Насчет костюма с Громовым говорить было как-то неловко. Да и черт с ним, с костюмом. Я его, по правде говоря, не любил и хотел даже, чтобы он побыстрее износился после химчистки. После чистки вещи всегда быстрее изнашиваются.

Наше сходство с мальчиком - это совсем другое дело. О сходстве нужно немедленно узнать.

- Ты заметил,- спросил я Громова,- что он очень похож на меня?

- Заметил,- сказал Громов.

- А чем ты объясняешь это сходство?

- Тем, что сегодня четверг.

- А если сегодня был бы но четверг, а пятница?

- По пятницам он бывает похож на меня.

- Только по пятницам?

- Да, только по пятницам. В пятницу мы обычно с ним встречаемся и разговариваем.

- Значит, он может превращаться в кого захочет?

- Нет, это гораздо сложнее. Он, в сущности, не меняется, остается самим собой. А что касается сходства, оно нам только кажется. Он ведь улетел на свою планету вместе с экспедицией еще в меловой период.

- А кто же это? Не он, что ли?

- Не совсем. Но почти он. Это его копия.

- Его копия? Понимаю. Но не моя и не твоя. А он так похож на меня.

- Случайное сходство. То есть не совсем случайное. Просто он занял у тебя свою внешность.

- Зачем? Разве у него нет своей?

- Представь себе, нет. Он ведь только внутренняя копия. Копия чувств, мыслей. Копия характера. А внешность? Внешность... Внешность его создается в воображении того, кто с ним говорит. Я еще не до конца понял, в чем тут дело. Он мне обещал еще раз объяснить, но как-то неудобно напоминать. Он уже мне пять раз объяснял, но до конца понять не могу. В нашем мышлении еще нет таких понятий. А он этого не знает и может подумать про меня, что шарики плохо работают.

- Почему же он говорил так просто, совсем обыкновенно, как мы? От тебя, что ли, научился?

- Да нет! Это мы так воспринимаем, так же, как его внешность. Он даже не говорил, а только думал. Тебе только казалось, что он говорит.

- А костюм? Костюм на нем был мой, тот, что мать отдала в химчистку на Большом проспекте. Откуда он об этом костюме догадался? Он же его не видел.

- Зато ты видел, чудак. Ты и одел его в этот костюм.

- Но он же в химчистке!

- Не только в химчистке,- сказал Громов,- но и в твоей памяти тоже. Вот он и воспользовался твоей памятью. Понимаешь?

- Допустим, понимаю. Но это не важно. Важнее другое. Как же он без внешности? Значит, он невидимка?

- И да, и нет.

- Но как же в таком случае его обнаружил твой отец?

- Не мой отец его обнаружил, а он отца. Отец разбирал коллекцию древних предметов, найденных им в Воронежской области, прежде чем выставить их в Институте археологии. И вдруг услышал голос. Но об этом пока никому. Через полгода или через год отец сделает публикацию, и тогда о находке узнает весь мир.

- А почему через полгода, а не раньше?

- Слишком все необыкновенно, а многое и противоречит логике, так называемому здравому смыслу. Если бы это случилось в физике или кибернетике, тогда бы не удивились, а это же в археологии. Тут сразу нельзя, а надо все подготовить и систематизировать... Отец даже от археологов скрывает, говорит, занят дешифровкой. А к чему дешифровка, когда он говорит на любом языке.

- Но все-таки. Хоть на месяц бы раньше. А то так долго!

- Нельзя.

- Понимаю. Мне Витька объяснял. Чтобы не нанести вред науке.

Я еще посидел немножко в комнате Громова. А потом Громов зевнул, и я подумал, что пора уходить домой.

Дома все были чем-то расстроены. Мать сказала мне:

- Понимаешь, Саша, какая неприятность!

- А что?

- Твой костюм пропал, что я отдала на прошлой неделе в чистку. Я ходила туда, просила ускорить. Заведующая говорит: "Вам всегда надо все без очереди. Надо уважать и других клиентов. Чем они хуже?". И начала, начала. Я возмутилась, хотела забрать и отдать в другое место, а костюма нет. Обещает возместить деньгами. Но ведь ты так любил этот костюм.

