3

Четыре часа утра. Солнце еще не взошло, но хорошо видны высокие перистые облака. Свежо и тихо. Легкая дымка висит в неподвижном воздухе. Астахов с удовольствием вдохнул утреннюю прохладу и, посмотрев в небо, подумал: «Будет хороший день». Прямо из столовой курсанты направились к стоянке самолетов. Как всегда, Астахов еще издали смотрел на широкие голубые крылья, радуясь предстоящим полетам. Сегодня чувство было особенно острым: первый полет — проверочный — он будет делать с начальником аэроклуба. Инструктор закончил свою работу. Начальник должен убедиться в готовности курсанта к самостоятельному вылету. Астахов был уверен, что справится с полетом, и все же не мог ясно представить себе инструкторскую кабину впереди пустой. Сколько сделано полетов, в каких положениях ни находился самолет — и высоко в небе, и на посадке, на вираже и на петле, — курсант привык видеть инструктора, при любых обстоятельствах остававшегося спокойным, привык чувствовать властную, уверенную руку… И вдруг передняя кабина пуста! И мотор, и крылья, и ты сам — все подчинено твоей воле, все в твоих руках. Самолет делает то, что хочешь ты, но он требует уверенных и своевременных движений, иначе он перестает быть послушным: когда человек на секунду забывает следить за ним или недопустимо резко работает ручкой управления, самолет, дрожит, огрызается, выбрасывает хлопками черный дым из цилиндров мотора и может начать падать, вращаясь в штопоре, если своевременно не поймешь его стремлений…

Курсанты торопливо шагают вдоль стоянки к своим самолетам. В центре летного поля несколько человек расстилают белые полотнища на мокрой от росы траве. У самолетов инструкторы дают последние указания и занимают свои места в кабинах.

— Внимание!

— Есть внимание!

— Контакт!

— От винта!

Мгновенно тишина сменилась треском моторов. Пыль с клочками белого дыма устремилась далеко назад, гонимая мощной струей от вращающихся винтов. Через несколько минут самолеты были в воздухе.

Закончив полет с начальником аэроклуба, Астахов подрулил к старту в мучительной тревоге: он допустил отклонение от линии взлета и только в воздухе понял это. Ошибки в таких случаях, как правило, приводили к тому, что проверяющий приказывал продолжать полеты снова с инструктором.

Николай не спускал глаз с широкой спины начальника, который не спеша отстегивал привязные ремни.

«Сейчас скажет — вылезай, рано еще одному, или… ничего не скажет?»

Он вдруг вспомнил свое письмо к Кондику, хвастливое, самоуверенное, и почувствовал неприязнь к самому себе. «Пацан… Мальчишка!» — мысленно ругался он.

Фомин вылез из кабины и, стоя на крыле, так же не спеша сложил на сиденье привязные ремни.

«Пронесло!» — облегченно вздохнул Астахов. Он расправил плечи и сел поудобнее. Сияющими глазами посмотрел на товарищей, группой стоящих в специально отведенном «квадрате».

Фомин, продолжая стоять на крыле, нагнулся к Астахову и спокойно сказал:

— Два полета по кругу. Не допускай отклонений на взлете.

Астахов близко от себя увидел лицо начальника, и что-то новое во взгляде обычно спокойных серых глаз поразило его. Ему показалось, что в глазах Фомина та же озабоченность и нежность, что помнились Николаю с детства, когда над его кроватью склонялась мать.

«Неужели я ослышался? — подумал он. — Фомин назвал меня на «ты». Именно на «ты».

И вдруг Астахов почувствовал, что любит этого сильного человека. Ближе его в эту минуту никого не было.

Фомин спрыгнул с плоскости, на ходу снимая перчатки.

Через минуту самолет, подскочив несколько раз при разбеге, оторвался от земли, слегка накренился в сторону и тут же выровнялся. Впереди, сквозь козырек кабины, виден мотор и светлый, еле заметный круг от вращающегося винта.

Один! Один в самолете! Вот они, его крылья! Он делает с ними, что хочет. Сердце стучит часто, но ровно. Мотор тоже. Самолет, послушный его воле, то взмывает вверх, то опускает нос книзу и вот уже снова набирает высоту.

Радостью и торжеством пропитано все существо Астахова. Так прекрасно это ощущение своей силы, своей воли. В груди растет и ширится какое-то необыкновенное чувство. Хочется петь, кричать…

Рядом, часто захлопав крыльями, промелькнул коршун. На мгновение вспыхнула тревога. И тут же погасла, как искра на ветру. Астахов кивнул ему. Сверху наплывали легкие облака. Он рядом с ними, он может крыльями рассекать их! А кругом, куда ни кинешь взгляд, — бесконечный голубой простор. Астахов прислушался к работе мотора: ровный однообразный звук. Он попробовал убрать газ, но тут же поспешно увеличил обороты. «Если на земле услышат — будут беспокоиться». Мысль о земле была тревожной: скоро посадка. Внизу знакомые ориентиры: за городом река блестит и извивается, теряясь за горизонтом, справа — густой, черный дым заводских труб. Слева аэродром и белая буква «Т».

