Кидаясь во всякий новый день, как на острие копья, с отвагой и хитростью, князь был спокоен за свой дом, находя в жене неизменную преданность.

Княгиня Феодосья Игоревна подарила невестке нательный крестик из бадахшанского лазурита — для благополучных родов. В год Невской битвы на свет появился их первенец Василий...

В конце апреля 1242 года к Ижорянскому посаду на крутобоком коньке, не торопя его, но и не давая поблажки, двигался одинокий всадник. На нем был походный кафтан ниже колен и островерхая шапка-новгородка. Временами он усмехался либо хмурился в лад своим мыслям. Из-под копыт в нешумной световой реке, как солнечные семена, сеялись брызги...

С тех пор как Онфим впервые взмахнул мечом, отбитым у шведа, прошло два года. В памяти это время подобно полету стрелы, а на самом деле в нем было много и труда и пота. Не отходя ни на шаг от Александра Ярославича, княжеский стремянной торжествовал, когда после двукратного приезда в Переяславль владыки Спиридона Александр наконец сказал сурово:

— Ворочусь, но пусть встреча ждет меня по-стародавнему за три дня пути, а город, кроме стара и млада, выходит за один день. Тогда и я дам пир для новгородцев и прикажу звонить на вече.

В самом Новгороде шло бурленье. Знатные вечники говорили одно, а новгородичи, подступавшие к площади, подобно вздувшемуся Волхову, не слыша и не слушая их, кричали за Александра. Толпа побеждала: вместе с Ярославичем новгородцы воевали, многих он знал по имени и в лицо.

Счастливая особенность натуры князя была в том, что его память не хранила обид. Они не точили ему душу. Возвратившись в Новгород, он словно разметал застойный воздух. Воеводы, сотники, ополченцы, конные и пешие — все становилось на свои места, принимало осмысленную стройность...

Сборная рать из новгородцев, ладожан, Ижоры и карелы была не слишком велика. Правда, из Владимира шел на подмогу с полками брат Андрей. Но ждать — время терять. Александр Ярославич задумался: куда направить немедленный удар? Немцы укрепились в трех местах: на северо-западе от Новгорода в погосте Копорье, превращенном ими в крепость; на западе в городе Юрьеве, на юго-западе во Пскове. Пойти на Юрьев опасно, могут отрезать с тыла. Лучше поначалу вытеснить врага из русских земель. Копорье или Псков? Псков стоит почти на рубеже ливонских владений; подмога рыцарям придет быстро. Копорье в стороне, это Вотская пятина Новгорода.

Приняв решение, он уже не медлил. Но двигался сторожко: повсюду рыскали немецкие дозоры.

Сощурившись, Александр Ярославич смотрел на снежную просеку. Лунные полосы ложились поперек вперемежку с тенями стволов. По дороге что-то двигалось. Но вот дивно: фигура становилась явственна лишь в тени. Попадая на освещенное место, она словно растворялась. Подошел пешец в полушубке из белых овчин, в белых же валяных сапогах и заячьем малахае.

— Вот что, — сказал князь. — Собрать доброхотов, одеть в белую овчину, и пусть подползают к немцам, не хоронясь за кусты. На ровное место немцы меньше посмотрят.

— Дозволь мне! — вызвался Онфим.

— Похоробствовать хочешь? Добро. Бери пешцев под начало. Дозоры снимать без шуму.

Копорье взяли с налету. Среди пленных тевтонов князь приметил одного, не то чтобы старее годами — рыцари редко доживали до тридцати: и чужая и своя жизнь держалась у них на острие меча, — но надменнее видом. Взмахнул рукою, чтобы подвели поближе. Прежде чем заговорить, долго вглядывался.

Вот оно, голодное, алчное рыцарство, которое, будто саранча, накинулось на Константинополь и Ближний Восток, а ныне роем, тучей готово уничтожить Русь! Но берег по ту сторону Среднего моря им знаком. Римлянами еще в пустынях дороги мощены! А сумрачные еловые леса, а бескрайность снегов — нет, это не для рыцарей. Пространства у нас немереные. Ливонские замки всего лишь заноза в боку.

Тевтон высокомерно возразил, что покорение Ливонии подобно забиванию свай в рыхлую почву; туземцы должны освободить эту землю для крепкой крови.

Несколько секунд оба бешено смотрели друг на друга, не отводя глаз. Зрачок у немца словно перерезало мгновенной чертой: вымученное упрямство потеснил страх. Как ни мимолетно было это выражение, Александр схватил его. И пленный знал, что оно схвачено.

— Рыторей пешими гнать в Новгород, — отрывисто произнес князь. — Переметчиков-вожан, что льстиво служили им, на веревку!

