботился об Александре, как о старшем среди сыновей. Через два года, отбивая от Литвы Смоленск, высмотрел в соседнем Витебске невесту для него.

Родственные связи князей имели в основе выгоду. Юная дочь полоцкого князя Брячислава Александра привлекла внимание не красотою, а тем, что ее старшую сестру выдали за литвина Товтивила, вассала могучего Миндовга, собравшего под свою руку к середине века все литовские земли. Александра жила с родителями уже в Витебске, а в Полоцке осталась изо всей семьи лишь ее сестра. Свояк-литвин мог оказаться теперь полезным великому князю. Александру Брячиславну спешно просватали.

Ничего не зная о женихе, кроме имени, она покорно готовилась к замужеству, заранее полюбив будущую родню и будущий дом: княжеским дочерям положено разлетаться из гнезда по разным сторонам света!

Не знал ничего о невесте и девятнадцатилетний новгородский князь, когда отправлялся по приказу отца в Витебск.

Стоял апрель. Зацвела осина. Напитанная ручейковой водой почва по ночам зябла, но днем быстро отходила. В лесах во множестве вылуплялись из-под лежалых листьев грибные первенцы — сморчки.

Александр Ярославич со свитой прибыл в Витебск за полночь, а на утренней заре вышел на городской вал. Город едва просыпался. На Замковой горе он увидел чью-то легкую фигурку. Ветер обмотал деве расплетшуюся косу вокруг шеи, будто захлестнул шелковым арканом, — такой она стояла перед ним бесконечный миг... Потом руки ее взлетели кверху. Она всплеснула ладошками, ахнула, как засмеялась, резвые ноги под длинным сарафаном понесли ее вверх по дерновым ступеням к терему. «Чья она дочь?» — с перехваченным дыханием подумал Александр Ярославич. Не посадить ли эту зоревую деву впереди седла да и умчать в Новгород без чести, без выгоды, но зато с любовью?! Желание было столь сильно, что он взбежал вслед за нею по косогору, хотя желтый подол, мелькнув малым солнышком, уже скрылся у потаенной калитки. Внезапно перед ним встало увеличенное воображением лицо отца. Каждая морщина на лбу отчетливо видна, взор безжалостно-приказателен, устремлен сквозь непрочный сегодняшний день к дальным далям...

Шаг Александра сам собою замедлился. В груди у него стало холодно, но в голове прояснилось. Тяжко вздохнув, он продолжал свою раннюю прогулку по берегу Витьбы, обдумывал предстоящую встречу с будущим тестем.

Но неисповедимы пути памяти! В самые разные времена его бурной жизни суждено было воскресать краткому мигу. Видение зеленого косогора и девичьей шеи, захлестнутой косою, лукаво вскинутые ладошки — все это составляло как бы заветный клад на дне души. Александр Ярославич возвращался к мимолетному воспоминанию всякий раз, когда душевные силы были на исходе. Чтобы жить дальше, ему требовалось зачерпнуть из некоего незамутненного источника — а что может быть светлее, чище, бескорыстнее, чем несбывшаяся любовь?..

Свадебные хлопоты шли между тем своим чередом. Съезжалась родня, готовились пиры. Брачную кашу ладили дважды: в Торопце под Витебском и в Новгороде. Во время торопецкого веселья Александр Ярославич и Товтивил перекинулись несколькими словами, полными значения. С кем быть Литве? Литвины ненавидели рыцарей. Не значит ли это, что друзей им надобно искать по эту сторону рубежа, на Руси? (Прошло двадцать лет, пока удалось заключить такой союз.)

Нравом Александр Ярославич был затаенно пылок. Его серые глаза часто темнели до черноты. Переменчивый в движениях, в игре ума, он — странным образом! — производил впечатление прежде всего устойчивости. Все его существо излучало энергию. С разворотистыми плечами и тяжелыми ладонями, с могучей выпуклой грудью, на которую не годился ни один чужой доспех, но лишь кольчуга, собранная по его собственной мерке, кольцо к кольцу, — Александр Ярославич тем не менее не был высок ростом. Его нареченная Брячиславна в островерхой девичьей «коруне» едва ли не возвышалась над ним.

Это заметила при венчании свекровь, шепнула молодой княгине, и та носила отныне лишь низкие жемчужные очелья да шапочки с приплюснутым верхом. Приметил ли ее понятливость самолюбивый Александр Ярославич сразу? Или лишь с годами научился ценить жену? Как бы то ни было, супружество их потекло ровно.