Посадка! Самое трудное. От нее зависит оценка за весь полет. Астахов неотрывно следит за землей и, когда она рядом, плавно выравнивает самолет, мягко касаясь колесами твердого грунта. Затем он делает еще полет по кругу и, выключив мотор, поспешно вылезает из кабины.

Ощущая необыкновенную легкость в теле и приятное радостное возбуждение, Астахов бежит навстречу Михееву. На его потном от только что пережитого волнения лице блуждает счастливая улыбка.

— Поздравляю, музыкант! Хорошо слетал.

— Спасибо, друг!

Они отошли в сторону и легли на траву. Николай раскинул руки и посмотрел в небо — синее, чистое и такое близкое и манящее. Подбежал Куракин и присел рядом.

— Корнеев готовится. Смотрите, под сиденьем подушку поправляет.

Куракин указал в сторону подрулившего к взлетной полосе самолета. В нем Виктор. Приподнявшись на ремнях, он поправляет под собой кожаную подушку: для его роста нельзя было отрегулировать сиденье. Все трое внимательно следили за самолетом, пока он, сделав полет по кругу, не приземлился у посадочных знаков. Михеев крикнул:

— Браво, Витя! Вот тебе и чижик-пыжик! — и хлопнул по плечу Куракина.

— Эй, товарищ! Полегче. Твои эмоции оставят меня без позвоночника. — Степан смеялся. Они с Федором летали самостоятельно еще вчера, поэтому с лиц не сходило горделивое выражение. Подбежал Виктор.

— Слушайте, что я вам скажу, — возбужденно, еле переводя дыхание, заговорил он. — Когда я смотрел на пролетающие по маршруту самолеты, я думал: там сидит человек, управляет этой птицей и летит себе над полями, реками, над нами, грешными, и, наверно, песню поет. И это казалось так далеко от меня, что было похоже на сказку. Сейчас, сделав второй разворот, я вышел на прямую, посмотрел на землю и подумал: один! Никого кругом, а внизу далекая милая земля, кругом небо, воздух, новый мир. Ух, как хорошо и чуть-чуть страшно!

Куракин подмигнул Астахову.

— Тебе нужно отвыкать от подушки. Перед будущими курсантами неудобно будет.

— Ничего, я еще подрасту.

В этот день больше летать не полагалось. Празднично настроенные курсанты балагурили до вечера. Радостные улыбки не сходили с их лиц и во сне.

В свободный вечер курсанты разбрелись по парку. Один Федор остался в общежитии.

Астахов присел на скамью против эстрады, где расположился оркестр. Прислушиваясь к звуку каждого инструмента, он по старой привычке морщился, когда кто-нибудь «врал» или вступал не вовремя, среди такта. Играли совсем молодые ребята с какого-то завода. «Рано выпустили на эстраду. Слабоваты». Астахову захотелось забраться в оркестр, взять инструмент и сыграть. Он дождался перерыва, затем решительно взошел на эстраду и обратился к руководителю, маленькому седоватому старичку с флейтой в руках. Когда Николай сыграл на трубе коротенькую вариацию, лица молодых музыкантов-любителей понимающе заулыбались.

Степан и Виктор познакомились с девушками. Степан веселил девушек выдуманными историями. Виктор шел рядом и молчал. Когда шутки Степана готовы были выйти из рамок приличия, Виктор укоризненно поглядывал на него, а то и просто дергал за рукав. Девушки отвечали на шутки, но под руки взять себя не разрешали. Более близкое знакомство произошло на танцплощадке. Наклонившись во время танца почти к самому уху девушки, Степан говорил:

— Я не знал, что в городе существуют такие привлекательные особы… Вы прекрасно танцуете, Таня. Давайте познакомимся более основательно?

— Что значит «основательно»? — строго спросила Таня, уловив в интонации партнера что-то неприятное, необычное.

Степана не смутил ее тон.

— Это значит… — он многозначительно посмотрел на Таню, крепко прижав ее к себе, и так низко наклонился, что губами прикоснулся к Таниному уху.

Девушка вздрогнула. Чуть прищуренные глаза Куракина смотрели на нее острым, оценивающим взглядом. Таня резко отстранилась от Куракина.

— Слушайте! Держите себя скромнее, или я уйду.

В глазах девушки Степан заметил недобрый огонек. С деланной веселостью он ответил:

— Поверьте, я ничего плохого не хотел сказать, тем более сделать. Наоборот. Мне так приятно будет провести с вами этот вечер!

Таня промолчала.

Степан решил, что она не против.

Виктор молча танцевал с подругой Тани. Наедине с девушкой, все более смущаясь, он отчаянно терялся. Кончился танец. Виктор незаметно вздохнул с облегчением. Придерживая девушку за руку, он с трудом пробивался с ней к выходу. Степан хотел было остаться, но Таня решительно пошла за подругой.

Увидев в оркестре Астахова, Виктор поспешил объяснить девушкам, что это их товарищ, что он прекрасно играет, в чем они, собственно, и сами могут убедиться. Виктор помахал ему. Музыканты проводили Астахова тепло, приглашая почаще «вспоминать старинку».

— Что это тебе, летчику, вздумалось вспоминать свою «похоронную» профессию? — язвил Степан. — В кои-то веки имеем возможность погулять несколько часов, а ты забрался на эти подмостки! Познакомься, — добавил он, небрежно кивая в сторону девушек.