Ранее не видывал Онфим своего господина в таком гневе. Обычно вспыльчивость князя была быстротечна. Ныне гнев как бы окаменел. И когда уже с полками брата Андрея он, двинувшись в землю эстов, свернул вдруг на боковой путь к Пскову — так внезапно, что молва отстала от скорого хода, а город, окруженный за одну ночь, словно из-под земли выросшим лесом копий и рогатин, был взят приступом — и здесь показал Александр тяжесть своей руки, без милосердия предавая казни изменников вместе с посадником Твердилой. Исстрадавшиеся псковитяне благословляли имя освободителя, клялись привечать в своих стенах даже отдаленнейших потомков его...

Уходя из Пскова на Юрьев, Александр Ярославич обещал вскоре воротиться. Суровый Псков, бревенчатой грудью стойко встречавший и литовские стрелы, и немецкие копья, вошел ему в сердце. Он двинулся к берегам Наровы, намереваясь именно там установить прочный рубеж, долговременную защиту.

С отрядом воеводы Домаша, который углубился в земли Ордена, собирая продовольствие, вновь отпросился стремянной князя. Онфима влекли боевые опасности. Испытать свою находчивость пришлось ему у деревни Моосте, когда русские конники неожиданно натолкнулись на железный кулак главных орденских сил. Почти весь отряд погиб в неравной схватке. Пробиваясь с небольшой горсткой, Онфим успел наметанным глазом определить численность врага. Заметил он и штандарт вице-магистра фон Вельвена.

— Так против меня старый знакомец рыцарь Андреас?! — воскликнул в грозном веселье Александр Ярославич.

Двадцатитысячное русское войско с поспешностью, но в порядке стало отходить. Дни стояли солнечные, с морозцем. Янтарным блюдом лежал золоченый снег на озерах Псковском и Чудском. Их соединяло водяное горло, прозванное за неширокость Узменью. Безмолвствовали берега; летние птахи улетели далече, зимние притаились. Кони брели неохотно, вскидывая копытами неулежавшийся со вчерашней метелицы ледяной пух.

Рыбари указали Александру Ярославичу места, где лед крепок, — мелководье Узмени промерзало до дна, — а где рыхл, потому что подмывается теплыми течениями у мыса Сиговицы. Князь неутомимо обрыскивал все озерные протоки, устья речек с высоким сухим камышом, лесистый берег Узмени, где конь его уходил в снег по брюхо, уступы мысов, могущие служить укрытием. Спустить под лед хоть часть конницы в тяжелых железных доспехах было заманчиво. Это подсказал ему опыт отца: восемь лет назад тот тоже топил рыцарей на реке Эмайыге. Но мало заманить рыцарей на лед, заставить сгрудиться. Построение орденских сил клином пробивало самую крепкую оборону. А если клин сомнет сердцевину русских полков «чело», битва будет проиграна. До сих пор Александр Ярославич не отступал от традиционного строя: «чело» было самой боеспособной частью войска, боковые «крылы» лишь поддерживали его. Но сейчас старая тактика решительно не годилась! Острое время требовало безошибочных решений. Едва рыбари подвели князя к Вороньему камню, сказав в простоте, что, мол, батюшка Воронь-камень хоть цельное войско до поры укроет, как мозг пронзило сложившееся решение. Все переиначить! Сильными сделать крылья, увести их в засаду. «Чело» поставить развернутым строем, как ловушку. Необыкновенно важным становился выбор места. Клин должен завязнуть именно на Узмени, чтобы немцы не могли податься никуда, кроме гибельного льда Сеговицы, либо попятно бежать к Соболическому берегу («Окуньков там мелких ловим, соболью прозванных», — пояснили советчики-рыбари).

...Нынче, спустя несколько недель, на неторопливом пути к Ижоре Онфиму вновь и вновь вспоминалось, как на ледовом поле каждый, кто даже издали замечал устремленную вперед фигуру князя, чувствовал на себе словно тугое биение воздуха. Вице-магистр фон Вельвен сознавался потом, что, продвигаясь и сминая поначалу передовые ряды русских, он физически ощущал, как нечто подстерегает его. Что? Где? Он не знал. Но чужая воля сторожила неотступно. Она кралась по следам его мыслей, угадывая их любой поворот. Когда из-за укрытия Вороньего камня вырвалась свежая конница, вице-магистр почти не удивился. «Помилуй нас бог. Я в нем не ошибся», — пробормотал он сквозь зубы. Спустя много лет он утверждал, что рыцари были очарованы: сам-де видел, как из-под разлома льдин высовывались мохнатые лапы и утягивали под воду коней вместе с всадниками...