Оседлая страна чрезвычайно истощала победоносное ордынское войско. Вместо того чтобы, не задерживаясь, переходить с места на место, приходилось топтаться у бревенчатых кремлей, таранить их, жечь, а взамен богатой добычи находить обугленные головни. Внук Чингиса Батый спешил миновать это гиблое пространство, а пришлось углубиться в еще более тесные страны: Волынь, Галицию, Польшу, стиснутую горами Моравию и Венгрию. Конница хирела, табуны иссякали. Начинался ропот...

Сыновья нелюбимого Чингисханом Джучи получили скудные уделы на северо-западной окраине империи. От Адриатики с Батыем возвратилось к берегам Итиля не более четырех тысяч «верных монгол». Разноплеменный двухсоттысячный Сарай общим языком принял уже наречие кипчаков (половцы — название русское, от рубленой соломы, половы), а религии — всевозможные.

Золотая Орда все явственнее стремилась обособиться от Каракорума, степной столицы Великого хана. Если первые курултаи — съезды родовичей были необходимостью, то чингизиды второго поколения — Батый и его двоюродные братья, раздираемые враждой, — относились к сохранению союза с меньшим азартом. Жизненно важными становились торговые отношения, с ближайшими соседями-данниками. Батый сосредоточил внимание на Руси. Одновременно искал союза с русскими его соперник Гуюк, сын великого кагана Угедея. Но после отравления Ярослава ханшей Туракиной, матерью Гуюка, Александр и Андрей бесповоротно приняли сторону Батыя.

Отсюда острота, с которой Батый приглядывался к Ярославичам, когда братья прибыли в Сарай, его противоречивое желание и привлечь к себе Александра, и не дать ему чересчур силы и воли...

Еще задолго до того, как Александр возвратился из Сарая, а папские легаты добрались до Новгорода, папа Иннокентий IV уже вел сложную дипломатическую игру одновременно с тремя сторонами: с рыцарскими орденами, интересы которых часто расходились с его желанием, потому что, истребляя целые племена, рыцари лишали папство новых подданных; с монгольской Ордой, едва не затопившей Европу, так что и до сих пор на дорогах стояли дозоры и рылись волчьи ямы; и с Русью, духовной наследницей поверженного крестоносцами Константинополя, противовеса миродержавию папы.

Папа нуждался в новых обращенных, а для этого все средства были равно пригодны.

— Ваше святейшество, рыцарство бедно, — напомнил кардинал Гвигельм, только что исполнивший миссию на Востоке. — Оно слишком дорожит своими латами, чтобы подставлять их под меч русского Александра, прозванного Храбрым, или Невским.

— Мы уже издавали буллу, чтобы треть церковных доходов поступала в пользу христолюбивого воинства. Можно заставить и королей порастрясти мошну. — Иннокентий не стеснялся в выражениях. — Но принесет ли это желанную победу?

Гвигельм склонил голову в красной кардинальской шапке. Почетный головной убор был введен недавно, и Гвигельм охотно показывался в нем. Внезапно папа воскликнул:

— Поступим иначе! Повелеваю отправить надежных людей на север. На сей раз не к королям шведскому, датскому и норвежскому, которых вы недавно посещали. Так же не к магистру Ордена, нашему возлюбленному сыну. Но в пределы Руси. Пусть добьются свидания с Александром. Чем можно его убедить?

— Аргументы найдутся, — с поспешностью отозвался кардинал. — Стоит напомнить, что еще папа Урбан III приглашал его деда Всеволода участвовать в крестовом походе и что лишь по недомыслию были изгнаны из Киева доминиканские монахи, несшие свет истины. Пусть легаты намекнут на переписку святейшего престола с братом Ярослава князем Иваном — скажут, что он вел ее по поручению отца Александра. Можно сослаться на свидетельство брата Джиованни дель Плано Карпини: будучи в Каракоруме герцог Ярослав принял от него монашеское платье и устав святого Франциска...

— Подобно овце, долго в пустыне блуждавшей и в конце концов нашедшей свою овчарню? — подхватил папа, в нетерпении протягивая руку в знак того, что аудиенция окончена. — Я тотчас продиктую послание. Ступайте.