Витьке я об этом, конечно, ни слова. Но дома чуть не проговорился. Мать опять завела разговор о костюме, что так загадочно пропал в химчистке. А я сдуру и брякнул:

- Видел я свой костюм на одном...

- Где? - перебила мать.

- Нигде. Просто так. На Васильевском острове.

Мать сразу же оживилась и стала допрашивать. На ком? Когда? Почему?

Я ужасно покраснел и растерялся. Врать я не любил, а сказать правду язык не поворачивался. Да и как я мог объяснить матери, что мальчик взял мой костюм не в химчистке, а вынул из моей памяти? Все равно бы не поняла и не поверила, а чего доброго, еще пошла бы к Громовым или заявила бы в угрозыск. Вот и пришлось выкручиваться.

- Да на одном прохожем я видел. На Васильевском. На одном незнакомом школьнике.

- А что ж ты его не остановил?

- Растерялся. Да и подумал, вдруг не мой? А знаешь, как зря обидеть невинного человека.

- Невинного? Невинные в чужих костюмах не ходят. Заведующая тоже расстроена. Может, придется выплачивать из жалования. "Первый такой случай", говорит. Мне даже ее жалко.

Мать замолчала. А я постарался скорей забыть о пропавшем костюме и о заведующей. Хотя мальчик был ни при чем, а все-таки это накладывало на него тень, какой-то нежелательный отпечаток.

О костюме я больше не вспоминал, а думал о мальчике. Скучно ему там одному вместе с Пржевальским в кабинете. Да и Пржевальский - не Пржевальский, а только портрет. Ждет, наверное, пятницу, когда его навестит Громов. Но он очень терпеливый и выдержанный, много миллионов лет ждал, чтобы передать информацию человечеству. А тут еще задержка на полгода или на год. А причина - осторожный характер громовского отца, нелюбовь его к спешке и сенсации.

Очень мне хотелось повидаться хотя бы еще раз с мальчиком. Но было неловко опять просить Громова. Ведь прошли не миллионы лет, а всего два дня.

Утром, причесываясь, я подошел к зеркалу и даже отпрянул. На меня смотрел мальчик и приветливо мне улыбался. Не сразу я сообразил, что это не мальчик, а, кажется, только я сам.

И тут впервые в жизни мне пришел в голову странный вопрос. Кто я? Откуда?

Казалось, этот вопрос задал себе не я сам, а мальчик, смотревший на меня из рамки. Он, по-видимому, хотел знать обо мне то, чего я и сам не знал. А я знал о себе все, кроме самого главного. И только сейчас мне это пришло в голову. До меня жили десятки тысяч мальчиков, сменяя один другого п превращаясь во взрослых мужчин. Со всеми этими мальчиками я не был и не мог быть знаком. Они были в прошлом, задолго до меня и затерялись в потоке времени. Но вот я познакомился с мальчиком, который жил еще до всех этих мальчиков. Он так и не стал взрослым, пронеся свое детство сквозь миллионы лет и все для того, чтобы передать нам нечто важное, чего никто на Земле не знает.

Может, для него время текло по-другояу, чем для нас, как в фантастических романах, но все равно, даже если годы равнялись неделям... Очень уж он в тот раз был похож на меня. Так похож, что я тогда даже подумал, уж не существовал ли я тоже в меловой период? Но сразу же прогнал эту мысль. Уж очень нескромно так о себе думать.

В прошлом году я сдуру сказал Витьке:

- Я родился в 1952 году. Бабушка смеется, говорит, что это было совсем недавно, почти вчера. А мне иногда кажется, что я жил всегда. Просто невозможно представить без себя Землю.

Витька хмыкнул носом и сказал важно:

- Ну, понятно, ты законченный идеалист.

И при этом презрительно сплюнул.

- А что такое идеалист? - спросил я.- Что-нибудь вроде тунеядца и стиляги или еще хуже?

- Хуже,- сказал Витька.- Идеалист - это тот, кто воображает, что он есть на самом деле, а другие все только кажутся.

- Не понимаю,- признался я.- Вот, допустим, я идеалист. Значит, я существую, а ты не существуешь, а только кажешься?

- Точно,- кивнул Витька.

- А как с родителями и учителями? Они тоже кажутся?

- Идеалист думает, что они только кажутся.