Д. Урнов

Предисловие переводчика

Предлагаемая книга Р. Киплинга не является, строго говоря, путевым дневником. Это собранные под общим названием очерки, предназначавшиеся для англо-индийской газеты "Пионер", издававшейся в Аллахабаде.

В 1889 году писатель, тогда еще молодой человек, распрощался с Индией после семи лет непрерывной службы на поприще журналистики в "Сивил энд Милитари Газетт" (Лахор, Пенджаб) и "Пионере". Он возвращался в Англию через Бирму, Китай, Японию и Америку, обязавшись еженедельно поставлять в "Пионер" статью с дорожными впечатлениями.

К тому времени Киплинг завоевал в Индии прочную репутацию маститого журналиста и подающего большие надежды писателя, но был почти не известен в Англии. Путевые заметки "От моря до моря" адресовались узкому, "домашнему" мирку Англо-Индии, и Киплинг не предполагал, что когда-нибудь они будут "поданы к большому столу". Он даже не позаботился об авторском праве.

В течение семи долгих лет Киплинг был прикован к Англо-Индии, для него не существовало "иной жизни", поэтому очерки, особенно первые, изобилуют реминисценциями, обращениями к англо-индийцам и прочими отступлениями. Однако по мере удаления от Индии, по мере того как перед Киплингом открывался новый мир (особенно США), его "вторая родина" постепенно словно отходит в тень, превращаясь в конце концов в "рыхлое облако на далеком горизонте".

В те годы жизнь Англо-Индии "словно дверь на петлях вращалась" вокруг Симлы - небольшого поселения на северо-западе Индии в предгорьях Гималаев, где в течение 6 - 7 месяцев в году (апрель - октябрь), когда на равнине царила жара, держал свой походный штаб вице-король.

Вслед за вице-королем в Симлу тянулся длинный кортеж высокопоставленных и мелких чиновников, военных, их семей, искателей приключений и пр. Жизнь в Симле носила двойственный характер: с одной стороны, деловая обстановка правительственной резиденции, с другой - атмосфера летнего курорта с его развлечениями и своеобразным стилем светской жизни. Последнее было слишком хорошо известно Киплингу для того, чтобы не оставить следа в его творчестве. Отсюда и характер очерков, их тон - "тон курительного салона, внезапная завязка и остановка повествования, прослоенного отвлечениями и циничными комментариями". Так характеризует Чарльз Каррингтон - биограф Киплинга первые произведения писателя.

Само путешествие оказалось довольно скоротечным. Киплинг покинул Калькутту 9 марта 1889 года, 14-го прибыл в Рангун, 24-го - в Сингапур, 1 апреля был в Гонконге, 15-го - в Нагасаки и отплыл из Японии в Сан-Франциско 11 мая. После двадцатидневного морского перехода он высадился в Америке, а 5 октября был уже в Ливерпуле.

Тем не менее, касаясь политических оценок, которыми насыщены очерки, следует сказать, что писатель предварительно уже прошел большую школу в Индии, где постоянно занимался иностранной корреспонденцией (в частности, русской), сопровождал вице-короля в важных дипломатических миссиях (например, встреча на границе с афганским эмиром) и помимо индийских дел был, по-видимому, отлично осведомлен в вопросах мировой политики. Поэтому едва ли можно согласиться с биографом Киплинга, когда он пишет, что зрелыми являются лишь мнения писателя относительно политики и экономики в Пенджабе. Достаточно обратить внимание на следующие слова Киплинга: "...я утешаю себя тем, что пишу не для читателей в Англии. Иначе мне пришлось бы удариться в притворный экстаз по поводу чудо-прогресса в Чикаго... и вообще пресмыкаться перед золотым тельцом".

Книга представляет большой интерес с точки зрения географии и этнографии, а ряд оценок, содержащихся в ней, позволяет современному читателю глубже уяснить некоторые процессы, подмеченные автором и получившие затем развитие в исторической перспективе.

Глава I

О свободе и необходимости ее использования; побуждение и проект, которые ни к чему не приведут; изыскание на тему об отчужденности от окружающего и

муках проклятого

Когда весь мир так юн, брат,

И зелен полог леса,

И каждый гусь, брат, - лебедь,

Все девушки - принцессы,

Тогда, брат, ногу в стремя,

Мир обскакать не лень,

Кровь юная зовет, брат,

И праздник - каждый день.

Когда минуло семь лет*, Необходимость, которой все мы служим, соблаговолила обратиться ко мне: "Вот теперь можешь совсем ничего не делать. Поживи в свое удовольствие. На один год я снимаю ярмо рабства с твоей шеи. Как ты распорядишься моим подарком?" Рассмотрев вопрос с разных сторон, я захотел было заняться перевоспитанием общества, но, поразмыслив, решил, что на такое дело уйдет больше года и в конце концов общество едва ли будет благодарно мне за это. Тогда я подумал: а не впасть ли в запой? Но тут же сообразил, что выдержу от силы месяца три, а головная боль после этого продлится все девять.

И вдруг явился глоб-троттер*, этот турист-обыватель, самая ненавистная мне личность. Развалившись в моем кресле, он с нескрываемым высокомерием, которое приобрел на пять недель вместе с билетом конторы Кука*, начал поносить Индию. Ведь он прибыл из Англии и, следовательно, перестал соблюдать приличия еще в Суэце.

"Я уверяю вас, - сказал посетитель, - здесь вы слишком приблизились к действительности и поэтому не можете правильно оценить ее. Вы стоите к ней вплотную. А вот я..." - и, скромно вздохнув, покинул меня, чтобы я сам в одиночестве завершил его мысль.

Однако я успел рассмотреть собеседника (от новенького шлема на голове до сандалий на ногах) и пришел к выводу, что передо мной самая обыденная, заурядно мыслящая личность. Затем подумал об оклеветанной, молчаливой Индии, которая отдана на попрание таким злонамеренным типам, об Индии, где люди слишком заняты, чтобы отвечать на поклепы в их адрес. Я чувствовал себя так, словно сама судьба повелевала мне отомстить за Индию чуть ли не трем четвертям человечества.

Я понимал, что исполнение этого замысла потребует немалых и мучительных жертв, потому что мне самому предстоит стать глоб-троттером в шлеме и сандалиях. Но ради нашего крохотного мирка, нашей Англо-Индии*, я готов стерпеть и не такое. Я тоже буду "день-деньской" поставлять нашей публике "скандальные суждения" по любому ничтожному поводу, не стыдясь этого. Я двинусь навстречу Солнцу и буду идти до тех пор, пока не достигну Сердца Мира*, чтобы снова вдохнуть воздух, пропахший лондонским асфальтом.