Кардинал почтительно коснулся губами перстня Иннокентия IV с мрачно горевшим драгоценным камнем. Он вышел в мягко светившиеся над Лионом весенние сумерки, обдумывая, кого же послать в Новгород. Миссия была не так проста.

Личность Александра Невского вызывала острый интерес в Европе. Дважды подряд он разбил наголову не случайных авантюристов, а выдающихся людей своего времени: правителя шведского королевства, знаменитого реформатора Биргера и главу ливонских рыцарей фон Вельвена.

Легата Альберта Суербеера князь принимал на Рюриковом городище. Он уже дважды обменивался с папской курией осторожными письмами. Папа обещал «проявлять особое старание об умножении его славы», а помощь против татар могли бы оказать недавние противники, «надежный щит» — тевтонское рыцарство. То, что рыцари готовы ныне стать заодно с Александром, должно было ему польстить, по мысли Иннокентия. Александр Ярославич счел целесообразным отозваться на это послание. Ответ папы от 15 сентября 1248 года почти не скрывал ликования: «Открыл господь духовные очи твои». Однако поспешность, с которой предлагалось воздвигнуть католический собор в Пскове, и вообще неумеренные надежды папы, насторожили князя. Титул «пресветлого короля Руси» не казался ему уже таким заманчивым. Александр придирчиво расспрашивал дядю Ивана Стародубского об истинных замыслах отца. Понял одно: отчаявшись, Ярослав готов был схватиться, как за соломину, за посулы Плано Карпини. Но никакой «суздальской унии», никакого обещания изменить православные обряды не давал.

Иван Всеволодич, прилежный и немногословный, близко придвинулся к племяннику:

— Не верь им... Ордынцы, как львы рыкающие, могут отнять у нас скарб и живот. Но мой сын останется русичем, и отчая земля не перестанет зваться Русью. Папежники же, хотя бы даже вползли ласковым змеем, отберут у народа память. Полынь и та слаще той горечи!

Александр ничем не выражал своих чувств. Младший годами, он лучше дяди понимал, что державные дела не решаются в спешке.

Безмолвно взирал он на легата Суербеера, представшего перед ним с папским посланием в руках. Вперяясь проникновенным взглядом в суженные князевы зрачки, легат начал издалека. О девизе святого Франциска, устав которого будто бы намеревался принять Ярослава, — «господи, сделай меня орудием твоего мира, чтобы я приносил спокойствие туда, где вражда», — и о желании папы, чтобы сын воспринял это наследство родителя.

— Орлиный взор наместника Христа давно направлен на Русь... — вкрадчиво говорил легат.

Александр прервал в досаде и нетерпении:

— Разве Русь уже труп, чтобы к ней слетались пернатые хищники?

Легат понял, что благожелательное внимание русских можно приковать только одним: возможностью общей борьбы против монгольского ига.

Князь спросил:

— Что вы знаете, находясь столь вдалеке, о татарах?

— Святейший престол наслышан, что это — какой-то варварский народ, двигающийся из восточных концов земли, который истребил бесчисленное множество людей, не разбирая ни пола, ни возраста. В нашем суждении нет ошибки? — и, воодушевляясь кивком Александра, легат продолжал: — Хотя татары малочисленнее христиан и слабее их телом, но ежели одна область не подаст другой помощь, сможет ли противиться сама? Коль скоро христиане хотят сохранить себя, то надлежит, чтобы правители всех земель, соединясь, послали на них общее войско. Это и предлагает святой отец. Просим ответить ему своею грамотою или на словах через меня. — И с торжественностью завершил: — Рустия ныне стоит перед великим выбором: с кем быть, с Востоком или с Западом? Решать ее судьбу назначено тебе. Я сказал. Да поможет нам бог!

...Уже в отведенном покое, освежаясь питьем, он с неудовольствием услышал суждение своего помощника брата Ансельма, что-де князь молод и простодушен.

— Нельзя доверять внешнему виду, — сердито отозвался легат. — То, что у русского князя на поверхности, возможно, не есть его подлинная суть. Главное запрятано в глубину.